Александр Волков - Два брата Страница 25

Глава III. Всколыхнулся Тихий Дон

Непомерные тяготы возложил царь Петр на русский народ. Редкая семья не потерпела урона от рекрутских наборов, от разверсток для промышленности, когда кормильцев семей отправляли на север – строить Петербург или на восток – на уральские заводы. Бывало и так: деревня приписывалась к заводу, отстоявшему на несколько сот верст, и должна была постоянно работать на фабриканта.

Для достижения своих целей Петр не останавливался перед мерами крайней жестокости. Он не принимал отговорок. В случае невыполнения приказа царь взыскивал и с вельмож и с простолюдинов. Но в мерах взыскания была огромная разница: знатный отделывался выговором и штрафом, а простой человек лишался головы.

Неудивительно, что люди покидали обжитые места, часто бросая семьи, и стремились на «вольный юг». Иногда скрывались целые деревни. По розыску оказывалось, что они уходили на Дон.

Количество беглых на Дону увеличивалось с каждым годом. Помещики досаждали царю жалобами:

«Велено нам представить с двадцати дворов человека в солдаты и с десяти дворов работника в Питербурх; и мы того исполнить не можем, поелику деревни наши стоят пусты. Людишки сбегли на Дон и, тамо живучи, государевой службы не служат и податей не платят».

Царь Петр решил положить конец донским вольностям, уничтожить древние казацкие права.

Москва искусно лишала казачество прежнего значения и в то же время, натравливая старшин и домовитых казаков низовья на голытьбу верховых городков, стремилась опереться на богатеев Дона, всячески укрепляя их власть.

Петр слал на Дон грозные указы, требовал выдачи беглых. Однако царские грамоты плохо помогали делу: казацкие старшины, не желая терять дешевых батраков, отписывались, иногда же выдавали Москве два-три десятка сходцев.

Царь решил действовать по-иному и послал на Дон воинский отряд, чтобы выловить и вернуть помещикам сбежавших крестьян.

Князь Юрий Долгорукий принят был в Черкасске с почестями. Донской атаман Лукьян Максимов дал полковнику в провожатые старшину Ефрема Петрова с четырьмя товарищами, которые должны были помогать Долгорукому в розысках беглецов. Максимов хитрил. Внешне выражая полную покорность царской воле, он тайно посылал по станицам гонцов с приказом: всячески препятствовать ловле сходцев.

Подошел к городку отряд князя Юрия. Многие дома опустели, видны следы поспешного бегства: настежь раскрыты двери, рдеют угли в печах, свежие следы колес ведут от ворот…

– Где сходцы? – строго спрашивает полковник у станичного атамана.

Атаман в притворном смущении опускает голову, а под длинными казацкими усами прячется лукавая усмешка:

– Сбежали…

– Почему не сдержал? Царским указам смеетесь? – горячился князь. – Потатчики! Злоумыслители!

– Нет, господин! Чертовы дети с ружьями да с саблями побежали, а у нас такой силы нет, чтобы их держать!

Князь Юрий отдает приказ двигаться дальше форсированным маршем.

Не успевает улечься пыль, поднятая отрядом, как станичный атаман зовет проворных подростков:

– Ты, Дмитро, скачи до Староайдарской. Шепни атаману: «Идут солдаты сходцев искать…» Да гляди, хлопчик, чтобы не проведали.

– Ни, батько, ни одна собака не прознает!

– А ты, Грицко, до Сухой Балки добеги: «Уехали, мол…»

Через несколько часов брошенные дома оживают, на дворах кричат ребятишки, лают псы из подворотен, и хлопотливые хозяйки бегут к соседкам за огоньком.

Недолго атаманам донских городков удавалось обманывать князя Юрия Долгорукого. Он разгадал их хитрость и начал действовать по-иному. То внезапно, ночью, возвращался в уже обысканную станицу и захватывал врасплох только что вернувшихся сходцев, то колесил по глухим, пустынным местам и находил беглецов в овраге, в камышах, у степной речки.

Началась жестокая расправа с пойманными. Свистели плети, ковыльные просторы оглашались дикими воплями истязуемых.

На север тянулись унылые караваны изловленных сходцев; связанные, закованные в кандалы, забитые в колодки, они возвращались под конвоем в родные места, к помещикам, от которых сбежали.

Злая ждала их участь: к тому, что уже получено от Долгорукого, добавят разъяренные господа немало плетей и палок за бегство, за неудачную попытку уйти от их ненавистной власти.

Тяжело вздыхали сходцы, вспоминая о привольном времени, прожитом на юге. С поникшими головами, в лохмотьях, под которыми горели исполосованные спины, они тащились по пыльным шляхам навстречу постылой неволе.

