Виктория Холт - В ожидании счастья Страница 24

До этого я ни разу не писала своей матери в таком тоне. Я взрослела.

Конечно, весь двор смеялся над этим делом. Люди, проходя друг мимо друга по парадной лестнице, шептали: «Сегодня в Версале на приеме много людей!» Слуги хихикали об этом в спальнях. В тот момент фраза стала модной.

Но, по крайней мере, то, что они считали глупой ремаркой, остановило их поток предположений о том, что происходит в нашей спальне.

Я была права, когда заявила, что Дюбарри не удовлетворится этим. Она стремилась к установлению дружественных отношений. Я не догадывалась о ее желании показать мне, что у нее нет стремления использовать свою победу и что она надеется, что я не питаю никакой злобы после своего поражения. Она была женщиной из народа, которой посчастливилось стать богатой; ее домом теперь был дворец и она была благодарна судьбе, которая поместила ее сюда. Она хотела жить в согласии со всеми, и я должна была казаться ей маленькой глупой девочкой.

Что она могла сделать, чтобы удовлетворить меня? Все знали, что я люблю драгоценности. Почему не подарить безделушку, которую я страстно желала бы иметь? Придворный ювелир стал показывать всем при дворе пару очень красивых бриллиантовых подвесок, надеясь, что они понравятся мадам Дюбарри. Они стоили семьсот тысяч ливров — это большая сумма, но они действительно были совершенны. Я видела их и пришла в изумление от их красоты.

Мадам Дюбарри послала одну из своих приближенных дам поговорить со мной относительно этих подвесок, естественно, как бы случайно. Она полагала, что они очень мне понравились. Я сказала, что это самые красивые подвески, которые я когда-либо видела. Затем последовал и намек — мадам Дюбарри уверена, что сможет уговорить короля купить их для меня. Я выслушала это в полном молчании и не дала никакого ответа. Пришедшая дама не знала, что ей дальше делать; тогда я сказала ей высокомерно, что она может идти.

Мои намерения были ясны. Мне не нужно никаких милостей от любовницы короля и во время следующей нашей встречи я смотрела сквозь нее, как будто бы ее не существовало.

Мадам Дюбарри пожала плечами. Она уже услышала от меня несколько слов, и это все, что требовалось. Если рыженькая хочет оставаться маленькой дурочкой, так пускай ее. Тем временем каждый продолжал замечать, что «сегодня много людей в Версале».

Глава 5. Любовь парижан

Мадам, я надеюсь, что монсеньер де дофин не обидится, но там внизу находятся двести тысяч человек, которые влюбились в вас.

Произошедшее дало один положительный результат — мне стало ясно, что с тетушками следует обращаться осторожно. Я поняла, что часто неприятности возникают из-за них. Мерси мрачно признал, что это должно послужить мне хорошим уроком, и поэтому об инциденте не стоит сожалеть.

Я уже не была тем ребенком, который прибыл во Францию. Я подросла и не казалась больше маленькой; волосы потемнели, и в рыжих локонах появился коричневый оттенок, поэтому прозвище «Морковка» отныне не выглядело удачным. Король быстро простил мне непримиримость по отношению к мадам Дюбарри и мое превращение из девушки в женщину радовало его. Было бы излишней скромностью с моей стороны не признать, что, перестав быть привлекательным ребенком, я стала еще более привлекательной женщиной. Хотя мне не кажется, что я была красивой. Высокий лоб, вызывающий такую озабоченность, остался, остались и неровные, слегка выступающие зубы — однако мне удавалось производить приятное впечатление без особых усилий, поэтому при моем появлении вес взоры устремлялись в мою сторону. Я знала, что цвет лица у меня очень красивый; длинная шея и покатые плечи были очень грациозны.

Хотя мне нравились бриллианты и хорошие платья, тщеславной я не была. Привыкнув быть очаровательной на свой лад в Шенбрунне и Хофбурге, я считала вполне естественным поступать таким же образом и здесь. Я не понимала, что именно те черты моего характера, которые снискали мне привязанность короля и восхищенные взгляды Артуа, одновременно очень часто будут вызывать мелкую зависть при дворе. Как всегда, я была беспечна и неосторожна. Всякий небольшой урок должен учить чему-то определенному, я же не могла приложить полученный опыт ни к чему. Так, после разоблачения вероломства тетушек мне никогда не приходило в голову, что и у других могут быть аналогичные недостатки.

