Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня зимних волков Страница 26

– Да ну неужто будем столько ждать? – кричали оттуда. – Пока тридцать лет пройдет, мы и сами только до отхожего места и дойдем своими ногами!

– Княже, веди нас опять на ромеев! Им-то небось семи лет хватило жирком обрасти!

– Враз бы и мы все в ромейское платье оделись!

– А Свенельдовых не возьмем! Им и так довольно!

– Точно! Свенельд свою добычу на три жизни вперед уж взял!

Дружина снова начала волноваться: пиво и мед ударяли в головы.

– На ромеев! На ромеев, княже! – нестройно голосили на нижних концах столов.

– Да смолкни ты, Гуляйка! – Боярин Боживек, хмуро слушавший этот вой, вдруг метнул обглоданную кость, так что она ударила о стену над головой кого-то с того конца стола; княгиня в ужасе всплеснула руками, испугавшись, что замарают и повредят драгоценную паволоку. – Раззявил жерло и давай реветь! Да кто вас пустит на ромеев? Нарушь мы договор – купцам нашим больше там прокорма не видать, да и на порог не пустят! Все тогда в шкурах ходить будем вместо паволок!

– Княже, уйми ты этих дураков! – поддержали и другие бояре. – Докричатся до беды. Договор у нас, торгуем, все бы хорошо! Паволок им мало!

– Вам-то не мало! – вскочил с места Гуляй, из младших воевод разгонной дружины. – У вас-то вон сколько добра, хоть каждую свинью во дворе в ромейское платье одеть! А мы – как собаки, зимой в полюдье, летом в степь, ни дома, ни бабы, ни сынов, ничего! Так и помрешь где-нибудь – никто не вспомнит, где закопали, да и некому будет вспоминать! Сами живете хорошо, а для других жалко!

– Да поймите вы, дубье березовое – не сможем с ромеями торговать, и вас кормить не на что будет! – втолковывал ему и товарищам старший Гордизорович, Добылют. – Вон, княжьих бобров да куниц из Волховца привезли, теперь ромеям продадим, ногат получим, вас же кормить и одевать. А иначе куда – есть будешь этих бобров, что ли?

– А бобра зажевать – ничего так! – весело крикнул кто-то, размахивая окорочком зажаренного бобра.

Вокруг засмеялись, но Гордизорович только махнул рукой.

Эти разговоры и споры здесь шли так часто, что князю давно надоели, и он не вмешивался. А ведь всего лет десять назад он сам был среди тех, кто жаждал похода на ромеев, и повторял примерно то же самое, что сейчас говорил Гуляй.

– Мы перед тем походом срок выждали и ряда не нарушили! – кричал Острогляд. По его возрасту когда-то считали срок первого договора, и к его окончанию он подошел в расцвете сил. – Клятвы, богам данные, сдержали! И то… – Он запнулся, вспомнив, что богам все же было за что наказывать киевскую дружину неуспехом первого похода. – Коли слово нарушим, нас и боги проклянут, и от людей нам, русам, никакого не будет уважения!

– Мы должны соблюдать договор, если хотим, чтобы нас считали за равных! – крикнула княгиня Эльга.

Все это время она с волнением прислушивалась к бурному спору, и видно было, что она принимает его близко к сердцу. Такой же спор когда-то сделал ее киевской княгиней, но он же столкнул ее мужа с ее родней. Обошлось без пролития родной крови, но Эльга до сих пор ощущала в душе неудобство, изредка вспоминая об этом. Она стремилась к тому, чтобы в дальнейшем русь вела себя достойно, и делала для этого все, что было в ее силах.

Услышав женский голос, неожиданный для этого собрания, крикуны почти утихли и оборотились к княгине.

– Многие до сих пор считают русь разбойниками! – с горячностью продолжала она. – И хазары, и греки, и булгары, и бохмиты, да и все, кто о нас слышал! Но это не так! Мой дядя Олег Вещий пришел на эту землю и собрал многие другие не для того, чтобы сделать из них одну большую разбойничью ватагу! Мы должны жить по чести – соблюдать договора, выполнять все свои обязательства, и тогда нас станут уважать, как другие народы и других князей!

– А можно подумать, нас сейчас очень уважают!

Из-за стола ближней дружины поднялся кметь в ярком красном кафтане и положил руки на хазарский пояс с бронзовыми бляшками. Его звали Карий – по цвету глаз, в котором сказалась небольшая примесь степной крови. За удаль и отвагу он пару лет назад был переведен в ближнюю дружину из разгонной – такое порой случалось ради восполнения потерь, – но он еще хорошо помнил бесприютную жизнь «разгоняев».

– Ты женщина, Эльга, поэтому тебе можно воображать себе разное такое… – Карий насмешливо покрутил рукой в воздухе.

«Разгоняи» притихли, предоставив говорить лучшему из них.