Хмурым осенним утром площадь в Бахмуте кишела народом. Собрались седоусые старые казаки, когда-то громившие турецкие берега, пришли кряжистые отцы семейства, шумела зеленая молодежь, еще не нюхавшая пороха.

На возвышении стояли атаман, писарь и несколько уважаемых стариков.

Кондратий Булавин немногими словами обрисовал зверства долгоруковского отряда. Долго говорить не приходилось: всем было известно, что творится на Дону.

Атаман закончил свою взволнованную речь так:

– Лукьяшка Максимов руками царских воевод думает нас задушить! Голытьба верховая поперек горла старшинам стала, хотели бы нас проглотить, ан нет, подавятся! Наперед всего надо с Долгоруким покончить, а там и дальше пойдем!

Буря одобрения пронеслась по площади.

– Идем, батько!

– Отстоим родной Дон!

– За тобой все, как один!

– На погибель Долгорукому!

В первый раз за долгие дни на суровом лице Булавина появилась улыбка.

– Так смотрите же, детки! Коли зачнем дело, так уж не пятиться!

– Ни, батько! Клятву даем!

В дальнем углу площади стояли Акинфий Куликов и Илья Марков. Нарушив запрет хозяина, они пришли на сход, хоть и не имели права голоса.

– Слышь, батя, – несколько растерянно сказал Илья, – как оно выходит, что где народ забурлит, так и мы там с тобой!

– Что ж, Илюша, мудреного в том нет. Мы ведь не прячемся в тихих заводях. Вот нас и подхватывает.

– Да, оно точно, батя! – согласился Илья. – Пойдем с Булавиным?

– А Ганна?

Илья покраснел. Он никогда не говорил Акинфию о своей любви и простодушно думал, что его чувство скрыто от друга. Но мудрый старик давно уже все угадал.

– Ганна согласна ждать меня. Может, и станет она моей, коли добудем свободу. А коли нет… Значит, так суждено!

Когда Булавин направился домой, Илья и Акинфий подошли к нему, почтительно поклонились и выразили желание сражаться в рядах казаков, поднявшихся за вольность Дона.

– Помню вас, – сказал атаман. – Вы из-под Астрахани сюда пришли. Добре, принимаю вас, люди! Скажу, чтоб дали вам коней и оружие.

Весть о готовящемся выступлении на царских карателей мигом облетела округу. Десятки вооруженных конников являлись в Бахмут: казаки окрестных станиц и хуторов становились под знамя Булавина.

Выступление в поход было назначено на следующее утро.

Стан полковника Долгорукого расположился у речки Айдара, невдалеке от Шульгина городка. Полковник и офицеры спали в шатрах, солдаты – под открытым небом.

Ночь была пасмурная, теплая.

У ружей, составленных в пирамиды, шагали часовые; другие дежурили у коновязей. Все было мирно, тихо.

Вдруг земля задрожала от конского топота. Во мраке заблестели вспышки выстрелов. Послышались неистовые крики:

– Бей! Круши!

Полуодетые офицеры выскочили из палаток; солдаты, спотыкаясь в темноте и тесня друг друга, бросились к ружьям.

На них ураганом налетела конная лава; лошади топтали людей, опрокидывали на землю. Свистали казачьи сабли, одним махом срубая людям головы.

Кровь лилась ручьями. Через несколько минут бой кончился. Князь Юрий Долгорукий, его офицеры, солдаты – все были изрублены.

У палаток съехались Булавин и его есаулы.

– Славно бились, Кондрат Опанасович! – сказал сутулый крепкий старик с длинной седой бородой. Это был Семен Лоскут, когда-то воевавший под знаменем Степана Разина.

– Ништо, диду! Добрая забеглым псам наука! Пускай все знают, что еще не ослабела казацкая сила.

– Крутая каша заварилась, сынку! – продолжал старик. – Батьку Степана вспоминаю: тоже с малого начинал дело.

Булавин зябко пожал плечами: ему стало холодно. Атаман медленно разгладил седеющий ус и мотнул головой.

– А где Ефремка Петров с товарищами? – вспомнил он.

– Ушли, батько, – виновато признался высокий черный есаул. – Зараз, как тревога поднялась, повыскакивали в одних сорочках, прыг на коней и удрали.

– Жаль, что выпустили старшинских псов, – хмуро пробормотал Булавин.

Повстанцы собрали оружие убитых, погрузили на подводы боеприпасы и поехали. В хвосте отряда двинулись и Акинфий с Ильей.

На берегу Айдара остались лишь трупы.

Глава IV. Тревожная зима

После расправы с карателями Кондратий Булавин направился в городок Боровское. Атаман Лука Барабаш встретил его с хлебом и медом, с колокольным звоном.