Игорь Генералов - В тени славы предков Страница 26

Сегодня тоже возникла колгота[109], и какой-то купец надрывно спорил с мытниками. Обок с Добрыней остановился Владимир. Князь хоть и был в свои шестнадцать лет не маленького роста, но всё равно на полголовы меньше дядьки.

— Это же Пеша из Смоленска, — вспомнил Владимир, — в прошлом годе он с каким-то корелом коней без княжеского пятна продавал.

Добрыня, хмурясь, кивнул: тоже вспомнил.

— Сдавай товар, ну! — хрипло крикнул Добрыня. Пеша, с уст которого, утихая, слетели последние слова спора, увидел князя, Добрыню, что сжимал и разжимал пудовые кулаки гридней, при оружии; вспомнил, как летом его здорово порастрясли за обман, а самого чуть ли позорно не выпороли, и, тихо урча, полез в казёнку[110]. Добрыня кивнул мытнику, и тот, поняв всё без слов, начал что-то записывать в вощаную табличку. Здесь было всё. Теперь путь лежал к новым гостиным дворам, что построили на реке за городом. Сказывали, что приехал богатый купец из Хорезма, привёз персидские сукна, шёлк из далёкого Чина, который в кольцо можно было протащить, хорезмийские харалужные клинки, изделия хазарских и аланских златокузнецов. С таким гостем просто было нужно потолковать, дать, возможно, леготу на рынке. Впервые купец такого пошиба является из столь далёких земель в Новгород.

До гостя из Хорезма не дошли, догнавший их холоп, задыхаясь от бега, сообщил о приезде Волчьего Хвоста. Добрыня с Владимиром удивлённо переглянулись: просто так Хвост в Новгород не вернулся бы. Оба разом подумали об одном: чем-то нехорошим кончилась распря между сыновьями Святослава.

Ивор Волчий Хвост не доехал немного до Овруча, когда недобрые вести заставили его повернуть назад в Новгород. Сидя в княжеской повалуше, обхватив ладонями чару с мёдом и глядя куда-то в сторону жёстким пустым взглядом, рассказывал о гибели отца и князя Олега. Владимир, будто молодой бычок, наклонив вперёд голову, слушал.

— Голову отца на копье Свенельду поднесли! Ни Ольга, ни Святослав не допустили бы до такого!

Злость и горечь смешались в словах Хвоста. Добрыня, постукивая кончиками пальцев по столешнице, думал. Как теперь сложится у него с Володькой? Взять бы на месте Ярополка и прийти с дружиной к Новгороду, лишить Владимира княжества. Нет, не таков Ярополк. Смертью Олега наелся, а может, и самого Свенельда от себя отворотил. Не хватает жёсткости русскому князю, а вот он бы, Добрыня, да и Володька, скорее всего (боярин искоса глянул на племянника), такое бы не упустили. А может, и пришлёт Ярополк размётную грамоту. Советчики, небось, понаросли похлеще Свенельда, молодые да рьяные. Было бы войско под рукой, пошли бы да свалили князя со стола. Не выйдет. Под русской рукой северы, волыняне, дреговичи, кривичи, Рогволод полоцкий, опять же, вмешается на их стороне. Подступят русы под новгородские стены, а народ этот, что ценит тебя и уважает, будет отворачиваться и прятать глаза, но не встанет на оборону, сдаст великому князю. Зачем себя жизни лишать, когда только по князевой да боярской голове пришли? А ведь ничего для новгородцев не изменится, также под русской рукой ходить будут, торговать, бить зверя в лесу, детей рожать. Тьфу, наградили боги землёй, сидишь принятым, как в гостях! Без воли великого князя не развернёшься, не измыслишь ничего. Эх, было бы войско, Ярополк сам бы уже спешил Владимира в дружбе заверить. Сиди тут теперь, пока с Ярополком беда не приключится, жди часа, чтобы племяннику всё княжество досталось. Эх, не в черёд ты, сестра, родила сына!

Мысль пронзила внезапно и остро. Пытаясь охватить всю её ширь, Добрыня подобрался, окинул посветлевшим взором Хвоста с Володькой, спросил:

— Говоришь, в Ладогу собрался?

— Да. А что на вас беду кликать? Свенельд искать будет, — ответил Ивор, не замечая перемены в боярине.

— Подтвердишь на вече, что Ярополк младшего брата вслед за Олегом убить собрался?

— Чего?! — в один голос спросили Владимир с Хвостом.

