Александр Говоров - Последние Каролинги Страница 24

— Сатурн не сурьма, — заметила Азарика из-за очага, где она лениво раскачивала мехи. — Сатурн — это свинец.

— Она меня учит! — рассердилась Заячья Губа. — Впрочем, увы, Сатурн — это действительно свинец!

Зачерпнула пробу длинной ложечкой и поднесла Рикарде посмотреть цвет состава.

— Твои рассуждения очень уж просты, — возразила императрица, возвращая ложечку. — Если б это было именно так, любой мог бы ввести себе недостающее и на земле стало бы тесно от бессмертных.

— О! — вскричала Заячья Губа. — Ты бесконечно права, всемудрейшая! Но, во-первых, на бренной нашей земле есть множество борцов с бессмертием — кровожадные полководцы, свирепые палачи, полунощные убийцы, шарлатаны-лекари, наконец! А во-вторых, по неизреченной предусмотрительности божией, благодать вечной молодости, равно как и другие клады черной магии, ведома лишь избранным…

— И тебе?

— И мне… — поклонилась Заячья Губа со вздохом, как бы желая сказать: недостойна, мол, но что поделать — храню!

— Послушай, — вдруг спросила Рикарда, обкусывая кончик веера, — если я одного человека приглашаю ко двору, а он не едет, что это может означать?

Заячья Губа помедлила, вскинув нарисованные брови.

— Это может означать, моя сладчайшая, что у него нет должного звания. А он не хочет оказаться с придворными не на равных.

— Эй! — снова вмешалась Азарика, высунувшись из-за мехов. — Не сыпьте больше селитры, взорвет!

— Кыш тебе! — махнула на нее волшебница, но селитру отставила и вдвоем с Рикардой принялась усердно мешать в тигле буковыми тростями.

— А скажи еще, — императрица помахивала обуглившейся тростью, — бывали ли у франков случаи, когда женщине самой удавалось достичь единодержавия?

— О, конечно, блистательная! Вот в этом самом Лаоне лет двести назад королева Брунгильда правила сначала за мужа, потом за сына и, наконец, за внука. И страна была счастлива под скипетром столь справедливым и милостивым…

«И не Брунгильда, а Фредегонда, — хотелось сказать Азарике. — И не счастлива была страна, а тонула в крови и бесправии… Что ж ты, голубушка, сколько тебе ни пересказывай Хронику, ты вечно все перепутаешь!» Ей успели смертельно надоесть и вечный чад, и раскачиванье мехов, и попреки, а главное — беспрестанная болтовня старухи с императрицей.

Заячья Губа во дворце быстро сделалась всем необходимой. Безземельным молодцам пророчила богатых невест. Знатным дамам готовила притирания для румянца. Даже канцлер Гугон, который уже не сходил с одра болезни, призывал ее для каких-то бесед. Каждый вечер в сопровождении императрицыных евнухов, шутов и приживалок госпожа Лалиевра процессией обходила дворец, творя обряды против злого наговора.

— А теперь хочу спросить еще об одном.

— Спрашивай, несравненная, спрашивай, державнейшая!

Но императрица качнула прической в сторону мехов, где трудилась Азарика,

— Эта простушка? — сморщилась волшебница. — Не стоит и принимать во внимание…

— Скажи, есть ли средство… Как бы поточнее выразиться? Есть ли… ну лекарство, что ли… чтобы человек заснул, а на самом деле отошел в вечность…

— В смерти, как и в жизни, волен бог.

— Знаю, знаю, — разгоралась императрица. — А ты все-таки, старая, скажи, есть ли такое средство?

Волшебница молчала, уставясь в кипящий сосуд.

— Пора бы перестать качать, — заметила Азарика, но та не ответила даже ей.

— Я где-то слышала, — понизив голос, продолжала Рикарда, — есть такой состав, «Дар Локусты», он не вызывает подозрений…

— Как бы врач, — сухо ответила Заячья Губа, — не лишился головы, прописывая такие лекарства.

Рикарда с треском сломала трость.

— Скорее утопят тебя за твое чернокнижие, чем лишат головы меня, гнусная тварь! Кстати, о чем ты изволила беседовать с этим пройдохой Гугоном? Ведь не о погоде же, не о видах на урожай?

Большая посудина в очаге, жалобно звякнув, лопнула, и зеленый густой, вонючий дым повалил из топки. Старуха и императрица всполошились, замахали веерами, разгоняя вонь.

«Бежать, бежать!» — тосковала Азарика, слыша речи о ядах и казнях. Когда-то, попав из мельничной хибары в убогий дом Гермольда, она приняла его за чертог. Теперь исполинский дворец в тысячу покоев сделался ей душен и ненавистен.

А Рикарда решила к ней подольститься. Сказала Берте:

— Сошьем младшей чародейке платье. Что ж она у нас такая замарашка?

Загоревшись этим, лично обмерила Азарику, советовалась с портными, кроила и наконец все примерила на Берте.

