Павел Федоров - Витим золотой Страница 25

– Спасибо, Микеша, – поднимая на него влажные глаза, ответил Петр Николаевич, удивляясь вольности и чрезмерному многословию гостя.

Он не знал, что у Микешки день сегодня был тоже особенный.

Все последние дни Олимпиада сидела у себя в спальне и никуда не выходила. А сегодня вдруг позвала Микешку и объявила, что Доменов исхлопотал для него отсрочку по семейным обстоятельствам. Выйдя от Олимпиады, Микешка забежал к экономке на кухню и выпил косушку водки. Сейчас стоял перед Петром веселый и излишне разговорчивый.

– Ведь он для меня все равно что отец родной, – говорил он смущенной Василисе. – За ним будешь как за каменной стеной, в обиду ни-ни! Конечно, всякое может быть в семье, там и сноха и прочее…

Под «прочим» Микешка имел в виду, как встретит это сногсшибательное событие находившийся в полку Гаврюшка, как взглянет на Василису закостенелая каста станичников и коварные и острые на язык станичницы.

– А тут на днях о вас, дядя Петр, Лимпиада Захаровна спрашивала, даже повидать вас намеревалась, – оживленно и весело продолжал Микешка.

– Ладно, не распространяйся шибко, а садись, – сухо сказал Петр. Ему не по душе были Микешкины излияния, да и волновали слишком. Сейчас у него не было желания вообще видеть кого-либо, тем более Олимпиаду.

…А гости, к великому удивлению Петра, прибывали один за другим. Василиса с беспокойством поглядывала на бедно заставленный стол, где пока сиротливо прижались друг к дружке три граненых стакана и одна колченогая рюмка.

Принаряженная, располневшая от беременности, пришла Даша и нежно облобызала млеющую от стыда Василису. Явился знаменитый Мурат в своей вишневого цвета рубахе и, щеря белозубый рот, бесцеремонно сел за стол. Почти всей семьей пожаловали Фарсковы, степенно поздоровались и чинно расселись на скамье. Жена старика и сноха держали в руках по свертку, а муж Александры извлек из кармана три бутылки вина.

Петр Николаевич с недоумением поглядывал на Василису. Она растерянно пожимала плечами и ничего ответить не могла. Решено было позвать одного Василия Михайловича, а тут, по виду незваных гостей, затевалась настоящая свадьба…

Наконец показались в дверях счастливые и улыбающиеся Устя и Кондрашов. Увидев его, Петр Николаевич вскочил и быстро пошел к нему навстречу. Поздоровавшись, он сразу же вывел Василия Михайловича на двор.

В темном, безбрежном небе радужно плескались мигающие звезды. За углом землянки похрустывал сеном Ястреб.

– Так, значит, и сказал, что седлать пора? – присаживаясь на край кошевки, спросил Василий.

– Именно, Василий Михайлович. Я так понял, что вам скорее надо покинуть наши края, – ответил Петр. – Если нужна моя помощь, я готов. Вот он, конь-то! Сначала можно в аул к Тулегену, а там хоть на край света. Не догонит ни один стражник. Приказывайте.

– Спасибо, Петр Николаевич. Но, понимаете, ехать мне сейчас нельзя. Чтобы не подвести товарищей, я должен хорошенько спрятать концы, замену подобрать. Сюда прибывает много нового, свежего народа. С ним работать нужно. Спасибо еще раз Захару и передайте, что обо мне беспокоиться не нужно. А вот за вас с радостью сегодня выпью хорошую рюмку водки! За вас и за Василису. А ведь вам повезло, ей-ей, счастливый билетик вытянули!

– Может быть, Василий Михайлович, – сказал Петр. – Только больно уж все на скорую руку…

– А это, брат, хорошо! Когда неожиданно, значит, к большому счастью! – воскликнул Василий Михайлович.

Ястреб обеспокоенно переступил с ноги на ногу и перестал есть. Выбежала Устя, выбранила их и потащила в избу.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

– Это что же, дорогой товарищ станичник, – пожимая через стол руку Петра, гремел бас Архипа Буланова, – такую из нашей артели девку умыкнуть задумал втихомолку… Негоже!

– А я, друг, и сам не знаю, как все завернулось, – глухим, напряженным голосом проговорил Петр Николаевич. Сутуля широкие плечи, он сидел в переднем углу, окончательно подавленный неожиданным количеством гостей, и не знал, куда девать глаза и большие, тяжелые руки. Рядом неумело и робко жалась к нему смущенная и растерянная Василиса.

– Выходит, без меня женили, я на мельнице был? – балагурил Архип.

– Выходит, так, – подмигнул Василий Михайлович, присаживаясь рядом с Петром.

– А ты, Михалыч, за него не отвечай, пусть он сам слово скажет.

– Да уж что тут говорить! – Петр Николаевич покачал головой. Все, что вокруг него сейчас происходило, похоже было на какой-то беспорядочный сон.

