Зиновий Фазин - Последний рубеж Страница 25

Орлика не так-то легко взять на мушку. Оп все выслушал и хмыкнул:

— А вот вы же ходили? Сами!

— Как — сам? — возмутился кавалерист. — Я ходок… от общества, от крестьян своих поручение имею. А у тебя от кого поручение, а? Кто это тебя в белый тыл к себе требует? А ну, покажи бумагу.

Ну что оставалось Орлику делать после такой нотации, скажите. Одно: пряча смущение, поскорей распрощаться с кавалеристом и вернуться восвояси на Курский вокзал.

Вот так он и поступил.

А Кате он что рассказал? Да ничего. Так, в общих словах, кое-что выдавил из себя. Побывал, дескать, в Кремле, то есть, вернее, возле Кремля, и кое с кем виделся, то есть виделся не с какими-то там случайными людьми, а с вполне заслуживающими доверия военными товарищами. И они многое объяснили Орлику.

— Что же именно? — поинтересовалась Катя.

Орлик увидел по ее лукавым глазам, что у нее тоже есть новости.

— Нет, ты скажи раньше, — потребовал он от Кати. — Приказание пришло?

— Пришло.

— Ну? И что? Куда нам?

— Обратно в свой штаб ехать.

— Ну и правильно, — одобрительно произнес Орлик. — Эти военные товарищи тоже так советовали. А в тыл Врангелю, сказали, нечего нам соваться. Обойдутся и без нас.

— А я и не просилась туда, — смеясь, пожала плечами Катя. — Это ты, наверно, ходил проситься.

В тот же день они получили от военного коменданта документы и вечером уже катили обратным поездом на юг, к Таврии.

Пока дружки наши ехали, а путь у них был долгий, трудный, изнурительный, в стране, взбудораженной новой напастью — баронским нападением из Крыма, — события шли своим чередом. И об одном из них хотелось бы здесь же рассказать.

Орлик, как мы видели, вознамерился было в белогвардейский тыл ехать, штаб Врангеля взорвать, и всего только пуд динамиту ему бы на это потребовалось. Поговорив с кем-то там у Кремля, он угомонился.

Но то, к чему Орлика потянуло, то есть к борьбе с врагом в его же тылу, — дело это, неимоверно трудное и смертельно опасное, делалось. Усиливались не только войска врангелевского фронта. В тыл белых — в захваченную часть Таврии и в Крым — было послано в эти дни немало людей, и среди них оказался, представьте, родной отец Кати.

Вот как бывает. Сведениями мы располагаем на этот счет совершенно точными. Разумеется, не уже знакомый дневник послужил нам источником. В дневнике об этом ничего не найти.

«Откуда же взялись эти сведения?» — спросите вы. Источники верные, но, только дочитав нашу повесть до конца, вы все узнаете.

Итак, об отце Кати.

Где-то уже было сказано, что он артист. Да, известно, что он смолоду очень увлекался театром и хорошо, говорят, играл. Мечтой его было попасть в Московский Художественный театр, но годы шли, а мечта все так же оставалась мечтой.

Жил он в Киеве и работал там в Соловцовском театре, вдали от семьи, которая оставалась в Каховке. Катя была единственным ребенком в семье, и мать, пока была жива, не расставалась с дочерью. В восемнадцатом году Ирина Васильевна умерла от сыпняка. С тех пор и началась для Кати самостоятельная жизнь. Она окончила краткосрочные курсы телеграфисток и пошла добровольцем на фронт, когда ей не было еще и пятнадцати лет.

С отцом Катя переписывалась, когда такая возможность возникала. Ведь война! В Киеве то и дело менялись власти, но и Катю судьба бросала из одного места в другое.

«Наши дни полны удивительных событий, — записала Катя в дневнике на одной из страниц, которую мы приводим здесь, немного забегая вперед. — Даже самое ординарное событие, самое простое вдруг озаряется особым светом и потрясает своим величием. Прошлым летом я ездила к отцу в Киев, ну, и, конечно, побывала в Соловцовском театре, где он играл. Ставили «Овечий источник». Спектакль шел специально для красноармейцев, и многие сидели рядом со мной в партере с винтовками. И что творилось в зале, трудно передать! Я такого воодушевления никогда не видела! С каким волнением следили сотни глаз за смелой борьбой Лауренсии с преследующим ее диким тираном, а когда представление кончилось, в партере, на галерке и в ложах разыгрался другой спектакль, только куда более величественный. Вскочили все, как один, и вместо аплодисментов потрясают винтовками и кричат: «На фронт! На фронт!» Рядом со мной один даже саблей размахивал, и не забыть ее сверкания в луче прожектора на фоне красных сукон сцены!

