Наталья Павлищева - Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом Страница 26

— Мама…

— Что, родной? — Мать протягивает руки к маленькому княжичу, тот привычно ныряет в ее объятья. Рогнеда очень любит своих детей, но двое далеко, и вся материнская нежность выплескивается на одного. Пусть у двух других есть отец и Киев, зато у Изяслава мать и уютный терем в Изяславле.

— А… а почему говорят… — похоже, что княжич и сам не знает, что спросить. Рогнеда подбадривает ребенка:

— Ну, что говорят?

— Говорят, что ты брошенка? Что от нас отец отказался?

На миг, всего на миг Рогнеда замирает. Изяслав без конца с дружинниками, кто сказал, ясно, но сейчас не это главное. Она вдруг берет сына за плечи и поворачивает к себе. Серые глаза вглядываются в детские синие. Сейчас она должна сказать что-то такое, чтобы ребенок поверил, что он не брошен, что он под защитой.

— Изяслав, послушай, ты — Рогволодович! Твой дед полоцкий князь Рогволод и в Изяславле ты сидишь по праву. Полоцкие земли наши, я полоцкая княжна. Запомнил?

Мальчик кивнул, правда, мало что поняв в этих словах.

— Мы уехали из Киева, потому… потому что… ну, это наши с отцом дела. Но ты полоцкий княжич и будущий князь Полоцка!

В тот же вечер княгиня пришла в гридницу. Выражение ее лица и раздувавшиеся от гнева ноздри точеного носика не предвещали гридям ничего хорошего. Умная Рогнеда не стала спрашивать сына о том, кто сказал о ней и о князе, чтобы Изяслав не запомнил эти слова. А теперь решила спросить сама.

Гриди, уже понимая, чем вызван гнев хозяйки, смущенно опустили головы.

— Кто? — Серые глаза княгини сузились.

Один из дружинников, рябой Савей, виновато вздохнул:

— Прости, княгиня, вырвалось.

В тишине было слышно, как скрипнули стиснутые зубы Рогнеды, прежде чем она произнесла следующую фразу:

— Вон отсюда сейчас же! Если еще кто-нибудь… что-нибудь… княжичу… Удавлю своими руками!

Круто повернулась и вышла. В гриднице повисло молчание, никто не усомнился, что и впрямь удавит.

А Рогнеда не могла заснуть почти до утра, стараясь не плакать и без конца перемалывая происшедшее. Давила обида на всех — на князя, на его киевских жен, даже на оставшихся с отцом маленьких сыновей и на князя Туры, всего раз за целый год появившегося в Изяславле. Одна, все время одна!.. Вместе с тем рождалось желание мести, желание выпестовать, взрастить Изяслава таким, чтобы смог всему миру, тем более Киеву доказать, что он лучший, чтобы князю Владимиру стало безмерно жаль и стыдно за эту ссылку!

Если бы рядом оказался умный человек, которому княгиня могла выплеснуть эту обиду, пожаловаться на одинокую жизнь, то глупостей в ее мыслях было бы гораздо меньше. Но Рогнеде некому поплакаться на свою горькую судьбу безмужней жены, и она разговаривала сама с собой. Хуже нет для обиженного человека, тем более женщины, тем более красивой и властной. Разуверившись, что князь пришлет за ней, опальная княгиня принялась с упорством, достойным лучшего применения, внушать маленькому Изяславу, что он тоже обижен отцом и даже братьями. Чем провинились перед старшим княжичем младшие Ярослав и Всеволод, объяснить не смогла бы, но объяснять было некому, маленький Изяслав принимал слова матери на веру. Ему казалось, что, став взрослым, он обязательно накажет и отца, и Ярослава со Всеволодом, ведь наказал же сам Владимир своего брата князя Ярополка! За что накажет, мальчик не знал, но был твердо уверен, что перед ним, Рогволодовичем, Владимировичи повинны.

Изяслав так навсегда и останется в полоцкой земле, он не будет наказывать невиновных перед ним младших братьев, но кровавой распрей аукнется Руси та посеянная опальной Рогнедой в Изяславле обида одного брата против других. Даже дальние потомки Изяслава будут считать себя Рогволожьими внуками, начисто отрицая свою причастность к роду Рюриковичей и зависимость от Киева.

За Червенскими землями пришла очередь ятвягов. Этот воинственный балтский союз не давал покоя не только подвластным теперь Владимиру волынянам, но и дреговичам. Ятвяги не оставляли после своих набегов ничего, начисто опустошая славянские земли. А сами сидели удачно, в укрепленных градах среди заболоченных лесов со множеством искусно устроенных ловушек. Но это было потом, а сначала князь Владимир по пути в земли ятвягов побывал в Турове у князя Туры. Тот не забыл о судьбе Рогнеды и постарался напомнить об опальной жене киевскому правителю.