– Учти, товарищ Лигостаев, в рабочую семью берем, – не унимался Архип.

– Придется. – Непривычное, малознакомое слово «товарищ» прозвучало для Петра как-то особенно сердечно и доброжелательно. Кинув это слово, Буланов будто мостик перебросил через пропасть.

– А ты, соколица-молодица, тоже себе на уме, – продолжал Архип. – От мужиков нос воротила и вдруг казака отхватила? Подумать только!

– Скажете тоже… – Наклонив голову, Василиса беспокойно и торопливо мяла в пальцах голубенькую ленточку, вплетенную в тяжелую, светящуюся золотом косу.

– Все, что надо, я тебе, Васенка, потом скажу, а сейчас подойду и чмокну в щеку и на жениха твоего не погляжу, – улыбнулся Архип.

– Ты ее, чмокалка, не конфузь, лучше подарочек приготовь, – вмешалась Лукерья и принялась рассаживать в тесной комнате гостей.

Продолжая шутить, Архип щедро сыпал прибаутками. Даже чинные, строгие лица Фарсковых от шуток Архипа отмякли и потеплели. В свое время у старика была думка женить непутевого Лариошку на Василисе, но жена, присматриваясь к красивой каторжанке, колебалась долго и побаивалась ее острого языка. Шутка сказать, барина кипятком ошпарила! А теперь, глядя на счастливую Василису, Фарскова раскаивалась и жалела, что упустила работящую сноху.

Кондрашов сидел рядом с Петром и говорил ему:

– Вы благодарите судьбу, что так хорошо получается! Вы еще молоды, и у вас впереди большая жизнь, а в жизни, кроме всяких прочих человеческих потребностей, нужен еще хороший друг и товарищ!

– Само собой, Василий Михайлович, – кивал Петр. – Только больно уж все неожиданно, скоропалительно…

– Э-э, голубчик мой! Вся жизнь скоропалительная, как счастливый сон. Иногда хочется, чтобы сон не кончался, а глядишь, и проснулся… А Василиса Сергеевна золотой человек!

– За хорошие слова, Василий Михайлович, сердечное тебе спасибо. Верю, да и сам не дите, вижу и чую, какой она человек. Не в этом суть!

– А в чем? – спросил Кондрашов.

– Ты знаешь, Василий Михайлович, всего два месяца назад я похоронил жену. Как говорится, в избе еще ладан не выветрился, а в доме уже другая. Неловко как-то.

– Знаешь что, батенька мои, думаю, что со стороны неба протеста не поступит, а на грешной земле мы уж как-нибудь сами разберемся, – убежденно и веско проговорил Кондрашов.

– Мы-то, конечно, разберемся, а вот ей, полагаю, трудновато придется.

– Знай, Петр Николаевич, что счастье тебе не поднесут на серебряном блюде. За него воевать придется.

– Понимаю и это. Думаю, что в обиду ее не дам. – Петр повернул голову к Василисе и, сжав ей руку, почувствовал, как в ответ задрожали ее пальцы.

Архип Буланов встал и поднял наполненную рюмку. Все торжественно притихли.

В настольных лампах тихо дрожали огоньки, мягко освещая раскрасневшееся лицо Василисы и блестящие пуговицы на мундире Петра. Напряженно думая о чем-то своем, он смутно, как в тумане, воспринимал слова Архипа, уловив лишь последнюю фразу.

– За счастье ваше поднимаю сию радостную чашу, – торжественно говорил Буланов и, дождавшись, когда Василиса и Петр поцеловались, опрокинул рюмку в рот.

Так началась эта неожиданная свадьба. Перед каждой рюмкой гости кричали «горько», и Петр, заметно хмелея, улыбаясь, все охотнее целовал мягкие, теплые губы Василисы.

Когда началась пляска, Петр Николаевич, вспомнив о коне, незаметно вылез из-за стола и вышел на улицу. Приисковый поселок давила тихая морозная ночь. Где-то совсем близко за землянкой звонко скрипнул снег, пискливо вздохнул хриплый бас гармошки и тут же испуганно замер. Петр Николаевич подошел к заиндевевшему коню и вдруг как-то сразу отрезвел. Взял из кошевы холодную кошму, накрыл ею зябко дрожавшего Ястреба.

«Это надо было давно сделать, дурак пьяный!» – выругал он себя и, прочистив заледеневшие ноздри коня, вернулся обратно.

Василиса встретила его в темных сенцах.

– Зачем раздетый ходишь? – прошептала она. – Простудишься же!

– Ничего. Около тебя согреюсь! – засмеялся он и обнял за плечи.

– Ну не надо, дорогой. Мне сейчас так хорошо, что и не знаю, что теперь будет со мной.

– Что будет? – Петр судорожно вздохнул. В сознании всплыли разъяренные глаза Стешки, Агафьи Япишкиной и других станичных языкастых бабенок.

– Сейчас, Васса, уже поздно думать об этом, – проговорил он тихо.

– Нет, милый, я-то еще долго буду думать.