Эптон Синклер - Широки врата Страница 23

Они вернулись в Берлин поздно вечером. На следующее утро Ланни проверил свою почту, а Ирма позвонила своим светским друзьям и была приглашена на обед к княгине Доннерштайн. Ланни тоже был приглашен, но сказал, что дамам будет гораздо лучше посплетничать наедине. А он заглянёт предварительно в Салон. Это был как раз вторник, шестого ноября, день, когда ровно в полдень, он должен был стоять на определенном углу в рабочем районе этого Hauptstadt Нацилэнда. Это был также день выборов на земле предков Ланни, и Робби Бэдд предсказывал, что американский народ опомнится и изберёт конгресс, противостоящий безумию Нового курса.

Если статный молодой иностранец с аккуратно подстриженными маленькими каштановыми усами, одетый в длинное пальто, заедет в спортивном автомобиле в ту часть Берлина, застроенную шестиэтажными многоквартирными домами, населенными бедняками, то он не привлечёт к себе пристального внимания, как это можно было бы предположить. Бедняки не гуляют в рабочие дни, у них есть другие проблемы. В полдень они спешат, чтобы что-нибудь поесть, и не задерживаются на улице в сырой ветреный день. Если молодой знатный господин, так назовут незнакомца, припаркует свой автомобиль и выйдет пройтись, то на него глянут с любопытством, но не более. Strassenjunge могут побежать за ним, выпрашивая пфенниг, но и это все. Если он остановится на углу и поднимет шляпу перед стройной и хрупкой на вид молодой женщиной, одетой в изношенное серое пальто и фетровую шляпу без украшений, то это тоже не произведёт никакого впечатления. Бедные люди на всех улицах города знают правду жизни и принимают её. Если они видят, что женщина ответила на приветствие и пошла вместе с мужчиной, полиция вмешиваться не будет, а все остальные сделают скидку, зная, что жизнь была ужасно трудной для женщин Германии в течение последних двух десятилетий.

Но, это была не обычная секс встреча, а нечто, за что гестапо, возможно, заплатило бы целое состояние. Ланни Бэдд спросил: «Так это вы, Труди!» И Труди Шульц, глядя прямо перед собой, пробормотала: «Вы можете доверять Монку, я его хорошо знаю».

«Вы в этом уверены?» — продолжал настаивать Ланни.

— Я бы доверяла ему, как никому другому, кого знаю.

— Я должен знать о нем побольше, Труди –

«Фрау Мюллер», — поправила она его, быстро оглянувшись. — «Скажите, куда я могу писать вам в течение следующих недель».

— Я планирую быть в Англии до Рождества, а затем вернуться домой во Францию. Моя почта всегда пересылается.

— Вы достаточно уверены, что её не открывают?

— Как и у всех остальных. Никто в моем доме никогда туда не лезет.

Труди встречала Ирму и знала ее отношение.

— Я благодарю вас от всего сердца, герр Шмидт. Это очень важно для всех нас. А теперь я должна идти. Мы слишком бросаемся в глаза, идя вместе.

— Я очень хочу поговорить с вами, фрау Мюллер. Я проделал длинный путь для этого. Неужели вы не можете некоторое время проехаться со мной?

— Это ужасный риск!

— Я его не вижу. Вы пойдёте по этой улице, я возьму свой автомобиль, и после того, как увижу, что за мной не следят, подъеду к вам и остановлюсь. Вы сядете в машину, и мы исчезнем из поля зрения, прежде чем кто-нибудь о чём-нибудь подумает.

— Я буду привлекать внимание в вашем автомобиле. Я не достаточно хорошо одета.

«Они будут думать, что я везу домой новую повариху», — Ланни мог улыбнуться даже в такой напряженный момент. Он до сих пор не достаточно страдал.

«Они подумают, что-нибудь похуже», — ответила молодая женщина.

— Ну, все-право, я пошёл за автомобилем.

Они ехали, и никто не обращал на них никакого внимания. Вскоре они выехали за город, где никто не мог их подслушать, поэтому они могли отказаться от маскирующих псевдонимов «Мюллер» и «Шмидт». Труди могла смотреть на него без страха, а он мог изредка бросать на нее взгляды, когда позволяла дорожная обстановка. Как поклонник искусства он говорил, что ее черты представляют блестящий успех некоего природного скульптора. Он никогда не видел женского лица, так выражающего высокое мышление и чувство долга. Когда он впервые встретил ее четыре года назад студенткой художницей и последовательницей социализма, он был поражен ее живым интересом ко всем новым идеям, с которыми она сталкивалась. Кстати, манеру, с какой она держалась, можно было определить термином «резвость». Она заставила его думать о чистокровных скаковых лошадях. Наблюдая за её работой и видя ее сильную сосредоточенность и восторг при достижении результата, он подумал: «Вот это настоящий талант, и я должен помочь ему получить признание».

