Сергей Мстиславский - Накануне Страница 25

— Превосходно, — вполголоса сказал Беляев. Михаил кивнул подтверждающе. — Но вы изволили сказать: из трех родов войск. А броневики? Вы не предполагаете их использовать?

Зенкевич молча обернулся к Хабалову, и усмешка его стала язвительной. Хабалов пробормотал, потирая зябко руки:

— Броневой дивизион ненадежен. Солдаты там из рабочих. Я приказал поэтому обезвредить. Снять с машин разные необходимые части… И в баки налить воды.

Беляев поднял возмущенно плечи:

— Ну, это уже граничит… черт знает с чем! Вывести из строя сильнейшее оружие в уличном бою. Двух-трех боевых машин достаточно, чтобы разогнать стотысячное скопище. С них же можно пулеметами буквально в упор. Надо срочно затребовать с Ижорского завода: там должны быть готовые.

— Немедля распорядитесь, — одобрил князь. — Еще одно слово… Какие силы предполагаете вы выделить в ядро?

Зенкевич ответил без запинки:

— Преображенский с Миллионной, Измайловский, Семеновский, Павловский полки, Гвардейский экипаж… А главное… у меня есть еще мысль о сводном офицерском ударном батальоне. Такая отборная часть сразу же сплотила бы своим духом и примером солдатские части.

— Вот это блестящая, действительно, мысль, — медленно проговорил Михаил. — Но откуда вы предполагаете взять офицеров?

— Военная академия, — весело сказал генерал. — Несколько сот офицеров, которым полезно на пару дней оторваться от книжек и пополировать себе кровь.

Михаил обернулся к Беляеву:

— Завтра же с утра озаботьтесь снестись с начальником Академии генералом Петерсом.

В распахнувшейся двери стал адъютант:

— Ваше императорское высочество просят к прямому проводу. Из Ставки.

Михаил встал.

— Я телеграфировал сегодня его величеству. Это, очевидно, ответ.

Он вышел. Беляев с протянутой для пожатия рукой направился к Зенкевичу. За ним потянулись и остальные.

— Поздравляю. Ваша карьера сделана. Генерал-адъютантские вензеля обеспечены.

Кто-то засмеялся тихим смехом. И еще тише спросил:

— А какие именно вензеля? Николая II или Михаила II? Вы не знаете, о чем телеграфировал Михаил Александрович?

— О том же, о чем телеграфировал уже дважды председатель Государственной думы, — ответил Беляев. — О необходимости назначить новое правительство во главе с лицом, пользующимся доверием страны. Вы читали родзянковскую телеграмму? Она войдет в учебники истории: Державин не написал бы торжественней.

Он продекламировал, отбивая ногой такт:

— "Всякое промедление смерти подобно. Молю бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии".

— А государь? — настороженно спросил Зенкевич.

Беляев рассмеялся:

— Мне говорила сегодня княгиня Кугушева, — она разговаривала по прямому проводу с Фредериксом, министром двора. Император сказал Фредериксу: "Опять этот толстяк Родзянко мне написал всякий вздор, на который я ему не буду даже отвечать". Его величество, как всегда, прав: завтра генерал Зенкевич покончит эту… пролетарскую свистопляску. Впрочем, косвенный ответ есть: Государственная дума распущена. Сегодня в ночь будет опубликован указ.

Дверь открылась опять. Уже?

Великий князь был хмур и взволнован.

— Ваша задача значительно облегчается, Зенкевич, — сказал он, подходя к столу и беря фуражку. — Из Ставки выехал в Петроград генерал Иванов, Николай Иудович, с чрезвычайными полномочиями — в том роде, как в девятьсот шестом, когда он усмирял Кронштадт. С ним идут эшелоны георгиевцев. Следом направлена дивизия особо прочных войск. Генерал Алексеев лично говорил с командующими Северным и Западным фронтами о посылке двух бригад отборной конницы на подавление мятежа. В сущности, нам остается продержаться, стало быть, только один день.

Он накрылся и добавил небрежно:

— Его величество также выезжает завтра. Государь полагает, что его присутствие в столице сразу восстановит спокойствие.

Глава 36

Спокойствие начинает восстанавливаться

Еще лежал тяжелой сизой завесой на улицах, колокольнях, домах промозглый предутренний февральский сумрак, когда Сергеев с выборгскими дружинниками выступил к Арсеналу на Симбирскую. С ними предполагал идти и Мартьянов. Но в последний момент вышла перемена: айвазовцы привели десятка четыре солдат сто восемьдесят первого. В полку готовились в ночь на сегодня аресты, о чем предупредил казарму подслушавший телефонные переговоры писарь, и Иван-солдат ушел с наиболее, по казарменному расчету, «обреченными» товарищами.

