Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель Страница 25

Наконец его творческая энергия нашла себе применение. Он превратил свой дом в прибежище окрестного пуританства. Кромвель укрывал у себя пуритан, которых преследовали епископы и король. Он помогал им из своих скудных средств и переправлял в надёжное место. Этого было мало. В своём саду, выходившем на общественный выгон, Оливер приспособил большой сарай под молельню. Ранним воскресным утром, сквозь плотный туман или под мелким дождём, сюда шли за пять, за шесть, за семь миль свободные фермеры, арендаторы, пастухи, прядильщики, ткачи, сапожники, бакалейщики, кузнецы, шли мужчины, женщины, дети, рассаживались на длинных деревянных скамьях, в ненарушимом суровом молчании слушали нового проповедника, спорили, пели псалмы и в сумерках расходились по своим ближним и дальним домам, чтобы в течение недели поразмыслить над тем, что узнали, и ранним воскресным утром снова вернуться сюда, снова слушать и узнавать.

Оливер тоже слушал с напряжённым вниманием. Преображение его совершилось. Он жаждал как можно больше узнать о Боге, о жизни, о том, как он должен жить, а вольные проповедники, которых он укрывал от ока епископа, раскрыв Библию, читали каждый свою любимую притчу и принимались толковать её так, что именно неустроенная смутная английская жизнь вдруг представала перед слушателями как на ладони. Они возвещали от имени Господа, что ждать им осталось недолго, что время перемен уже близко. Наставники редко касались предопределения, избрания, успеха в делах, который служит указанием избранности. Они утверждали, что дорога спасения открыта для всех, что судьба верующего вручена ему самому, а кое-кто из них брал на себя смелость учить, что в своё спасение надо уверовать, и это всё, что требуется от верующего, чтобы спастись. Учителя говорили, что достоверное слово Господне открывается каждому истинно верующему и уж конечно не мудрствующим всуе учёным мужам, ибо истинно верующий в своём сердце знает об Иисусе Христе много больше, чем доктора университетов вычитывают о Нём в своих книгах, в которых извращаются истины Библии, лишь бы доказать то, что угодно их авторам, которые не заботятся об открытии истины. А самые смелые возглашали с горящими гневом глазами:

— Кто те святые, которые призваны управлять, когда придёт Господь, если не бедные! Глас Иисуса Христа первым раздастся из уст простого народа, ибо Господь пользуется простыми людьми, чтобы провозгласить грядущее царство Своё. Евангелие получили не мудрые, не знатные, не богатые, а только бедные, ибо Господь вознамерился воспользоваться ими в великом деле проповеди Царствия Божия, дорогу в которое указал Его распятый Сын. Так возвысьтесь и возвысьте свой голос во имя Иисуса Христа! Только вы заслужили блаженство на земле и спасение после смерти!

Очень скоро Оливер Кромвель, вернейший из пуритан, превратился в одного из самых уважаемых граждан маленького английского городка Гентингтона, и когда весной 1628 года поиздержавшийся король был принуждён из-за пустовавшей казны созвать третий парламент, горожане единодушно избрали его представителем нации.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

1

Карл не мог выбрать худшего времени, но у него уже не было возможности выбирать: заставляла злая нужда. Под Ла-Рошелью англичане понесли большие потери, в беспорядке бежали и возвратились с позором. Многие корабли королевского флота нуждались в ремонте, в экипажах не хватало матросов, морской пехоте требовалось несколько тысяч новых солдат. Англия негодовала. Вдовы носили траур, отцы и братья бесславно погибших стискивали зубы и сжимали кулаки. В сердцах пылала жажда отмщения. А причинённое зло умножалось день ото дня. Стремясь закрепить свою первую победу под Ла-Рошелью, великий кардинал бросил свой флот против английских торговых судов. Их захватывали на северных и на южных торговых путях, товары конфисковывали в пользу французской казны, вплоть до окончания войны их команды оставались в плену. Торговые суда страшились покидать английские порты. Матросы шатались без жалованья и ругательски ругали проклятого герцога. Торговые обороты стремительно сокращались, купцы несли большие убытки, а тут бесстыдный король собирает парламент, который дважды сам разогнал, чтобы потребовать новых субсидий и продолжать с тем же успехом разорительную войну.

