Абиш Кекилбаев - Плеяды – созвездие надежды Страница 26

Неужто не найдется ни одного человека, который вспомнил бы обо мне, прокричал бы на совете мое имя?» - стоило Абулхаиру задать себе этот вопрос, как он падал духом, сердце его сжималось от обиды.

Он горько упрекал себя за гордый, нелюдимый свой нрав, который мешал ему найти общий язык с влиятельными.

«Хотя, - тут же пытался он оправдать себя, - разве можно положиться на подобных людей в ответственный момент? Они переменчивы, как погода… Рассчитывать можно только на тех, кто сам заметил меня, кто понимает меня. И такие вроде бы есть!..

Тот же Букенбай или Есет. Слава о них гремит сейчас по всей степи. Чьи табуны заполонили Каракумы? Букенбая и Есета… Чьи бесчисленные копья гоняют эти табуны на пастбища? Букенбая и Есета… Кто натерпелся больше остальных от других казахских родов? Букенбай и Есет… Лучшие люди трех жузов совсем недавно клялись на Коране, что раскрывают объятия родам Букенбая и Есета, не дадут их больше никому в обиду. неужели же они теперь не прислушаются к их мнению? Особенно к мнению Букенбая, у которого войско как каменный кулак! И возраст которого самый почтенный среди нынешних батыров!

Если Букенбай бросил клич: «Соберем все войско, объединим силы, выйдем против джунгар!», если бы его клич мог пронять твердолобых, причитавших: «О аллах, что же нам делать, как жить-быть в это несносное время?» - тогда, наверное, Букенбай – кто, как не он сам – выбрал бы полководца над всем казахским войском!»

В ушах Абулхаира гулким эхом звучал мощный голос, прославлявший на всю казахскую степь его имя. Другой голос подхватил его имя и веско добавлял: «Правильно говорит Букенбай! Абулхаир достоин!» Если бы его поддержали Старший и Средний жузы, какое было бы счастье! Если бы его поддержали молодые батыры, звезда которых только начинала восходить, он был бы счастлив вдвойне.

Стремительнее, как бег иноходца, мечты молодого султана несли его все дальше и дальше. И вдруг эти сладкие грезы рассеиваются как дым, отлетают куда-то, Абулхаира опять терзает сомнение: «Возможно ли это? Кто бы мог так поддержать Букенбая?» И тут вспоминает один недавний случай. Перед глазами, будто воочию, встает Мырзатай. Вот он смахнул со лба рукояткой камчи высыпавший, как просо, пот. Присел рядом, начал неторопливо свой рассказ…

Мырзатай часто ездил из улуса в улус, из аула в аул, с базара на базар, и больше всего он любил рассказывать не о том, что видел, а о том, что видел и слышал. Тут ему не было равных.

Мырзатай, возвратясь в аул, каждый раз вел себя по-разному.

Если он приезжал с важными новостями, то, едва спешившись, начинал покрикивать на слуг, хлестал камчой вертевшихся у его ног борзых, со смаком поругивал тех, кто когда-то чем-то не угодил ему. Вваливался в ханскую юрту важный, величавый.

Абулхаир всегда испытывал радость, когда слышал эти предвещавшие интересные вести звуки.

- Ну, явился, баламут? – спрашивал он Мырзатая и указывал ему на место справа от себя.

Мырзатай вразвалочку проходил на торь. Сразу же требовал у старшей своей сестры Бопай кумыса.

Если же он приезжал, не пронюхав ничего интересного, вел себя совсем иначе. Не бранил слуг, не хлестал камчой собак, никого не костерил. Виновато, бочком протискивался в юрту, на торь не проходил. Если Мырзатай не имел вестей, о которых можно было бы рассказать взахлеб, то, привези он с собой хоть шесть мешков с золотом, ни за что не просил сразу кумыса. Лишь кончив докладывать о делах, о том, как выполнил поручения Абулхаира и его жены, просил кумыса, чтобы утолить жажду, промочить горло.

Тогда и Абулхаир сидел на торе непроницаемый, едва поддерживал разговор. Так и расходились они, приунывшие, грустные…

Недавно Мырзатай поднял гвалт на весь аул Абулхаира! Помянул недобрым словом чем-то обидевший его род туленгутов до седьмого колена, досталось и гончей суке Абулхаира, которую обычно султан брал с собой на охоту. Ввалился с треском в юрту, снял у порога сапоги, небрежно бросил их на пол, решительно прошел на торь к Абулхаиру. Снял шапку, почесал затылок ручкой камчи, и спросил, как выдохнул:

- Здоровы?

Абулхаир улыбнулся, сестра закусила губу, чтобы не рассмеяться: уж очень забавен был Мырзатай. Оба поняли, что сегодня он развлечет их какой-то особенной историей.

Мырзатай с удовлетворением подумал, что сегодня уж сестра не будет дуться на него, как обычно. А то, видите ли, ей не нравится, что он не похож щеголя или на родственника тюре. Откуда у него могут быть привычки и манеры тюре, если ему, Мырзатаю, достаются объедки и обноски от ханов и султанов! Сестра дуется иной раз на него, а его жезде Абулхаиру, кажется, нравится и его безалаберная натура, и простая одежда.

