Михаил Каратеев - Русь и Орда Страница 25

Другому бы Голофеев таких вольных речей не спустил. Но он уважал воинскую доблесть и потому лишь ответил своему бывшему дружиннику:

— Кормись, как можешь. Но коли не хочешь, чтобы я твоего кормильца убить велел, народ мне не баламуть!

— Нас не ведмедь, а твой князь взбаламутил! — крикнул из толпы рябой. — Вот его и вели убить!

— Это кто сказал? — обернулся Голофеев. — А ну взять этого собачьего сына! — приказал он передним дружинникам.

— Сам ты собачий сын! — крикнул кто-то с другой стороны, явно желая отвлечь внимание от рябого и дать ему время затеряться в толпе.

— Схватить и этого! — распорядился воевода.

Несколько дружинников спешились и, расталкивая толпу, кинулись исполнять приказание. Один из них, обогнав товарищей, совсем было настиг рябого, но вдруг ему преградил дорогу саженного роста детина.

— Куды прешь? — спокойно спросил он.

— Уйди с дороги, не то худо будет! — крикнул дружинник. Но детина не двинулся с места.

— Не сверенчи, — сказал он, не повышая голоса, — не то сворочу тебе рыло, а воеводе скажу, что так и было.

Дружинник схватился за саблю, но в ту же секунду на него обрушился пудовый кулак, и он упал как подкошенный. Пока сюда проталкивались отставшие воины, ни рябого, ни его защитника уже и близко не было. Но другого крикуна успели схватить. Это был приземистый рыжий мужик с огромным багрово-сизым носом. Взглянув на него, Голофеев усмехнулся.

— Ну, повесить тебя я всегда успею, — сказал он, — с такой сопатиной сыскать тебя немудрено. Всыпать ему для первой встречи сотню плетей!

Четверо дружинников растянули рыжего на снегу и спустили ему штаны. Двое других стали по бокам и приготовились сечь.

— Эй, воевода! — крикнул кто-то из толпы. — Ты его сечь не моги! То грех великий. Брянский мужик ноне свят: при таком князе, как наш, ён всякую седмицу говеет!

Голофеев оставил этот возглас без внимания и подал знак своим людям. На носатого мужика посыпались хлесткие удары.

— Он не разумеет! — крикнули с другой стороны. — Не так ты его величаешь. Рази ж он воевода?

— А кто же он? — отозвались из толпы.

— Бери выше!

— Как так выше?

— Да так! На ём ноне аж два чина: собачий сын и дурачина!

По площади прокатился взрыв хохота.

— А ну молчать, чертово семя! — накаляясь, крикнул Голофеев. — Еще такое слово услышу и велю вас саблями разгонять!

В этот момент толпа почтительно расступилась, и к месту порки, позванивая веригами, приблизился высокий костлявый старик с седою впрозелень бородой и длинными, спутанными в колтун волосами. Он был невероятно грязен и одет в жалкие лохмотья, едва прикрывавшие его худое тело. Но, несмотря на лютый мороз, он, казалось, не испытывал холода. Это был юродивый Степа, почитаемый в Брянске за святого.

Юродство с древних времен было на Руси обычным и весьма почитаемым явлением. Приняв на себя подвиг отречения от всех жизненных благ и удобств, что в глазах народа придавало им ореол святости, и зачастую прикидываясь дурачками, юродивые широко пользовались своим положением в обличительных целях, не боясь говорить правду в глаза кому угодно. «Христовы угоднички» или «люди Господни», как их тогда называли, находились, по общему убеждению, под особым покровительством Божьим, а потому даже такие государи, как Иван Грозный и Борис Годунов, суеверно страшась небесной кары, а вместе с тем и народного гнева, терпеливо сносили их публичные обличения.

— Пошто воеводу убиваете, слуги антихристовы? — грозно закричал старик воинам, поровшим посадского, и даже попытался вырвать у одного из них плеть.

— Окстись, Степа, — сказал последний, — нешто мы воеводу секем? Это вор и взмутчик!

— Это он-то вор? — мотнул юродивый бородой в сторону лежавшего на снегу мужика. — Это мученик святой! Он на себя удары ваши примает, а убиваете вы не его, а воеводу!

— Ну, кто там меня убивает, Степа, — досадливо промолвил Голофеев. — Нешто не видишь: вот он я, перед тобою, жив и здрав на коне сижу!

— Вижу, Паша! Ан иное я тоже вижу: вот на эвтом же самом месте лежит в крови твое растерзанное тело. И дух от его смрадный, как от издохлого пса!

— Уйди от греха, Степа, Богом тебя прошу!

— А ты меня не гони, Пашка! Я тебе во как надобен: кто, как не я, помолится о грешной душе твоей, антихристу проданной?