Одна вещь мне доставляла радость — мои новые отношения с дофином. Он гордился мной. Медленная улыбка разливалась по его лицу, когда ему приходилось слышать комплименты моей внешности; иногда я ловила на себе его немного вопрошающий взгляд. Тогда я бывала счастлива, подбегала к нему и брала за руку. Это хотя и смущало его немного, но в общем было ему приятно.

Чувство гордости за него во мне возрастало. Наши отношения не были обычными, поскольку казалось, что он постоянно молча извиняется передо мной за то, что не может соответствовать понятию «хорошего мужа», а я пыталась довести до его сознания, что это не его вина. Он хотел, чтобы мне было известно, что он считает меня очаровательной, что я его полностью устраиваю и только простой физический дефект мешает достижению желанной цели нашего брака; и по мере нашего взросления мы все больше понимали это. Он уже не был равнодушен ко мне; ему нравилось ласкать меня; в нем пробуждались естественные желания и он предпринимал попытки, которым я покорялась в надежде, что в один прекрасный день произойдет чудо.

Мерси докладывал матушке, что пока нет никаких признаков беременности, однако «на это долгожданное событие можно надеяться каждый день». Тем не менее доктор Ганиер, один из врачей короля, которые осматривали дофина, писал о моем муже следующее:

«По мере взросления дофина его усиливающееся воздержание и присутствие этой здоровой молодой девушки пробуждают чувства, дремлющие в нем, однако, в результате боли, вызываемой в определенный момент его недостатком, он должен будет отказываться от своих попыток. Врачи едины в своем заключении, что только операция может положить конец пыткам, являющимся результатом бесплодных и изматывающих экспериментов. Однако у него недостает мужества согласиться на нее. Природа позволила ему добиться некоторого прогресса и теперь он не сразу засыпает, добравшись до постели с молодой женой. Он надеется, что она позволит ему сделать и большее и что ему удастся избежать скальпеля; он верит в неожиданное исцеление».

В нас возрастала нежность по отношению друг к другу. Я бранила его за то, что он ест слишком много сладостей и от этого полнеет. Я отбирала их у него в тот момент, когда он готов был положить их в рот. Делая вид, что сердится, дофин обычно смеялся и ему была приятна моя забота. Когда он приходил в наши апартаменты, которые ремонтировали и покрывали штукатуркой, то не мог не присоединиться к рабочим, за что я бранила его и советовала тщательнее выбирать маршруты следования, и это также вызывало у него улыбку удовлетворения.

Разумеется, Мерси спешно писал матушке:

«Дофине ничего не удается предпринять, чтобы отвратить дофина от странных привычек, связанных со строительством, кирпичной кладкой или плотницкими работами. Он всегда что-то переоборудует в своих покоях, работает вместе с мастеровыми, передвигает и носит материалы и камни для мощения улиц, временами доходя до изнеможения, и возвращается домой усталый больше, чем поденщик…»

Бывали периоды, когда муж неистово стремился достичь цели нашего супружества. В эти моменты мы физически и морально изматывались, а спустя какое-то время он опять возвращался к своей старой привычке, и уходил спать на много часов раньше меня. Когда я приходила, он уже крепко спал, а утром вставал с рассветом, пока я еще находилась в объятиях сна.

Мне стало все надоедать. Чем мне было заняться, чтобы развлечь себя, если Мерси всегда вертелся рядом? Что бы сказала по тому или иному поводу матушка? Меня предупреждали, что я ем слишком много конфет. Разве я не знала, что это может привести к полноте и дородности? Моя элегантная фигура являлась одним из моих самых больших богатств. Моя легкомысленная натура, мое безрассудство, моя любовь к необдуманным развлечениям были подмечены и встречены неодобрительно; однако, по крайней мере, у меня была прекрасная фигура. Если я собиралась испортить ее, потворствуя этому… Нотации продолжались и дальше. Я не чищу регулярно зубы и мои ногти не ухожены и не так чисты, как следует. В каждом письме, получаемом от матушки, выражалось какое-то недовольство.

— Она не может любить меня, — сказала я Мерси. — Она обращается со мной, как с ребенком, и собирается обращаться таким же образом, пока мне не исполнится… тридцать!

Он покачал головой и пробормотал, что мое безрассудство его тревожит. «Безрассудство» было таким словом, которым меня душили. Оно повсюду слышалось мне. Иногда мне снился сон, что мы лежим с мужем в постели и что моя кровать окружена любопытствующими слугами, которые пристально смотрят на нас и кричат: «…легкомысленные развлечения… этикет».