В те далекие и ушедшие счастливые дни можно было верить в идеи, свободно их обсуждать, и быть уверенным, что, в конце концов, возобладает самая лучшая. В те догитлеровские времена на щеках Труди Шульц появлялся румянец при удаче с выполненным рисунком или при обсуждением преимуществ социализма перед коммунизмом, демократии перед диктатурой. Люди и Труди — Ланни был в восторге от музыкального сочетания их имён — часто вступали в споры, как это делал сам Ланни, что скорее было причиной расколов и отсутствия настоящего сотрудничества между левыми группами, а не конфликт идей, или персоналий. А также отсутствие толерантности и открытости, старомодных добродетелей: бескорыстия и любви. Причиной также была борьба за власть. Раскол и ослабление движения были вызваны мыслями о себе, а не о массах, которым обещали служить. Слушая эту пылкую молодую пару на собрании интеллигенции в школе, которой он и Фредди Робин помогали, Ланни думал: «Вот правда, немецкий дух, который Бетховен и Шиллер мечтал распространить по всему миру. Alle Menschen werden Brüder!»

Теперь Люди не было, а его жена была измучена страхом и горем, которые продолжались уже полтора года. Она сжимала руки, когда говорила. Её точеные ноздри мелко дрожали, и временами в её глазах появлялись слезы и текли по ее щекам. По бледным щекам, и Ланни мог догадаться, что ее работа, или то, что это было, не оставляло ей ни времени, ни денег, чтобы правильно питаться. Он хотел было предложить ей где-нибудь поесть, но понимал, что это будет воспринято, как навязчивость и дурной тон.

Она хотела привести его в то же состояние, что и сама, чтобы не дать ему также наслаждаться тишиной и счастьем. Так как она рисковала показываться с ним на улицах и дорогах, она хотела использовать это, чтобы внушить ему трагическую необходимость помощи в её деятельности и её товарищей. Она хотела убедить его оказать помощь в спасении Люди, если он был еще жив, а если он погиб, то в спасении его товарищей и его дела.

У Ланни никогда не было случая рассказать любому из этих немецких друзей, что он сам видел и пережил. Теперь он слушал знакомый рассказ о жестокости за пределами воображения порядочных людей. Труди рассказывала ему о судьбах людей, которых он встречал на школьных приемах. Бледная и дрожа от ужаса, она говорила:

«Они хватают мужчин и женщин, старых и молодых, они не щадят никого. Они вывозят их в лес за пределы города и избивают их до смерти и хоронят их на том же месте, или оставляют их там, пока кто-нибудь не найдёт их и не похоронит. Они бросают их в застенки, которые имеются в подвалах полицейских участков и штаб-квартиры партии. Там пытают людей, заставляя их сознаться и назвать своих друзей и товарищей. Там бывают случаи до того отвратительные, что нельзя заставить себя рассказывать о них. Ни испанская инквизиция, ни китайские палачи, ни дикие индейцы в Америке не делали ничего подобного, что делают они».

«Я слышал много об этом», — ответил Ланни. Он решил сейчас ничего больше не рассказывать.

— Германия стала страной шпионов и предателей, никогда не знаешь, кому можно доверять. Они учат детей в школах шпионить за своими родителями и доносить на них. Они мучают совершенно невинных людей за действия их родственников. Нельзя доверять ни слуге, ни сослуживцу, даже другу. Уже впятером нельзя встретиться в частном доме, никто не смеет высказать мнение или даже спросить о новостях. Никогда не знаешь, кто днём или ночью постучит в дверь или группа штурмовиков, или гестапо со своим тюремным фургоном. Всегда находишься под воздействием этих ужасных мыслей и не можешь выбросить их из головы. Я женщина, а у них так много садистов и выродков, поэтому я ношу с собой флакон с ядом и готова проглотить его, прежде чем они коснутся меня.

«Послушайте, Труди», — сказал он. — «Почему бы вам не позволить мне помочь вам выбраться из этой страны?»

— И бросить моего мужа? Ланни, вы должны знать, что я не могу этого сделать!

— Мне не нравится это говорить, но есть ли шанс, что он жив. Ведь за полтора года он не смог отправить вам ни слова? А некоторые из его товарищей по заключению были освобождены!