Захват Арсенала Мартьянов считал более легким, чем штурм Литейного дворца. Он пустил поэтому сто восемьдесят первых с Сергеевым, а сам остался с Василием — руководить Выборгским, по его определению, «маневром».

Отряд Сергеева шел торопливо: к девяти часам рабочим колоннам указано было прибыть к Арсеналу — уже для получения оружия.

Улицы спали еще, завешаны были сонные стекла. Только на самом углу Симбирской попался навстречу казачий разъезд, шарахнулся было, но Иван-солдат весело замахал рукой:

— Стой, станичники! Свои! С праздником!

И бородатый урядник недоуменно остановил коня; приглядываясь, сквозь туман и потемь, к подходившим солдатам. Какой такой праздник? Воскресенье — и то вчера было. Он дернул коня, завидев с Иваном рядом рабочие черные шапки, но было поздно: солдаты и дружинники окружили.

Иван-солдат разъяснил кратко: баста стрелять — солдаты с рабочими пошли. Казаки переглянулись, покачали головами.

— Да, дела… Мы, между прочим, донские. Нам заваруха ваша и вовсе постороннее: у нас на Дону жизнь особенная, здешнее нас, собственно, не касаемо.

На случай, однако, спешили станичников: казаки пошумели, но в драку не пошли. Сергеев и Иван обещали, что отпустят, как только дело кончат. А пока винтовки и патроны взяли, коней отвели в ближний двор, под пустой дровяной навес, казаки, при шашках одних, сели у стенки насупротив, под наблюдением десятка дружинников. Остальные двинулись дальше.

Пройдя квартал, отряд разделился. Солдаты, построившись, пошли прямо к арсенальным воротам, не только не прячась, но даже особо молодецки держа равнение, пристукивая подковками грузных казенных каблуков. Сергеев с дружинниками взял правее, чтоб подойти к воротам вдоль стенки, не обнаружившись. Тем более, винтовок в дружине всего двадцать семь: остальные забрал Мартьянов.

Часовой за железною прорезью ворот глянул сонным глазом из полосатой будки на подходивший воинский наряд. Иван-солдат позвякал штыком в ворота.

— Приехали. Отпирай, земляк.

Часовой вылез из будки. Лица не видать из-за поднятого огромного бараньего воротника караульной — на всякий рост шитой — широченной дубленой шубы; хворостинкою кажется винтовка в обхвате накрест запахнутых, на великаньи руки рассчитанных рукавов. Зевнул.

— Кто, откуда?

— От штабу, на усиление караула присланы. Впусти скорее, зазябли.

Караульный отступил на шаг к будке, выпростал руку, ткнул в полосатое дерево.

Иван окликнул:

— Ты там чего?

Солдат отозвался равнодушно:

— Как чего? Звонок дежурному дал. Кому ж вас принимать?

Иван стукнул зубами. Вышла промашка. Он просунул винтовку в прощель между железными копьями ворот дулом на часового.

— Отпирай, живо… Отпирай, я говорю. Кончу!

Солдат дрогнул:

— Христос с тобой… Я ж по уставу…

Стрелять нельзя. Ежели даже на то пойти, чтобы вправду снять часового, хоть и не за что его бить, — все равно теперь не войдешь. Ворота не выломать, а ключи там, у него. В спешке никак не найти нужного слова, чтобы сразу. А разъяснить — времени нет.

Снег захрустел. Сквозь туман (здесь, во дворе, он будто гуще даже, чем на воле, на улице) ясно стал виден подходящий — по походке сразу узнать — офицер. Иван оттянул винтовку: может, еще и впустит. Зря закричал на часового. Слышал офицер или не слышал? Если слышал — не отопрет.

— Смиррно!

Адамус с товарищами подтянулись. Офицер, в походном снаряжении, руки в карманах, подошел к самым воротам.

— Что за люди?

Иван отрапортовал, топорща плечо, чтобы видны были нашивки:

— С отделением прислан от штаба на усиление караула.

Офицер зорко всматривался в солдатские, туманом заволоченные фигуры.

— Та-ак! — протянул он. — Давайте предписание.

Иван полез торопливо рукой за обшлаг: бумажки казенные солдат носит всегда за обшлагом, для сохранности. Вот черт, хоть бы обрывыш какой… Передать… Пока нос сунет — прикончить: все одно, добром не войти.

Сзади осторожные зашуршали шаги. Дружинники. Поторопились. Подозрит. Туман, как назло, врозь ползет.

— Засунул, не найдешь? — ласково спросил офицер и вынул из кармана руку. — Ладно, в помещении предъявишь. Проходите. Отопри, караульный.