- Рассказывай, степенный джигит, - произнес Абулхаир, слегка коснувшись рукой колена своего балдыза, брата жены.

- Апа, дай-ка мне кумыса! Надо смочить горло! Я ведь не рассиживался в тени, вдыхая запах сабы! Жара сегодня такая, что язык к небу прилипает.

- Эй, принесите Мырзатаю кумыса!

Ему поднесли чашу, до краев наполненную ароматным кумысом. Медленно, с наслаждением Мырзатай потягивал кумыс, словно не он только что жаловался на жажду. Покачивал головой, жмурился от удовольствия. Провел тыльной стороной ладони по усам, вернул чашу сестре. Уселся поудобнее, вынул табакерку.

- Шесть дней не сходил с коня, - начал наконец Мырзатай свое повествование. – Сегодня заночевал в степи. Позавчера встретил табунщиков из племени аргынов. Остался на ночь у них, - докладывал он не спеша, будто кумыс, смаковал каждое слово. – Есть у аргынов один табунщик. Рябой и черный как чугун. Шрам около рта, с детства след от копыта, лягнул жеребец мальца, когда он объезжал того. Этим своим кривым ртом табунщик много чего поведал мне!.. Я так думаю: кабы не кривой его рот, плохо пришлось бы Казыбеку! Не видать бы ему власти, тогда камча Среднего жуза досталась бы рябому! Молодец, льет словами, что апрельский ливень… Каждый аргын, известное дело, за словом в карман не полезет. Но этот! Даже сами аргыны слушают его разинув рты, не то что другие. Да и то сказать – кому же еще заливаться певчей птицей, как не одинокому табунщику! Коли бог посылает ему случайного путника да у путника этого не так подвешен язык, как у него, если он к тому же не из этого жуза, а из соседнего, так табунщик рад-радехонек!

Такого тебе порасскажет, такого наплетет, что только диву даешься! Ну, я тоже не промах. Узнав, что он из рода, который только-только добился лучшей доли, подлил масла в огонь: ах, ты, мол, из того известного аула… Он и полился рекой…

Мырзатай посмеивался, слегка подтрунивал над рябым табунщиком, хотя сам тоже был человеком словоохотливым. А когда увлекался, глаза его начинали гореть, как угли, усы топорщились, будто царапали воздух, и слушатели вслед за ним окунались в поток слов. Однако Абулхаир знал, что Мырзатай умел поймать, схватить суть чужого рассказа, догадаться о недосказанном, откопать потаенный смысл, скрытый за ничего вроде бы не значащими словесами.

- Стало быть, так. Табунщик этот из рода Дузея, но мне он поведал историю о роде Кушея. У дузеев и кушеев говорят так: самые смышленые и говорливые принадлежат у нас к роду Дузея, а самые смирные, самые домоседы к роду его брата Кушея. Однако верховодят среди племени аргынов тихие, смирные кушеи. И причина тому – в первой жене Кушея… Глаза ее были как солнце, уста как месяц, в общем, несравненная красавица. – Мырзатай все больше увлекался рассказывая взахлеб. – Если она входила в темную юрту, там становилось светло, если же входила в светлую юрту, то ослепляла всех, так она была красива. Слава о ее красоте достигла ушей одного задиристого джунгарского тайджи. Из тех, что не давал своими налетами покоя казахам. Этот наглец решил выждать, когда храбрый Дузей уедет куда-нибудь из аула и домосед Кушей останется там один. Дождался. Джунгары налетели на аул, разграбили его, забрали себе все, и Кушей остался без жены – ее тайджи схватил в первую очередь. Через несколько дней возвратился Дузей. На месте аула он застал пепелище, кругом были слышны лишь вопли, матери стонали о детях, увезенных врагом.

Дузей сразу же помчался в погоню за врагом. Тот, ясное дело, не дожидался Дузея, не медлил. Успели добраться до своего улуса.

Сняв чапан, обрядившись в лохмотья, Дузей прикинулся бродягой. Отыскал давнего своего друга, стал умолять его: «Помоги мне поговорить о моей женге – женой старшего брат!» Джунгарин устроил ему свидание. Женге сказала Дузею: «Если я вернусь, вражда и жажда мести только усилятся. Пострадают люди. Я… я побывала уже в постели тайджи! Если хочешь отомстить моему мучителю, отвези в жены своему брату, моему мужу, младшую дочь насильника! Никто, кроме шального ветра, еще не прикасался к ее подолу. Завтра три дочери тайджи выйдут погулять в яблоневый сад, собирать яблоки! Другого такого случая у тебя не будет!»

На следующий день Дузей взял у своего друга жеребца и кобылу, отправился тайком в яблоневый сад. Когда спал полуденный зной, в сад и правда пришли три дочери тайджи, одна краше другой… Какая же из них младшая?