Юрий Трусов - Каменное море Страница 23

Ознакомившись с планом, Кутузов сразу же увидел в нем большие просчеты. Требуя взаимодействия войск, командование не могло обеспечить между армиями точной связи. Поэтому план легко мог быть сорван даже частичной неудачей. Царский «кабинетный» план сковывал действия начальников групп войск, указывая до мельчайших подробностей их задачи, что неминуемо глушило инициативу.

А главное – план не принадлежал командующему фельдмаршалу Кутузову. Царь навязывал ему этот план, что лишало наши армии единого руководства, приводило к двоевластию, расшатывало их правильное управление.

Поэтому Кутузов сразу отрицательно отнесся к бездарной затее императора и его царедворцев. Михаил Илларионович понимал, что ловить Наполеона, сидя в кабинете Зимнего дворца, куда проще и легче, чем на реке Березине. Он заранее знал, что из этой «кабинетной» затеи ничего путного не выйдет. Но отвергать царский план он, конечно, не мог. Поэтому, не одобряя затеи царя, он все же направил соответствующее распоряжение Витгенштейну и Чичагову.

Тщеславный адмирал, которому в плане поимки Наполеона отводилась основная роль, был в восторге. Особенно эта радость усилилась, когда Ламберт захватил мост через Березину у Борисова, где по всем прогнозам именно и должен был переправляться отступающий Наполеон. Павел Васильевич Чичагов всерьез уповал, что именно ему суждено взять в плен остатки «великой армии» Наполеона вместе с ее знаменитым полководцем.

Эта мысль настолько овладела им, что адмирал даже разослал старшим начальникам своей Дунайской армии такую инструкцию:

«Наполеонова армия в бегстве. Виновник бедствий Европы с нею. Мы находимся на путях его. Легко быть может, что Всевышнему угодно будет прекратить гнев свой, предав его нам. Почему желаю я, чтобы приметы сего человека всем были известны: он роста малого, плотен, бледен, шея короткая и толстая, голова большая, волосы черные. Для вящей же надежности ловить и приводить ко мне всех малорослых. Я не говорю о награде за сего пленника. Известные щедроты монарха нашего за сие ответствуют».

XXXVIII. Двойная тяжесть

Михаил Илларионович Кутузов, привольно откинувшись на мягкую кожаную спинку удобного кресла, сидел в жарко натопленной горенке. Перед ним – укрепленная адъютантами на подрамнике, крупно нарисованная карта междуречья Днепра и Березины.

Только что он с главными силами русской армии перешел Днепр и теперь расположился на его берегу в маленьком местечке Копыся.

Склонив несколько набок большую, покрытую жесткими седыми курчавыми волосами голову, Кутузов поглядывал своим единственным темным горящим глазом то на карту, то на деревянное лицо генерала Коновницына.

– Петр Петрович, голубчик, а ведь дела у нас лучше и лучше. – Надо теперь на пару деньков солдатушкам отдых дать. На маршах изморились они, поди, совсем. Чай, много отсталых?

– Много. Но об этом ли думать, ваша светлость? Догонять Наполеона надо, – возразил, не сдержавшись, Коновницын, и на его скулах появились розоватые пятна.

Кутузов вздохнул. Расстегнул высокий воротник мундира.

– Опять догонять! Все догонять да догонять… Смотри, какой горячий! Мы так додогоняемся, что последних солдат потеряем. А я хочу, чтобы Европа видела, что существование нашей главной армии есть действительность, а не призрак или тень. Нельзя же нам прийти на границу с пустыми руками.[25] Беречь надо солдата. Беречь, голубчик, Петр Петрович. Так вот, немедленно распорядись, чтоб двухдневный привал и никаких догоняний…[26]

– Слушаюсь, ваша светлость. – Коновницын, покраснев еще гуще, сердито повел плечами, так что эполеты засверкали, и вышел из горенки.

Кутузов посмотрел ему вслед, покачал головой. «Вот уже целый ряд искренне любящих меня и уважающих командиров: Коновницын, Раевский, Давыдов, Ермолов, Толь – не могут понять мою тактику. Не могут понять моих замыслов Все они считают меня просто „утомленным старичком, начавшим увлекаться комфортом“. Все!» – подумал Михаил Илларионович.

«А что же требовать тогда от тайных и явных врагов, таких, как генерал Беннигсен и английский соглядатай, доносчик царю сэр Роберт Вильсон?» – вздохнул Кутузов.

Все они – и друзья, и враги – требуют от него одного: бесконечных сражений с бегущими полчищами Наполеона. Все они требуют «догонять», «отрезать», «окружать», словно слепые, не видя, что противник уже обречен на бесславную гибель на снежных просторах России…

Михаил Илларионович взял лежавшее на столе последнее письмо царя, где император требовал того же. Ох, эти императорские рескрипты и письма!