– Но умные люди понимают: нигде и никто нас не уважает! Иные нас боятся, иные с нами считаются, как с зимним холодом, ветром, дождем! С нами считаются, пока мы сильны, это Мистина верно говорит. Но уважать – нет! Мы для них – чужаки, язычники, хуже собак! И собаки могут быть опасны, если они сильны и собьются в стаю. Уважают только силу. Пока у нас есть сила, мы можем делать что хотим. Если ромеям станет удобно нарушить наш договор – они его нарушат без раздумий! Потому что мы для них – язычники, а значит, не люди. Но зато и мы должны помнить, что наше право – в наших мечах, а не в каких-то там докончаниях. И так будет всегда!

– Но почему же всегда… – с отчаянием в голосе начала Эльга.

Дальше никто не услышал: ее слова потонули в общем гуле.

Кмети одобрительно кричали, князь снова грохнул кулаком по столу, пригрозил вышвырнуть самых ярых. И только боярыня Ута, сидевшая рядом с княгиней, расслышала, как Эльга пробормотала почти в отчаянии:

– О боги, ну почему же мы всегда должны оставаться язычниками?

Тем временем Мистина снова заговорил.

– Мы совсем упустили из виду одно очень важное дело! – Он кивнул Альдин-Ингвару. – Ладожский воевода Ингвар сын Хакона лишился невесты – она умерла. Теперь ему нужна другая. У Сверкера смолянского имеется взрослая, вполне достойная дочь, но Сверкер не выразил готовности принять сватовство. А ведь породниться с человеком, чьи земли лежат как раз посередине владений нашего князя, было бы очень полезно. Как вы думаете?

Дружина ответила нестройным гулом. Сверкера смолянского привыкли считать союзником, если речь шла о ромеях, и соперником во всем остальном, и мысль породниться с ним оказалась слишком нова, чтобы прямо так сразу ее оценить.

– А я бы советовал боярам и дружине как следует это дело обдумать! – весомо продолжал Мистина. – Мы ведь не можем допустить, чтобы племянник нашего князя остался без достойной жены. И не можем стерпеть отказа даже от столь знатного человека, как Сверкер. Уж точно, род Ингвара ладожского не хуже, чем у него!

– Это верно! – согласился оживившийся князь. – Если кто вздумает отказать моему племяннику… отказа мы не потерпим! Когда он обещал дать ответ? – Ингвар взглянул на племянника.

– Осенью, когда я поеду обратно.

– И как тебе показалось: он расположен согласиться? – спросила княгиня, при мысли о чьей-то возможной свадьбе забывшая прежний предмет спора.

– Насколько я понимаю… – Альдин-Ингвар ущипнул бородку, – на Сверкера огромное влияние имеет его мать… то есть имела. А она была решительно против этого брака и прямо так мне об этом и сказала. Но ее больше нет, она мертва. Не знаю, что решит Сверкер теперь, когда она больше не сможет настраивать его против нас.

– Короче, вот что! – Повеселевший Ингвар хлопнул ладонью о ладонь. – Мы этого дела так не оставим. Раз уж там есть такая хорошая невеста, что моему племяннику она подходит… Ты, Старый, как поедешь домой, непременно от Сверкера добейся ответа. И если шиш болотный вздумает тебе отказать, ему это с рук не сойдет! Мы этих смолян научим русь уважать! Мы тогда с ребятами сами поедем… свататься. Правда, ребята?

– Слава князю! – заорал Мистина, видя, что его стрела попала в цель и Ингвар понял его именно так, как и было нужно.

– Слава! – заорали «ребята», даже те, кто не успел ухватить суть вопроса.

– Слава руси!

– Слава!

Главное, что суть ухватил сам князь.

На другой же день после пира Ингвар сам отправился к Мистине: обсудить предстоящее сватовство. Воевода жил на дворе, который еще по старой памяти называли Свенельдовым: его поставил лет двадцать назад кормилец будущего князя, тогда еще шестилетнего мальчика, привезенного в Киев в качестве заложника. После того как сын женился, Свенгельд перебрался жить в Деревлянь и наезжал в стольный город Русской земли пару раз в год.

К появлениям здесь князя все давно привыкли и встречали его как своего: хозяйка, боярыня Ута, вышла навстречу, ее дети повисли на «дяде Инги», давно зная, что за его суровой внешностью и грубоватым обращением скрывается, в сущности, доброе сердце.

Только одна из девушек в избе, самая старшая, при появлении князя молча поклонилась и ушла в дальний угол, где уселась на ларь с оскорбленным видом. Ингвар глянул на нее, подмигнул Мистине и ухмыльнулся. Ута вздохнула.

– Девушкам скучно будет. – Мистина посмотрел на жену. – Поди, хозяйка, займи их чем-нибудь.