Понятно, что возмущённая нация избрала в палату общин лишь самых известных, самых стойких, самых проверенных противников короля. Среди этих двадцати семи человек были опытные ораторы, неисправимые узники Тауэра, неплательщики незаконных налогов и непримиримые сторонники истинной веры. В палате общин вновь появился Эдуард Кок, семидесятилетний седовласый старик, ещё полный энергии, знаток законов, сильный оратор и умелый политик, из Норфолка. Вновь оказался в парламенте Томас Уентворт, тридцати пяти лет, красноречивый оратор, пылкий проповедник скорее заимствованных, чем личных идей, к сожалению, слишком честолюбивый, слишком любящий власть, из Лондона. Были избраны Дензил Холлис, младший сын лорда, товарищ детства короля Карла, слишком гордый, чтобы повиноваться такому ничтожеству, как Бекингем, непримиримый сторонник идеи пресвитерианства[9], тридцати одного года, из Ноттингема, и Джон Пим, сорока четырёх лет, учёный-юрист, знаток истории английских парламентов, их традиций и прав, человек смелый, но хладнокровный, из Сомерсета, и, разумеется, Джон Гемпден, приходившийся Оливеру двоюродным братом.

Король скоро понял, что оппозиция сильна и непримирима. Ему предстояло решить, бороться с ней или пойти на уступки, запугать её или попробовать приручить. После позорнейших поражений в двух войнах, только что с Францией и прежде с Испанией, ему следовало бы смириться, принести парламенту повинную голову, поскольку за эти поражения вина лежала только на нём, и для начала уволить герцога Бекингема в отставку. Но он был Стюарт. Все Стюарты отличались монаршей гордыней и непримиримостью, как только затрагивалась их королевская честь и право на единоличную, абсолютную власть. Эта непримиримость, эта гордыня привели его бабку Марию Стюарт под топор палача[10].

Теснимый обстоятельствами, он выбрал средний путь, который хуже всего. Семнадцатого марта, в тот день, когда открывался парламент, Карл вступил в зал заседаний в пышном наряде испанского гранда, в сопровождении так же пышно разодетого Бекингема, что само по себе было вызовом оппозиции, и во вступительной речи попытался и умилостивить, и запугать представителей нации. Он сказал:

— Джентльмены! Отныне пусть каждый действует в соответствии с совестью. Если бы случилось, от чего сохрани нас Господь, что вы, презрев свои обязанности, усомнились бы доставить мне то, что требуют теперь нужды нашего государства, моя обязанность повелевает мне принять другие меры, которые вручил мне Господь, чтобы спасти то, что могло бы погибнуть от безумства немногих. Не примите моих слов за угрозу. Я не унижусь до того, чтобы угрожать кому-либо, кроме равных. Это всего лишь предупреждение, которое вам даёт тот, кому природа и долг вверили попечение о вашем благе и счастии. Он надеется, что ваше нынешнее поведение позволит ему одобрить ваши прежние советы и что он в благодарность за это примет на себя обязательства, которые дадут мне повод чаще вас созывать.

После короля с краткой речью выступил лорд-хранитель печати:

— Его величество счёл своим долгом обратиться к парламенту для получения субсидий, но не как к единственному средству, а как к наиболее приличному, потому, что оно более согласуется с его благими намерениями и с желанием его подданных. Если это окажется безуспешным, необходимость и меч врага заставят нас принять другие меры. Не забывайте предостережения его величества, не забывайте!

Представители нации тоже должны были выработать свою линию поведения. Кое-кому из них показалось, что король готов пойти на попятную и заключить с парламентом мир, которого всегда хотели и сами депутаты. От их имени выступил Бенжамен Редьярд:

— Джентльмены, я умоляю вас тщательно избегать всякого повода к пустым возражениям. Сердца и сан королей так высоки, что им приличествует уступать. Дадим королю возможность возвратиться к нам, как будто это произошло само собой. Я убеждён, что он нетерпеливо ожидает этого случая. Употребим все усилия, чтобы расположить монарха в нашу пользу, и получим всё, чего только можем желать.

Однако большинство представителей нации расслышало в речи короля не смирение, но угрозу, особенно глубоко оскорбившую тех, кого уже отрезвляли в каменных камерах Тауэра. От имени бывших узников высказался Джон Элиот, заклятый враг Бекингема:

— Джентльмены! Здесь оспариваются не только наши земли и наши имущества, но и всё то, что мы называем самым важным своим достоянием, оспариваются наши права, оспариваются те привилегии, которые сделали наших отцов и дедов свободными.