— Что ты мелешь, безумный? Какому антихристу душа моя продана?

— Антихрист, как и Господь, один. Ныне Глебом Святославичем он прозывается! Князю тьмы служишь ты, Пашка, а не князю земному!

— Убрать отсюда этого дурака! — теряя терпение, крикнул своим дружинникам Голофеев. Но слова юродивого, в которых чувствовалась редкая сила убеждения, так подействовали на воинов, что они не решались выполнить приказание. В народе между тем начался сильный ропот.

— Только троньте Божьего человека, ироды! Живыми отседа не выпустим! — раздались крики. Это уже было не прежнее зубоскальство, а грозное предостережение, и Голофеев это понял. Но он не принадлежал к числу робких и отступать перед толпой не привык.

— Чего стоите? — крикнул он воинам. — Сказано вам гнать его взашей!

В тот же миг увесистый булыжник угодил ему в середину груди. Раздался звон доспеха, и Голофеев покачнулся в седле. Град камней, поленьев и осколки льда посыпались на дружинников.

— Сабли вон! — крикнул Голофеев. — Разгоняй эту сволочь, а заводил вяжи!

Вся площадь мигом пришла в движение, как растревоженный муравейник. Вооружаясь чем попало, посадские сдвигали вместе сани и переворачивали ларьки, чтобы укрыться от натиска конницы. Началась всеобщая свалка, в которой сперва трудно было что-либо разобрать. Однако через несколько минут стало очевидно, что верх берут дружинники. Под умелым руководством Голофеева они вскоре прижали своих противников к одному краю площади и кое-кого успели даже связать. Но в тот момент, когда их победа казалась уже несомненной, из боковых улиц, в тылу у отряда, на площадь стремительно вырвались потоки новых людей.

Эти были вооружены уже гораздо основательней: в руках у них мелькали колья, вилы, охотничьи рогатины и, что хуже всего для конницы, косы. Впереди всех скакал на невысоком чалом коне человек лет пятидесяти, в шлеме и с саблей в руке. Его появление все посадские встретили восторженными криками. Это был сын боярский Дмитрий Шабанов, в прошлом заслуженный воин, а ныне открытый враг Глеба Святославича и любимец всего брянского посада.

Положение теперь резко изменилось: дружинники оказались зажатыми с двух сторон в середине площади, причем неприятель численно превосходил их по крайней мере в десять раз. Самым благоразумным было бы, не принимая неравного боя, отойти по одной из боковых улиц к кремлю, но отчаянный Голофеев, который надеялся к тому же на лучшее вооружение и выучку своих людей, о том и не думал. Оставив два десятка всадников для обеспечения тыла, он повернул остальных лицом к новому противнику. Но посадские теперь тоже имели опытного начальника.

— Эй, не дури, Голофеев! — крикнул он, выезжая вперед. — Уводи своих, покуда большая кровь не пролилась! Миром вас отпустим!

— Гляди, какой ты добрый, — усмехнулся Голофеев. — Только шалишь! Отсюда мы вместе уйдем: я на коне, а ты у меня на аркане!

— Эх, Павел Ильич! Славный ты воин, а идешь супротив своего народа!

— Эх, Дмитрий Романович! Славный ты воин, а идешь супротив своего князя!

— Не хочет более народ этого князя!

— Коли не хочет, пусть пробует согнать. А мне этот князь вельми люб, вот я за него и стою! Вперед, ребята! — крикнул Голофеев. — Секи всех в крошево!

На площади вновь разгорелась жаркая схватка. В воздухе мелькали сабли и колья, слышался звук глухих ударов, топот ног и рев озверелых людей. Посадские пустили в дело косы, и лошади дружинников падали одна за другой, с подрезанными ногами. Невозмутимый великан, недавно защищавший рябого, оторвав от ближайшего забора длинную жердь, вломился в самую гущу конников, круша направо и налево. Красноносый мужик, которому благодаря вмешательству юродивого вместо сотни плетей успели дать не больше десятка, примостившись подле груды гончарных изделий, с завидной меткостью швырял в княжьих людей горшки, кувшины и миски. Гончар, сразу смекнувший, что в такой свалке его хрупкий товар все равно не уцелеет, сам подавал ему снаряды.

Шабанов, почти не принимая непосредственного участия в сражении, умело руководил действиями посадских людей, появляясь всюду, где их натиск начинал ослабевать. Благодаря этому перевес вскоре начал склоняться на их сторону.

Голофеев, сваливший уже не одного противника, заметив, какой урон производит в его рядах великан с жердью, начал пробиваться к нему. Улучив минуту, он уже замахнулся саблей, но в этот миг глиняный горшок, ловко пущенный красноносым, попал ему в голову и, разбившись о шлем, разлетелся в куски.