Презрительная, едва уловимая улыбка скользнула по губам фельдмаршала. О, если бы только его величество император Александр Павлович ведал, что в русской армии нет человека, который более отрицательно, чем он, ее главнокомандующий фельдмаршал Кутузов, относился к пресловутому плану поимки Наполеона.

И не только потому, что план, присланный из Петербурга, был уж таким плохим. И не потому, что он сам не былего составителем. Эти причины более глубоки, более серьезны. Они исходили из дальних стратегических соображений – его, Кутузова, волновало будущее счастье России – и настолько сложных, что их не могли понять окружающие его генералы, даже самые умные и близкие. Уже это одно обстоятельство ложилось на плечи его, шестидесятисемилетнего человека, поистине непосильной тяжестью. Да и само по себе назначение его главнокомандующим в самую страшную годину России накладывало на него огромную ответственность. Эта тяжесть сразу стала как бы двойной. Двойное бремя потому, что верховный правитель России – император Александр Первый – ненавидел его, Кутузова.

Михаил Илларионович тяжело вздохнул, вспоминая давнюю историю царской неприязни к себе. Она-то началась еще со 2-го декабря 1805 года, когда он, командуя соединенными силами русской и австрийской армий, противился, вопреки желанию царя, дать генеральное сражение Наполеону. Александр, окруженный такими же бездарными, как и он, генералами, полный тщеславного желания снискать себе лавры победителя, не послушал советов его, Кутузова, и настоял на своем. Битва под Аустерлицем закончилась страшным разгромом русских и австрийских войск. С тех пор мелочно мстительный царь не может простить ему, единственному человеку, который не только разгадал хитрые замыслы Наполеона, но и отлично обнаружил бездарность самого русского императора. Назначить на должность главнокомандующего его, Кутузова, вынудило Александра только безвыходное положение.

Уступая силе общественного мнения, царь, скрепя сердце, утвердил его главнокомандующим.[27]

В своей антипатии царь был последователен. Для придворной камарильи он, Кутузов, никогда не был своим. Михаил Илларионович нахмурил седые брови. Соратник и друг таких великих полководцев, как Румянцев, Суворов, он продолжал их традиции. Ведь сам Суворов считал его на голову выше других генералов. А среди них ведь такие, как Багратион, Кульнев, Раевский, Коновницын, Неверовский, прославившие русское оружие в многочисленных битвах. Недаром они, как и он, по-суворовски близки солдатской массе. Вот здесь-то его тоже никогда не понять царю, который, подобно Павлу, отцу его, видит в солдате бездушный механизм. Видимо, у императора Александра это родовая черта – непонимание военного дела. Стратегия войны ему абсолютно чужда.

– Поганые бестолковки! – вдруг неожиданно для самого себя громко, так, что эхо раскатилось по горенке, воскликнул Кутузов.

На его голос в горенке появилась переодетая казаком красивая чернобровая женщина.

– Вы звали, ваша светлость?

Кутузов рассмеялся.

– Да нет, голубушка… Просто припомнились мне любимые слова покойного Александра Васильевича Суворова. Вот и не удержался и произнес… Ты иди к себе. Мне одному побыть еще надобно, – сказал фельдмаршал и придвинул поближе подрамник с картой.

XXXIX. Загадочный смех

Разглядывая карту военных действий, Кутузов не удержался и с довольным видом потер ладони широких короткопалых рук. Он, побеждавший много раз на полях битв, неоднократно сражался и за столом самых сложных дипломатических переговоров. Он прошел хорошую дипломатическую школу. Поэтому привык даже наедине с самим собой быть непроницаемым и ничем не выдавать своих чувств. Но вот случился и с ним грех. Сейчас он не смог справиться с самим собой…

– Помилуй бог, как хорошо! – воскликнул бы Суворов, – словно обращаясь к невидимому собеседнику, тихо сказал фельдмаршал. И ему тут же припомнились другие слова Суворова, сказанные о нем, о Кутузове: «хитер, хитер! Умен, умен! Никто его не обманет».

В самом деле, никто не смог обмануть его, «старую лису»! Даже сам великий из великих полководцев – Наполеон. И только одно жаль, что нет уже на Руси Суворова и не с кем поделиться своими замыслами. А расстановка сил армий, движущихся на пространстве земли, сжатой между Днепром и Березиной, неотвратимо подтверждала его правоту. Да, Александр Васильевич Суворов без сомнения остался бы доволен им. Хотя он действовал сейчас не по-суворовски, а по-своему, по-кутузовски. Да и сам Суворов сейчас воевал бы, конечно, не так, как он сражался на Кинбургской косе, под Измаилом, на Рымнике. И финал кампании нынешнего 1812 года – блестящий для русского оружия: «великая армия» Наполеона в мешке! Это ясно теперь, как день!