Это было нечто невероятное. Лимонного цвета стола, ушитая в груди так, что подчеркивала фигуру прямыми складками. Сверху накидывался плащ небесного оттенка, обшитый парчовой бахромой и украшенный на плече фибулой — серебряной пряжкой.

Но когда захотели надеть все это на Азарику, случилось удивительное. Девушка яростно сопротивлялась, даже не позволяя снять с себя прежние лохмотья. Императрица, Берта, Заячья Губа втроем возились с ней битый час. Намаялись, накричались а она, зажмурившись и стиснув зубы, не поддалась ни на волосок. В конце концов в пылу возни Заячья Губа, пытавшаяся стащить с нее грубый и разбитый сапог — все, что осталось от самурской военной одежды, — отлетела и пребольно стукнулась затылком.

— Звереныш! — с досадой воскликнула старуха. — Что у тебя там — копыто, что ты не позволяешь снять даже сапог? И, светлейшая, эта неблагодарная тварь не стоит твоих забот!

Ее оставили в покое, и она забилась за печь, за мехи, просидев там всю ночь в слезах и паутине.

А на заре, выглянув из своего убежища, она замерла от восхищения, увидев развешанное на колышках новое — свое первое в жизни! — платье. В покоях императрицы царила безмятежная тишина, и она поспешила его надеть. Майда, единственная свидетельница ее туалета, ошеломленная блеском и шорохом шелка, прыгала от веселья. Теперь хорошо бы взглянуть на себя самой — но как? Вспомнила — в боковой верхней галерее дворца есть большое черное зеркало из стекла.

Рано утром, когда господа почивают, дворец уже живет кипучей жизнью. Возвращаются дружины охотников — ведь надо же прокормить орду коронованных и некоронованных Каролингов. Телеги скрипят на задних дворах беспрерывно, а вот и секут старосту, доставившего малый оброк, да еще и зажимают ему рот, чтобы не беспокоил спящих господ. Толпы лакеев с метелками и тряпками наводят блеск.

Один лакей, пахнув вином, обнял Азарику: «Экая ты милашка!» Другой крикнул ему поспешно: «Брось! Что ты, не видишь — это одна из государыниных ведьм!» А ведь прежде она шмыгала мимо них десять раз в день, и ей не дарили ни капли внимания. В черном зеркале навстречу шла какая-то девушка в желтом и голубом. Неужели это и есть она, Азарика? Красивая, не красивая, бог весть, с копной непокорных волос, носок туфли кокетливо выставлен из-под оборки.

Вдруг Майда зарычала на какую-то другую собаку. В черной поверхности зеркала за спиной Азарики показался Красавчик Тьерри. Был он забрызган тиной и увешан дичью, разинувшей клювы. Посвистывая, шлепал себя арапником по сапогу.

Азарика отлично помнила Тьерри по Туронскому лесу, но теперь нисколечко его не боялась, как и всю их тогдашнюю шайку. Да и Тьерри теперь утратил свой голодный облик. Его посеченное долгоносое лицо обрело оттенок высокомерия, а чтобы подкрепить свое прозвище, он отпустил фатовские усики. Азарика присела перед ним и изобразила завлекательную улыбку, ожидая, что из этого выйдет.

— Погадай-ка, крошка, — протянул он ей негнущуюся ладонь, всю в мозолях от весел и рукоятей. «Как у Эда! — подумала Азарика. — Но у того мощней».

Стала рассуждать о венерином бугре и линии жизни, но Тьерри ее прервал. Надо узнать, скоро ли он наконец получит бенефиций?

— Скоро, скоро! — заверила Азарика. Он отцепил ей с пояса двух самых жирных куропаток и ушел не оглядываясь. А ей стало обидно — неужели для них для всех она лишь помощница колдуньи?

Зато уже потом, когда она, к удивлению императрицы и Заячьей Губы, стала носить свой новый наряд, она была вознаграждена, да как!

Зачем-то она шла по верхней балюстраде, как вдруг ее грубо оттолкнули: «Прочь с дороги!» Азарика очнулась от своих мыслей. Навстречу ей длинный, нескладный юноша катил палочкой золотой обруч. Здоровенные диаконы бежали по сторонам, охраняя дорогу.

Это был принц Карл, прозванный Дурачком. Увидев Азарику, он остановился. Она различила, как в бессмысленной голубизне его глаз искрится восторг. Няньки тянули принца за рукава:

— Ваше благочестие, пора. Вы же епископ, бьют к вечерне.

Принц отмахнулся от них и подошел к Азарике. Из оттопыренной губы его стекала слюна, и это было очень противно, но все искупало восхищение в его небесных глазах!

Схватив юношу за руки, она в приливе дерзкого веселья закружилась с ним среди квохчущих мамок, и Карл смеялся самозабвенно. А прежде чем его увели, она в ощущении некоего всемогущества погладила принца по редким волосикам, и он глядел на нее снизу, как Майда.