Александр Волков - Скитания Страница 23

– Еще бы не приняли, с твоими-то знаниями! – воскликнул старик.

– Я часто буду приходить к вам с тетей в гости, – продолжал Фелипе. – А что было бы, если бы я уехал учиться в Рим или Падую?..

– Ах, бесенок, – поневоле улыбнулся сер Джакомо, – ты умеешь уговаривать. Но не думай, что дело может решиться одним моим согласием. Надо вызвать твоих родителей.

И снова, как несколько лет назад, собрался семейный совет решать судьбу Фелипе Бруно.

Отец и мать Фелипе впервые узнали о любви своего сына и о ее трагической развязке. Старый знаменщик искренне пожалел о горькой участи юной еврейки. Он не утешал юношу, понимая, что его горе не исцелить словами. Бруно только обнял сына, и скупая слеза скатилась по его щеке. Фраулиса втайне была рада, что Фелипе потерял возлюбленную. Еще в раннем детстве сына она прочила ему духовную карьеру, а женитьба Фелипе отрезала бы ему дорогу в монахи. Но у крестьянки хватило душевного такта скрыть свои чувства.

Семьи Бруно и Саволино собрались в кабинете сера Джакомо.

– Поедем с нами в Нолу, сынок, – предложил старый Бруно. – Поживешь у нас месяц-другой, развеешь горе в родных местах.

– Нет, – отозвался Фелипе, – я не поеду в Нолу, у меня другие планы.

И он рассказал о них отцу и матери. Джованни Бруно был потрясен решением сына. Он резко обрушился на него, грозил своим гневом, если он не одумается. Фелипе был непоколебим.

В разговор вмешалась синьора Васта. Она мягко уговаривала племянника:

– Забвенье смягчает людские горести, иначе жизнь была бы невозможной. Когда погибли мои дети, в последних судорогах призывая маму, я мечтала о смерти как о желанном убежище от невыносимой скорби. А вот живу же, – грустно улыбнулась она. – И кое-кому оказалась нужной…

Фелипе нежно поцеловал руку Васты. Он понял, как велико желание тетки уберечь его от опрометчивого шага: впервые за долгие годы она повела речь о своих умерших детях.

Снова заговорил Джованни Бруно:

– Сынок, у тебя вся жизнь впереди. Встретишь другую, полюбишь… И как же тогда?

– Я никогда не полюблю другую, – сказал Фелипе. – Моя душа с душой Альды связана навек. Две жизненные цели ставил я себе: создать истинную науку о небе и сделать Альду счастливой. Альды нет… но мне осталась астрономия!

Удивленная Фраулиса спросила:

– А что такое астрономия?

– Наука о небе, о далеких планетах и звездах, – объяснил Фелипе. – Отныне я ей отдам всего себя.

Разочарованная Фраулиса вздохнула:

– Значит, ты не примешь священного сана?

Сер Джакомо обратился к сестре:

– Конечно, он примет! Видишь ли, святые тунеядцы не зарабатывают себе на пропитание, они живут на всем готовом. Вот они свободное время и отдают науке.

Фелипе обиделся.

– Ты издеваешься надо мной, дядя, но ведь у меня нет иного пути, и ты сам с этим соглашался.

Разговор прекратился, но он еще не раз возобновлялся в последующие дни.

Из старших только Фраулиса безоговорочно поддержала решение сына. Супруги Саволино не очень возражали против вступления Фелипе в монахи: их подкупало, что мальчик будет рядом, здесь же, в Неаполе, в стенах Сан-Доминико Маджоре, и часто будет с ними видеться. Джованни Бруно лучше всех понимал смятенную душу сына. Он по себе знал, что теперь всякие уговоры бесполезны. Ведь он, Джованни, и сам в молодости поступил так же, когда, не считаясь с запретом родителей, пошел в солдаты. Старый знаменщик только полагал, что Фелипе опомнится за время послушничества и вернется в свет. И в этой надежде он уступил желанию сына и дал согласие на его вступление в монастырь.

Решение отца было законом. Фраулиса вернулась в Нолу радостная.

Перед синьором Джакомо встал вопрос о дальнейшем существовании пансиона.

За последние два года наблюдение за учебной работой целиком лежало на Фелипе.

«Не будет Фелипе, не будет и пансиона», – решил Саволино. Здоровье старика не позволяло ему самому заниматься хлопотами, связанными с содержанием учебного заведения. А преемника Фелипе Джакомо не смог найти.

– Что же, все приходит и все уходит, – сказал себе Джакомо словами древнего мудреца. – Пора и мне на покой.

