Алла Кроун - Перелетные птицы Страница 24

Как глупо искать одиночества в толпе. Ее охватило сильнейшее чувство утраты. Сама природа, казалось, настроилась против нее, ибо обычно пасмурный февральский день вдруг сделался невыносимо ясным и ярким. Сегодня Надя была бы рада тучам и их гнетущей мрачности, столь подходящей к ее настроению. Ее переполняли чувства. Какое из них было сильнее — унижение или боль оттого, что тебя отверг мужчина, которого ты любишь? Этого она не знала.

Хуже всего была злость. Бессмысленная злость на саму себя. Она отказывалась увидеть очевидное. Она, которая полагала себя такой взрослой! Как унизительно было закрывать глаза на подсказки здравого смысла и обманывать себя удобной ложью. Самой болезненной оказалась бессильная ярость. Сколько сил было истрачено на самобичевание!

Дома труднее всего было за обеденным столом, когда приходилось выслушивать рассказы отца о последних сплетнях из дворца Персиянцевых или изображать интерес, когда Сергей произносил свои политические диатрибы. Как-то раз за обедом Надя услышала, как отец обмолвился о том, что граф Алексей вернулся на фронт. Удивительно, но от этого известия ей стало легче. Пока Алексей оставался в городе, она чувствовала его присутствие в воздухе, которым дышала, в пище, которую ела; чувствовала на себе его неустанное внимание, когда видела терпеливо ожидающий на их обычном месте экипаж; догадывалась, что на почте скапливаются письма. Теперь она могла собраться с мужеством и прочитать их, не боясь поддаться на содержащиеся в них мольбы. А потом, быть может, когда-нибудь настанет день, когда у нее хватит сил встретиться с ним снова.

Собрав со стола пустые тарелки из-под супа, она вернулась назад с горячим мясом. Руки ее автоматически выполняли привычные движения, но мыслями она была далеко. Надя посмотрела на отца, который с рассеянным видом накалывал на вилку кусочек жареной говядины.

— Раньше старый граф, — сказал он, — был огражден от правды жизни и даже не подозревал о ее существовании. Война все изменила.

Сергей бросил нож на стол, и тот звонко ударился о его тарелку.

— Папа, ты удивляешь меня! Как ты можешь такое говорить?! Да все, чем он занимался, — это объезжал деревни и своих поместьях да прогуливался из дворца в свой дом здесь же, в Выборге.

— Теперь граф знает, как живут бедняки, и не сидит сложа руки. Несколько раз в году он кормит нищих у себя во дворце. И главное в этом то, что он делает это для себя, без шумихи. Ему не нужна похвала. Это настоящая благотворительность.

Губы Нади сжались. Бедный папа, что случилось с ним? С возрастом он стал таким мягкотелым, он видит только то, что отчаянно хочет видеть. Граф не афиширует свою благотворительность, он сказал? Ну конечно! Однако вовсе не из скромности, как наивно полагает отец. Боже сохрани, чтобы при дворе узнали об их слабостях: отец, подкармливающий нищих, и сын… Впрочем, свою точку зрения она не стала высказывать.

Письма, которые Надя забрала на почте, подтверждали ее мысли. Мучительные мысли. Да, именно такими они были — мучительными. Алексей умолял ее вернуться, взывал к ее чувству долга перед солдатом, который может по воле судьбы лишиться жизни в любую минуту, просил о жертве, но ни слова не говорил о том, что готов пожертвовать чем-то сам. Надя почувствовала себя оскорбленной. Неужели он считает ее настолько легковерной, чтобы думать, будто она поддастся на его пошлые призывы?

Надя не уничтожила письма. Читая и перечитывая их, она произносила тихонько его слова и чувствовала удовлетворение от осознания того, что оказалась сильнее. Никогда она не согласится встретиться с ним снова. О Боже, дай силы, чтобы исполнить это намерение! Возможно, к ее любви примешалось восхищение окружающим его блеском, затуманивающим глаза? Быть может, она не смогла устоять против его светского очарования? Ей нужно убедить себя в этом. У нее нет другого выхода.

Постепенно она начала по-другому воспринимать свой дом. Если раньше вся ее душа бунтовала против его запахов и мещанской обстановки, бросавшейся в глаза в каждом углу, то теперь ощущение того, что здесь ей знакома каждая мелочь, наполняло душу Нади приятным теплом. Она снова заинтересовалась подпольной деятельностью брата и при случае даже помогала Эсфири сочинять воззвания к народу. Она скучала по Вадиму, и, когда однажды спросила о нем Сергея, тот пожал плечами и сказал:

— Я его часто вижу, просто к нам он в последнее время не заходит. — Потом, посмотрев на нее подозрительно, брат спросил: — Ты что, поссорилась с ним?