Владимир после первых же слов скривился, точно кислого кваса испил:

— Это она тебя просила говорить?

Туры отрицательно покачал головой:

— Нет, у самого душа болит о княгине и княжиче. Не забыла тебя Рогнеда, в сердце боль держит…

— Боль, говоришь? — Князь встал, прошелся быстрым шагом по горнице, где вели беседу, остановился перед сидящим по праву старшего возрастом Туры. — А она тебе рассказывала, как меня убить хотела?!

— А ты ее? — прищурил глаза туровский князь.

— Значит, все рассказала, пожаловалась, — усмехнулся Владимир. В сердцах мотнул головой. — Не одна княгиня руку подняла, еще и сыну меч дала! Навсегда ведь врагом станет, коли с малолетства против отца родного оружие поднимает! Как такое простить?

Туры вздохнул:

— Не жаловалась она, я сам все выспросил. Что сыну в руки меч против отца вложила, за то и я ругал. Да только понять ее тоже можно, ведь и ты убить захотел, жизнь свою спасала…

Киевский князь сел, нога нервно стучала об пол, губы вытянулись в узкую щелочку, ноздри раздувались, кулаки сжались. Туры, глядя на него, подумал, что не забыл князь опальную жену, если до сих пор вон как переживает разлад с ней. Произнес чуть назидательно:

— Ты, князь, меня послушай… Я хоть и под тобой хожу, но жизнь прожил долгую, видел в ней больше тебя. В ней, в жизни, всякое бывает, и правда, она ведь тоже разная. И ты прав, что простить нож в руке жены не можешь, но и она права, за родную кровь мстила. Что сына в это втянула, в том виновата, да только Рогнеда уже немало горя претерпела, одна ведь в глухом лесу живет, по тебе тоскует. — Видя, что Владимир собирается возразить, поднял руку, останавливая. — Погоди, князь, выслушай меня. Трудно простить, еще труднее забыть. Не о том прошу, хочу только сказать, что сама Рогнеда на коленях к тебе приползла бы за прощением. Она это скрывает, но я-то видел… И ты ее любишь, любишь, князь, не спорь. А коли любишь, так простишь. Не сейчас, не завтра, но не забывай княгиню.

Владимир долго сидел молча, потом встал, вздохнул:

— Не в моих силах простить. Глаза закрою — и маленького Изяслава с мечом в руке вижу…

Туры очень хотел сказать, что увидел бы сначала себя самого с таким же мечом перед Рогнедой, но промолчал. Он уже понял главное — даже эта страшная ссора не выкинула жену из княжьего сердца, а значит, вспомнит, значит, простит. Оставалось только ждать.

Из Турова в Изяславль еще два дня назад умчался гонец. Для чего отправил своего человека князь Туры, ведомо только ему да княгине Рогнеде.

В тот вечер за столом засиделись долго, а потом еще с Туры задержались. Владимир вроде и не расспрашивал нарочно об опальной жене. Но все получалось, что сводил разговор на дела в Изяславле. Туровский князь кивал:

— Верно, что не забываешь, сын у тебя там…

То ли он много медов выпил, то ли еще почему, но у Владимира начала кружиться голова. Заметив это, Туры кликнул слугу.

— Пора почивать, князь, завтра договорим.

Голова не просто кружилась, все очень приятно плыло вокруг, Владимиру почему-то было радостно и горестно одновременно. Будь он внимательней, заметил бы, что сам хозяин не пьет, но следит за тем, чтобы гость опьянел посильнее. Но в Турове не было врагов, и Владимир расслабился.

Ночью ему вдруг приснился удивительный сон. Словно рядом оказалась… Рогнеда! Княгиня прижалась к мужу всем телом, Владимир откликнулся мгновенно. Руки обвили стан горячо любимой женщины, пальцы привычно пробежали по спине, опустились ниже… Прерывистое дыхание князя слилось с таким же женским…

Все, все было ее! Запах волос, трепетное тело, упругая, несмотря на рождение пятерых детей, грудь, жаркие ласки!

— Рогнеда!..

Князь стонал, моля только об одном, чтобы этот сон не прервался вдруг…

Не прервался.

Но едва обессиленный Владимир откинулся на спину, как снова провалился в ночную темноту и забылся до утра.

С первыми рассветными лучами из ворот Турова выехали две лошади. На одной из них сидела женщина в надвинутой на глаза накидке, а на второй крепкий дружинник. Всадники спешили, а потому погнали своих коней почти галопом. Откуда взялись и куда отправились? Но кому какое дело?

Солнце давно в небе, но князь спит. Волчий Хвост недоуменно прислушивался. Нет, все тихо. Сколько же выпил вчера Владимир вместе с Туры, если тот давно на ногах, а гость никак не проснется.