Карл Шпиндлер - Царь Сиона Страница 24

— Как! — думала она. — Небо такое ясное! Почему же в моем сердце так темно и печально?

Вокруг нее люди заняты были своими ежедневными делами: они спешили, другие сидели, отдыхая, болтали и смеялись.

— Как все они веселы и довольны! Только я одна должна печалиться; и никто не делит со мной моего горя!

Колокол прозвучал с ближайшей башни.

— Боже мой! Этот колокол гудит сегодня, как вчера. Почему же я вижу сегодня повсюду смерть?

Вот едут всадники целой толпой, их много. Это — штатгальтер императора. Георг Шенк фон Тейтенбург, повелитель Нидерландов. Он следует через город с огромной свитой по пути к дворцу герцога. Народ не особенно теснится вокруг него: его не любят, этого гордого, сурового человека! Но почему Натя остановилась точно пораженная громом? Ей кажется, будто под каждой шляпой с пером, под каждой каской она узнает черты лица Гендрика. Но все эти всадники смотрят на нее сверху вниз, с гневным выражением лица, так мерещится ей, и она вся дрожит от страха. Но вот они исчезли за одним из поворотов улицы, и она глубоко вздохнула. И, продолжая путь свой, она шептала про себя:

— Что, Господи помилуй, станешь ты делать, бедное дитя, если Гендрик вернется?

Она остановилась перед папертью одной из церквей и, остолбенев, смотрела на крест, как бы удивляясь, что видит его на том же месте, где видела его уже сотни раз. Встречая маленьких детей на руках у женщин, она отворачивалась и плевала в сторону, а между тем она так любила детей, так ласково всегда обходилась с ними. Но теперь она думала только о детях Бокельсона. И вот, наконец, перед ней огромный дом. Множество людей толпится возле: одни входят наверх, другие спускаются по лестнице. Сами колонны, казалось, живут и двигаются до такой степени оживленно снуют между ними люди, точно муравьи. Натя долго смотрела на этот дом бессознательно, как будто душа ее отсутствовала в это время, тупым взглядом, видя перед собой только неясные очертания, как иногда рисуются перед нами горы в вечерних сумерках.

— Что это за дом? — спросила она находившуюся поблизости женщину.

— Э, э! Соседка! Вы не узнаете нашу ратушу? — с удивлением ответила та.

С глаз Нати точно упала завеса. Она смутилась и продолжала:

— Я не то хотела спросить. Я хотела знать, почему здесь столько народу?

— А потому, что здесь выставлена напоказ всем Гудула из Гербринкса. Послезавтра ее будут казнить, а пока каждый может видеть ее в помещении для преступников.

— Детоубийца! — пробормотала Натя сквозь лихорадочно стучавшие зубы. И вся ратуша, вместе с се колоннами, окнами, зубцами и окружающими ее людьми, — все это казалось ей теперь как бы качающимся на волнах бушующего моря.

— Но разве император не помиловал ее?

— Ах, Царь Небесный! Какое до нее дело императору?… Родные ее, правда, готовы были свет перевернуть; но все их усилия ни к чему не привели. Они подавали даже на коленях прошение штатгальтеру; но он пожал только плечами и поехал дальше.

— И поехал дальше? — повторила Натя вполголоса и низко глядя перед собой. Видя, что соседка ее хочет удалиться, она сказала:

— Куда же вы? Погодите, останьтесь еще.

— Не могу, не могу! Я хочу взойти наверх и постараюсь сохранить надолго в памяти черты лица преступницы. Для нас, маленьких людей, такое зрелище поистине полезно и утешительно. Приятно ведь видеть кого-нибудь, кто еще более несчастлив, чем мы сами! Не правда ли? Ну, а сегодня-то Гудула, конечно, самое несчастное создание во всем Лейдене.

Женщина начала всходить на лестницу. Натя, шатаясь, неверными шагами последовала за ней. Ее мучила какая-то мысль, и вот в эту минуту с безумной силой охватило ее одно сознание.

— Эта глупая женщина солгала, — говорила она себе. — Можно ли сказать, что Гудула самое несчастное существо? Нет, для нее наступил конец мучений! Ее поступок и все его последствия теперь уже не существуют. Разве она не покончила все свои расчеты на земле? Да, она примирилась теперь с Богом и скоро будет держать свое дитя в своих объятиях там, на небесах. О, нет! Она, Натя, знает существо неизмеримо более несчастное, чем эта убийца, осужденная, примиренная с Богом, готовая к смерти!.. Умереть! Ведь смерть нередко — истинное блаженство! А в объятиях Блуста была бы горькая смерть! Фу! Лучше решиться на все, чем выйти за огуречного торговца.

Натя вернулась домой, сильно запоздав. Хозяин стал бранить ее; игроки и подвыпившие гости смеялись над ней. Герд сокрушенно качал головой, соболезнуя ей; но еще сострадательнее отнеслась к ней на этот раз госпожа. Женское сердце изменчиво и быстро переходит от гнева к сочувствию. Мике внезапно показалось, что она понимает вполне горе и страдание Нати. Она отозвала ее в сторону.

— Что дашь ты мне, если я сразу уничтожу причину твоего горя, Натя?