А потом отец рассказал мне, что наше командование после этого спектакля решило водить на «Овечий источник» каждый красный полк перед отправкой на фронт. Ну когда бывало подобное в истории? Папа говорил: «Не бывало!»…

Вскоре после своей прошлогодней поездки к отцу героиня наша потеряла его след: в Киев пришли деникинцы и до самой зимы хозяйничали в нем, а когда их выгнали, Катя уже больше не смогла вырваться в отпуск — на крымском участке фронта становилось все горячее и горячее. Писала Катя в Киев не раз, но ответа не было… Адресат куда-то выбыл.

Вот тут мы и подошли к тому событию, о котором следует рассказать хотя бы вкратце.

…Весенний теплый день в Харькове. Большое каменное здание в центре города. Над зданием — транспарант: «Все на пана и барона!» Здесь помещается Центральный Комитет Коммунистической партии большевиков Украины. У входа на столбах — большая карта, где обозначены линии фронтов, польского и врангелевского. Пыхтят возле подъезда автомобили. То и дело подъезжают мотоциклы, верховые всадники. Это штаб, мозг, направляющий центр борьбы с контрреволюцией на всей территории Украины.

Отсюда каждый день говорят с Москвой, здесь знают и учитывают все, что решается в Политбюро партии во главе с Лениным и в Главной Ставке красных войск.

На втором этаже, в небольшом кабинете, сидит Иннокентий Павлович, и вид у него смущенный, точно у ученика на экзамене. Ночью он прибыл сюда из Брянска и вот уже принят ответственным работником Центрального Комитета.

Портрет этого работника мы дать не можем, и даже фамилия его нам неизвестна; что касается Иннокентия Павловича, то о нем есть такие данные. В ту пору ему было лет под пятьдесят, он носил пенсне, и это придавало его лицу вид интеллигентный, но седеющей стриженой головой больше походил на бывалого солдата, чем на артиста. Крупные морщины на лбу и по углам губ, орлиный нос… Казалось, перед вами решительный и твердый характером человек. А на самом деле, по утверждению людей, знавших его близко, это был человек мягкий и обходительный.

Но послушаем, какой разговор идет между ним и ответственным товарищем.

— Иннокентий Павлович! Вы хорошо помогали нам в подпольной работе, когда деникинцы были в Киеве. Мы знаем, что вы беспартийный, но считаем вполне своим.

— Благодарю.

— Вы Крым знаете?

— Знаю, конечно. Бывал не раз.

С Иннокентием Павловичем до этого вели разговор в Брянском губкоме партии. О цели его приглашения в Харьков, в Центральный Комитет, он знает.

Сложное, опасное дело хотят поручить Иннокентию Павловичу, и предварительное согласие он уже дал. Но сейчас, очутившись в кабинете у человека, с которым предстоит обо всем точно договориться, Иннокентий Павлович вдруг почувствовал себя как на экзамене.

Человек этот — обозначим его как «товарищ М.» долго рассказывал о положении в белогвардейском Крыму; не скрывал, что работать в подполье там трудно; часты провалы. Но борьба есть борьба, что поделаешь. То, что в интересах революции, должно делаться, несмотря ни на что.

Дальше разговор протекал в виде как бы драматического диалога, который был очень привычен Иннокентию Павловичу как актеру.

Товарищ М. Нам очень, очень нужны свои люди в Крыму. Воцарение там Врангеля грозит нам большими неприятностями. Могут развернуться грозные события, учтите.

Иннокентий Павлович. Я понимаю.

Товарищ М. Должен сообщить вам, что я вчера только вернулся из Москвы. Присутствовал там на ряде очень важных совещаний. Положение таково, что партия подымает все на ноги. Меры принимаются чрезвычайные. Я видел Ленина, и никогда еще он не казался мне таким озабоченным.

Иннокентия Павловича эти слова так разволновали, что у него вырвалось:

— Боже мой! Но почему такое творится? Разве положение столь трагично?

В дверь постучали. Вошла худенькая девушка в сапогах и подала товарищу М. кипу газет.

Девушка. Я могу удалиться?

Товарищ М. Да, да. Спасибо.

Когда за девушкой закрылась дверь, Иннокентий Павлович со вздохом проговорил:

— Как она напоминает мне мою дочь!

Товарищ М. Я знаю из вашей анкеты, что у вас дочь и она служит в одном штабе наших войск. Отзываются о ней хорошо, так что можете ею гордиться.

Иннокентий Павлович. Благодарю… Знаете, давно не видел ее… Очень давно!..