По непонятной причине щеки Нади вспыхнули.

— Почему это я должна с ним ссориться? Он хороший друг.

Раз или два она как будто замечала «друга» на улице, но он словно куда-то исчезал, как только она начинала присматриваться, поэтому Надя приписывала эти видения своему воображению.

Походы на почту превратились в своего рода ритуал. Хотя письма теперь приходили не так часто, они были все такими же пылкими и в каждом из них Алексей отчаянно молил дать ему знать, что она все еще любит его. Надя отказывала ему в этом утешении. А однажды почтальон за окошком номер сорок три сказал, что для нее ничего нет. Казалось бы, она должна была почувствовать облегчение оттого, что он наконец сдался, однако Надя, наоборот, слегка расстроилась и даже обиделась. Когда она вышла с крытого двора на Почтамтскую улицу, ее окликнул Вадим.

— Надя, привет! Проводить тебя?

Вот так просто! После нескольких недель отсутствия, без всяких объяснений он приветствует ее, будто они расстались только вчера. Надя улыбнулась. Невозможно было видеть его заразительную улыбку и оставаться хмурой. И она в одну секунду перестала быть одинокой. Близость Вадима согревала, и впервые за многие недели Надя снова почувствовала себя живой частью этого мира.

— Мы дома скучали по тебе. Где ты пропадал?

Он бросил на нее виноватый взгляд.

— Не хотел навязываться. Но я наблюдал за тобой.

На него невозможно было сердиться, но Надю охватила паника. Как давно он за ней наблюдает? Что успел увидеть? Однако ей удалось сохранить внешнее спокойствие.

— Не знала, что вдобавок ко всем твоим талантам ты еще и сыщик, — колко обронила она.

Вадим покачал головой.

— Вовсе нет. Просто, видя твои частые и, можно добавить, бессмысленные блуждания по городу, я понял, что у тебя что-то произошло. Еще я догадался, что тебе нужно какое-то время побыть одной.

Она внимательно посмотрела на него.

— А теперь ты считаешь, что мне нужна компания?

Он энергично закивал.

— Да. Скажи, что я не прав, — и я снова исчезну. Только, прежде чем ты дашь ответ, позволь мне сказать кое-что. Если тебе плохо, приходит время, когда друг может… — он помедлил, подбирая нужное слово, — …поддержать. Я хочу, чтобы ты подумала об этом.

Он знал! Каким-то образом Вадим знал о том, что с ней происходило. Мысли Нади закружились в стремительном хороводе, и щеки стыдливо зарделись. Вадим, словно не заметив этого, нежно взял ее за руку и повел за собой через Исаакиевскую площадь к гостинице «Астория», которая занимала элегантное угловое здание.

— Была когда-нибудь внутри? — спросил он, и, хотя подобный вопрос был несколько бестактным, поскольку касался ее положения в обществе, Надя не обиделась.

— Нет, но хотела бы посмотреть.

Как хорошо, что с Вадимом можно было держаться свободно и не прикидываться светской дамой. Когда она почувствовала, что может быть собой, у нее точно гора с плеч свалилась!

Они вошли в просторное фойе. Ресторан расположился справа от них — внушительных размеров красивое помещение с высокими потолками, хрустальными люстрами и белоснежными скатертями. Между столиками бесшумно проплывали официанты, и разговоры велись приглушенными голосами. Вадим постоял какое-то время в дверях, давая ей возможность осмотреться, потом повел в другой конец коридора, где в большом круглом помещении у окон были расставлены удобные кресла с письменными столами. Кресла были обиты шелком мягких зеленых и голубоватых оттенков, что придавало залу воздушность. Однако, когда Вадим предложил ей сесть и поговорить, Надя отказалась. Она не будет изображать из себя ту, кем не является на самом деле! Больше она не станет пересекать границы своего мира.

По улице шли молча. Потом Вадим сказал:

— Надя, я никогда не хотел вторгаться в твою личную жизнь, но хочу сказать тебе одну вещь, которую лучше услышать от друга, чем от кого-то из семьи. Все, что случается с нами, не проходит даром. Вся наша жизнь — это долгий и непростой урок, и самое сложное в этом то, что понимать его всегда приходится самому. Поэтому я не стану тебя утешать или что-то советовать. Я только хочу, чтобы ты знала: верный друг, тот, кто всегда будет на твоей стороне, может помочь, как никто другой. А мы ведь с тобой друзья, правда? — Он немного наклонился и с улыбкой заглянул ей в глаза.