Благодаря умелому хозяйничанию Васты у супругов Саволино было кое-что скоплено на старость. Представлялась возможность выручить некоторую сумму за продажу разрешения на содержание пансиона. Такие разрешения испанцы давали неохотно: им выгоднее было держать покоренный народ в невежестве. Но выданное разрешение можно было переуступить другому лицу.

Право на содержание пансиона купил за сто дукатов падре Эрминио Гуальди.

Из всех учителей пансиона он был наименее любимым, однако должность соборного священника позволила ему нажить много денег. Одержимый бесом стяжательства, дон Эрминио решил увеличить свое состояние, занявшись воспитанием юношества.

Но под управлением Гуальди пансион потерял былую славу и вскоре закрылся.

Передав пансион новому владельцу, чета Саволино поселилась в небольшом домике на окраине города. Слуги были уволены, и со стариками поселились только кухарка Чеккина и одряхлевший Джузеппе Цампи. Васта приютила бывшего привратника из милосердия: идти ему было некуда, он умер бы с голоду на улице.

Все хлопоты, связанные с передачей пансиона дону Эрминио, Фелипе Бруно принял на себя. Эти заботы отняли более полугода.

И вот 14 июня 1565 года по крутому склону, ведущему к воротам монастыря Сан-Доминико Маджоре в Неаполе, подошел юноша в траурной одежде, с непокрытой головой, и потянул за веревку колокола, вызывавшего привратника.

После трех гулких ударов колокола узкая калитка распахнулась, и показался седой монах.

– Что тебе нужно в этой обители покинувших мир и кто ты такой? – спросил он.

– Смиренный брат Филиппо, отныне посвящающий свою жизнь служению Богу, – тихо ответил Бруно.

– Войди, брат! – был ответ.

И Филиппо Бруно переступил порог монастыря.

Часть третья

Монастырь

Глава первая

Начало искуса

Фелипе долго держали в пустой келье, а затем провели в капеллу, освещенную лампадой. Там должен был состояться обязательный для каждого вступающего в обитель разговор с аббатом, мессером Амброзио Паскуа.

Стены капеллы были разрисованы картинами, изображавшими мучения святых: одного обезглавливали, другого жгли на костре, третьего перепиливали пополам. Лица мучителей были черны, как уголь, а святые безмятежно улыбались, словно муки доставляли им удовольствие.

Капелла казалась пустой, и Бруно вздрогнул, услышав голос:

– Подойди ближе, сын мой!

Фелипе убедился, что голос исходил из-за ширмы, отделявшей угол комнаты. Приблизившись, юноша смутился: в ширме были проделаны две дырки, и из них сверкали черные проницательные глаза с огромными зрачками. Фелипе остановился в двух шагах от ширмы.

– Стать на колени! – раздался приказ.

Юноша повиновался.

– Рассказывай, что привело тебя в стены нашей святой обители?

Бруно ждал этого вопроса. Он откровенно рассказал о своей жизненной драме и по замечаниям дона Амброзио понял, что она известна монаху.

Юноша признался в любви к астрономии и пылко говорил о том, что монастырское уединение позволит ему всего себя отдать науке.

Аббату Паскуа еще не приходилось выслушивать такую исповедь. Он понял, что перед ним не заурядный искатель сытой и праздной монашеской жизни, а человек с огромными душевными силами.

«При умелом руководстве мальчик станет видным деятелем церкви, – подумал настоятель. – А наука – это юношеское увлечение, со временем оно исчезнет».

– Как веруешь в Бога? – был второй обязательный вопрос.

– Верую во единого Бога отца вседержителя, Творца неба и земли, видимым же всем и невидимым…

Бруно без запинки прочел по-латыни «Символ веры».[108]

– Читал ли ты творения святых отцов церкви и что именно?

Фелипе перечислил множество богословских книг. Видя, что перед ним юноша с необычными для его возраста знаниями, дон Амброзио перешел к сложным богословским вопросам. Но недаром богословие было основой образования в любом учебном заведении. Фелипе с его поразительной памятью прекрасно знал творения отцов церкви и свободно приводил длинные цитаты.

Настоятель, сам имевший ученую степень магистра богословия, пришел в восторг.

А затем аббат рассказал Бруно историю создания доминиканского ордена.

– Наш орден основан святым Доминико Гусманом, жившим с 1170 по 1221 год, – говорил дон Амброзио. – При жизни святого Доминико в Европе стали распространяться ереси, и особенно богопротивная ересь альбигойцев.[109] Святой Доминико, всей душой печалясь об еретиках, осужденных на вечные муки, обратился к святейшему папе и предложил основать орден проповедников, которые должны были убеждать заблуждающихся. Но если они продолжали упорствовать, то очистительный огонь костра спасал их души…