Бурсак в седле - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 25

— Неси еще!

— Сей момент, — испуганно пробормотал половой; он таких фокусов еще не видел, но дело было даже не в фокусе — его напугали глаза этого человека, одетого в «штрюцкое» платье, хотя в нем легко можно было угадать военного, — белые, неподвижные, почти лишенные зрачков.

— Неси! — повторил Калмыков злым голосом.

Половой с топотом умчался. Калмыков подвигал из стороны в сторону нижней челюстью; шкалик, так лихо опорожненный, на него не подействовал, словно бы крепкая жидкость вообще не имела никаких градусов…

На душе было пусто, горько. Впрочем, на смену пустоте иногда приходило что-то болезненное, бурчливое, словно бы из ничего возникала боль, накатывала на человека, будто тяжелая грязная волна, в следующее мгновение откатывала назад, растворялась внутри и душа начинала вновь ныть в пустоте.

Это надо же было так промахнуться — споткнулся Калмыков на ровном месте, на том, что попытался перепрыгнуть через самого себя. И через других тоже…

Через самого себя Калмыков перепрыгнул, хотя никому на свете это не удавалось, а вот через начальство подпоручик перепрыгнуть не сумел. Споткнулся и очутился на земле.

Кто конкретно помог ему распластаться на земле, Калмыков не знал — то ли господин Кривенко, который из подполковников за короткое время сумел продвинуться в полковники, то ли полковник Савицкий, то ли еще кто-то… А узнать бы неплохо.

Громко топая каблуками сапог, примчался половой, поставил на стол полулитровый графин, по самую пробку наполненный зеленоватой прозрачной жидкостью.

— Что это?

— Рисовая водка, господин хороший, — звонким голосом ответил половой.

Калмыков одобрительно наклонил голову.

— Хорошо. Теперь неси закуску. Что там есть у тебя?

— Пироги с амурской калугой.

— Неси пироги. Еще что?

— Мясо изюбря с папортниковыми побегами, в соевом соусе…

— Опять папоротниковые побеги, — Калмыков поморщился. — Скоро буду блеять, как овца.

— Есть уха из озерных рыб.

— Из карася небось?

— В том числе и из карася.

— Тухлая рыба. От нее болотом пахнет.

— Есть телятина.

— Прошлогодняя небось?

— Как можно! Свежая… Наисвежайшая!

— Тащи телятину. И хрена побольше!

Калмыков пил в этот вечер и не хмелел — водка не брала его, он вертел в пальцах большую граненую стопку, оставлял на ней следы, разглядывал плотное зеленоватое стекло на свет, морщился, пытаясь заглушить в себе боль, но попытки успеха не приносили, и Калмыков вновь наполнял стопку рисовой водкой, выпивал и в очередной раз нехорошо изумлялся напитку, лишенному горечи и характерного вкуса, тянулся пальцами к куску телятины. Телятину половой принес действительно вкусную и свежую.

А вот с водкой было что-то не то, словно бы и не забористая «ханка» это была, а вода из колодца — ни крепости, ни духа, ни запаха — вода и вода! Калмыков подозвал к себе пальцем полового и подозрительно сощурился:

— Ты чего мне принес? — подпоручик щелкнул ногтями по боку графина. — Чего это, водка?

— Водка. Рисовая. Сорок градусов. Только вчера из Китая с завода доставили, — у полового испуганно округлились глаза, и он широко и поспешно перекрестился, наклонил голову с ровным, напомаженным репейным маслом пробором. — Вот те крест, водка!

— Водка? — Калмыков недоверчиво похмыкал.

— Вот те крест, господин хороший! — половой вновь широко и уверенно перепоясал себя крестом. Злость у Калмыкова, когда он увидел взгляд этого слабого, но шустрого человека, мигом прошла, он плотно сомкнул рот и сделал рукой небрежный жест: пошел прочь, мол…

Когда Калмыков покидал шинок, было уже темно. На улице, над трубами спасских домов вились кудрявые, хорошо видные в темени дымы. Небо на западе было украшено яркой красной полосой — признак грядущих морозов; снег под ногами скрипел яростно, вызывал громкий лай собак на подворьях — они бесились, словно ощущали вселенскую беду, брызгали пеной, жалобно скулили, страшась завтрашнего дня, умолкали на несколько мгновений и вновь начинали беситься. Калмыков натянул шапку глубже на глаза и только сделал пару шагов в сторону гладкой, укатанной, будто стол, площади, как из ближайшего сугроба на него выпрыгнул здоровенный детина в коротком полушубке, подпоясанный ямщицким кушаком и, пьяно рыгнув, навалился сверху, будто тяжелое бремя снега, обдал сивушным облаком: ямщик этот пил за четверых, а закусывал за одного.

Калмыков не удержался на ногах и полетел на укатанную снеговую площадь, проехал по ней спиной несколько метров. Ямщик уперся кулаками в бока и громко, грубо, очень обидно для подпоручика захохотал. Калмыков тряхнул головой — надо было прийти в себя, — извернулся и ловко вскочил на ноги.

Темное вечернее пространство заколыхалось перед ним, уползло куда-то в сторону, потом сдвинулось в другую сторону, Калмыков стремительно, будто снаряд, пересек пространство и всадился головой в живот ямщика.

Второй удар был намного сильнее первого — Калмыков ударил ямщика точно под вздох, а этот удар, как известно, очень болезненный; внутри у противника сыро хлопнула селезенка, он отхаркнулся тяжелым, плотно сбитым плевком и, неожиданно замахав руками, будто здоровенная птица, повалился на спину.

Подпоручик прыгнул на него, встал ногами на грудь, подлетел на полметра вверх — тело у ямщика оказалось словно бы резиновым, отбило Калмыкова, — и вновь приземлился ногами в широкую, болезненно засипевшую, будто она была сплошь покрыта дырками, грудь ямщика. Ямщик испуганно заорал, всколыхнул своим криком вечернее пространство:

— Братцы-ы-ы!

За сугробами послышалась возня, затем — мягкий топот катанок, как тут называют толстые теплые валенки, и на скользкую, как стекло, площадь выскочили двое, подпоясанные, как и пьяный детина, ямщицкими кушаками.

— Убивают, братцы! — жалобно простонал ямщик, на котором продолжал прыгать Калмыков. — Спасите!

Ямщики, рыча, кинулись на Калмыкова. Тот ловко прошмыгнул под локтем одного из них, и очутившись сзади, прыгнул ему на спину, носком сапога зацепился за карман, так удачно подвернувшийся под ногу, приподнялся и со всей силой, что имелась у него, столкнул две головы — только медный звон пошел по пространству, да в разные стороны полетели электрические брызги, затем Калмыков снова саданул одной головой о другую. Ямщики закричали.

Калмыков откатился от них в сторону, перевернулся через самого себя и вновь кинулся на ямщиков.

Те не ожидали такого напора. Подпоручик прыгнул на рыжего, бородатого, с темным, окруженным мелкими сосульками ртом ямщика, будто обезьяна на дерево, ухватился за волосы и заломил ему голову назад, потом вцепился пальцами в прическу его напарника, обрезанную скобкой, с силой рванул к себе. Вновь раздался медный звон, и на землю посыпались искры. Через полминуты