Служанка посмотрела на нее такими глазами, как будто увидела ее в первый раз в жизни.

— Что же я могу дать вам, сударыня? Я бедна, как лесной голубь!

— Но у тебя есть одно, Натя: это — твоя упрямая голова, такая же, как у всех крестьян. Ваше упрямство вошло в пословицу. Вы скорее дадите вырвать себе язык, чем выдадите то, что хотите утаить про себя. Видишь, Натя! Вот уже несколько месяцев, как ты огорчаешь меня твоим молчанием и недовольным лицом, не говоря уже о том, что раздражаешь меня твоей медлительностью. Почему ты не хочешь довериться мне? Я разве не была для тебя всегда доброй хозяйкой? Но ты упряма; а что касается работы, ты стала настоящая черепаха, Натя! Я уже дала себе слово отказать тебе, и все-таки не хочу этого сделать. Сегодня я, — Микя сложила руки и глубоко вздохнула, — я примирилась с одним человеком, которого обидела, быть может, понапрасну. Я хотела бы сделать что-нибудь и для тебя. Дай мне руку, Натя, и доверься мне! — Докажи, что ты ценишь мое доброе отношение.

— Но мне не в чем довериться вам, сударыня! — возразила Натя строптивым тоном.

— Ну, с таким железным черепом ничего не поделаешь, — с неудовольствием сказала снова, помолчав немного, госпожа Бокельсон. — Я вовсе не имею в виду навязываться тебе! Сохрани Бог! В этом нет никакой нужды! К тому же и без твоего признания я знаю, что у тебя на душе.

— Вы… вы знаете? — воскликнула Натя, испуганная и необдуманно выдавая себя; но в ту же минуту она вернулась к своей прежней замкнутости и сухо прибавила: — Ну, так скажите, сударыня.

— Ты влюблена: вот отчего так болит твое сердце. Нет, Натя, не старайся обмануть меня, оставь все эти уловки. Разве мы с тобой не женщины? Или мы с тобой не знаем, что женщины умеют прекрасно водить за нос только мужчин, но друг друга понимают с одного слова, и даже вовсе без всяких пояснений? Я давно заметила и знаю, в чем дело: незачем нам и говорить об этом. Тебе надоело все оставаться невестой, и ты злишься иногда на своего поклонника; но душа твоя все-таки лежит к нему, этому клевскому рейтеру. Можешь успокоиться. Всему на свете бывает конец: оруженосец становится воином, подмастерье — мастером, послушница — монахиней. Не вечно продолжается медовый месяц новобрачных, но не вечно также приходится ждать помолвленным венца. И ты, сердце мое, скоро дождешься своего, если не обманул тот, кто передал мне это письмо для тебе. Он говорит, что пришел из Клеве и принес поклон от твоего Гендрика и что… Ну, остальное все ты узнаешь сама из письма.

С этими словами она вручила конверт, тщательно заклеенный и сверху перевязанный тесемкой.

Грудь Нати высоко поднималась, и она едва в силах была прошептать:

— Да, это от него… Я подарила ему однажды эту тесемку от моего платья.

Понимая по-своему ее волнение, госпожа, смеясь, спросила, не доставит ли ей удовольствие держать это письмо самой в руках, распечатать его и узнать его содержание?… Но Натя порывисто отстранила протянутую к ней руку с письмом и сказала:

— Нет, сударыня, прочтите мне его, прошу вас: мне трудно самой. Прочтите вы его, ради Бога, и скажите мне, что он пишет? Мало радостного для меня во всяком случае, — прибавила она подавленным голосом и беспомощно опустила вниз голову и руки.

— Напротив, я думаю, — возразила хозяйка весело. — Какая же ты маловерная! Приготовься лучше услышать радостную весть.

Госпоже Бокельсон оставалось исполнить просьбу Нати — прочесть ей письмо вслух. С этой целью она заняла место возле окна, между тем как Натя, вся скорчившись, присела на скамейке, у ног ее, закрыв глаза и лицо руками и опершись локтями на колени.

Хозяйка читала медленно, произнося отдельно каждое слово:

«Милая моя, сокровище моей души! Липе из Брауншвейга взялся передать тебе это письмецо и скажет тебе что я жив и здоров и верен тебе всеми помыслами так же, как и в прежнее время, хотя давно не писал и не давал о себе знать. Но зато я давно хлопотал об увольнении со службы и возвращении домой. Добиться этого было очень трудно, потому что у нас ожидали войны, и его милость, герцог, опасаясь, что многие из его наемных воинов могут изменить ему и пристать к знаменам кельнского архиепископа, набирал еще новых людей и не хотел лишаться слуг. Но маршал все-таки, наконец, согласился на мое увольнение: дней пять спустя после того, как ты прочтешь это письмо, я буду сам уже в Лейдене и как только заведу свою кузницу, введу тебя хозяйкой в свой дом. Никто лучше меня не сумеет подковать лошадь и никто не сумеет любить тебя, как я, хотя не могу тонко выражаться и язык мой похож на мой кулак. Настоящая любовь, однако, не в том заключается, и хотя обхождение у меня грубое, но я ласков к тебе всем сердцем и»…