Добрыня единым махом выпил чару с мёдом, погасив огонь в пересохшем от волнения горле, начал рассказывать то, что задумал. Пытаясь обуздать рвущиеся вперёд мыслей слова, Добрыня сбивался, заставляя племянника с Ратшей переспрашивать. Замысел Добрыни был прост и довольно дерзок: под угрозой прихода русского войска он с Владимиром уходил за море. Чтобы завоевать себе право гордого ухода, а не бегства, нужно было убедить люд новгородский в опасности и что князь уходит, дабы присутствием своим гнев великого князя на Новгород не обратить. Об одном Добрыня не сказал: чтобы не спугнуть удачу и чтобы Хвост не посчитал его за тронувшегося умом, воевода рассчитывал собрать войско в землях викингов. Теперь Сигурд с Олавом-расплатятся с ним сполна за то, что он спас их от бесчестья год назад за то убийство на торгу.

Слух о грядущем походе Ярополка на Новгород, подогреваемый и раздуваемый людьми князя Владимира и Добрыни, вовсю и всеми обсуждался. Город против русского войска не выстоит, поэтому Владимир и решил уйти за море, чтобы гнев великого князя не пал на новгородцев. Потому и жалели Владимира, ругали Ярополка, что на брата идёт. Новгородцам пришлось то, что князь решил не начинать войну, а увести опасность с собой. Значит, не порушатся жизни, не зачахнет с таким трудом налаженная торговля. Коварен и изменчив человек: останься Владимир, ругали бы его за то, что беду накликал, а так созванное вече кричало славу Владимиру, который, впрочем, перед городом ещё никак себя не проявил, кроме как в постельных похождениях.

И вот готовят уже к плаванью лодьи. Добрыня, прохаживаясь вдоль вымолов по просохшей земле в дорогих тимовых сапогах, щурясь от набравшего силу весеннего солнца (месяц травень уже на дворе!), пробегает взглядом по стрежню Волхова, за которым Ильмень-озеро, а там море и новые земли. Он не жалел о том, что рушит свой тёплый устроенный мир. Жизнь становится ярче, когда идёшь к новой, более высокой цели.

По-за городом, на речной круче, откуда бревенчатая стена Детинца кажется игрушечной, под храп отпущенных пастись коней, сидели, подстелив потники, и беседовали два родича-северянина, Сигурд и Олав. Молодой Трюггвасон твёрдо намерился идти с Владимиром. После того, как посадскую девку, за которой бегал Олав, выдали замуж, Сигурд оставил мысль отговорить племянника остаться здесь. За ту девку бороться не стали, да и не следовало: не чета конунгову сыну, таких — как сельди в море. Плохо было то, что Олав толком не знал, зачем возвращается. Молодость часто делает первый шаг, не думая о втором. Переучивать поздно уже. Коли своей головы не нажил, то её и не будет, но всё же Сигурд который раз наставлял его:

— Не ходи к Хакону. Хоть и нельзя продлить нить, спряденную норнами[111], но Один[112] не любит тех, кто совершает глупость.

Так же, как и раньше, Олав рассеянно кивал, покусывая сорванную травинку.

— Держись Добрыни, пока на родине не освоишься, со словенами тебе спокойнее будет.

Снова согласный кивок в ответ и рассеянный взгляд на тёмную ленту Волхова, за которой на том берегу ютились финские землянки, которых с каждым годом становилось всё больше.

— Я не полезу на рожон, Сигурд, — сказал, помолчав, Олав, — и заберу страну обратно только тогда, когда Один подаст мне знак.

— Я знаю тех, кто неправильно толковал знаки богов, — возразил воевода, но не успел договорить мысль — лёгким намётом к ним приближался вершник. Оба разом обернулись на топот копыт. Торгисль, улыбаясь и вытирая рукавом зипуна разгорячённое лицо, прокричал по-словенски:

— Князь на совет зовёт!

Родичи переглянулись, разговор надо закончить. Олав последний раз попросил дядьку:

— Поехали со мной. Подвигов и славы ратной на всех хватит.

— Нет, — помотал головой Сигурд, — мой дом здесь…

На следующее утро о двух лодьях отчаливали от берега. Волхв с долгой бородой, в белой чистой рубахе, предрекал удачу в дороге. Торжественно били бубны, пение волынки стройно мешалось с гудом рожков и жалеек. Скопление горожан привлекло торговых гостей, отчего Владимир, с гордой улыбкой смотревший на берег (его, князя как-никак, уважили торжественными проводами!), распрямил спину, перестав опираться ладонями о борт, глянул поверх палубы в сторону второй, идущей следом лодьи, — видит ли Олав? Северянин, едва видный на корме сквозь сидящих на скамьях и стоящих на палубе людей, о чём-то разговаривал с кормщиком. Не знал Владимир, что молодой викинг робеет тем самым юношеским волнением, что сладко сдавливает грудь перед долгой и полной приключений дорогой. Князь истолковал по-своему: завидует Олав, понимая, что его, как конунга, ни в одной варяжской земле так не встретят. Не удержался Добрыня, сказав воспитаннику отеческое:

— Сейчас тебя провожают с умильной любовью, а встречать будут с опасливым уважением, иначе не за чем возвращаться. Слава должна идти впереди князя…