Гор Видал - Вице-президент Бэрр Страница 26

Но довольно о великом замысле.

Хотя я не был генералом, мне поручили командовать бригадой, в которую входил мой собственный полк и части двух других полков из Пенсильвании. У меня оказался отличный заместитель, подполковник Баннер, и, в общем я целом, я был доволен. Однако к утру 27 июля, когда я сел на коня без преувеличения под обжигающим дождем, я почуял беду. С солдатами так бывает. Воздух будто наэлектризован и за много часов предвещает победу, поражение или смерть.

Моя бригада входила в дивизию лорда Стирлинга, которая составляла левый фланг американцев, к западу от Монмусского суда, где окопалась английская армия. По приказу Стирлинга мы провели весь день и всю ночь 27 июля под открытым небом, и палящее солнце причинило нам больший ущерб, чем английские пушки. У всех слегка помутилось в голове. Многие теряли сознание, многих сразил солнечный удар. На нас тучами налетали джерсийские москиты — гигантские изобретательнейшие твари.

Перед восходом солнца 28 числа я вел свою бригаду по песчаной дороге к юго-западу от Монмусского суда. В голове у меня звенело. И все же сознание оставалось ясным, и я до сего дня помню хилые, как будто побелевшие от жары сосны, окаймлявшие дорогу, скорее — тропу; помню, как позади меня сержант насвистывал снова и снова две одни и те же фразы из песни «Все вверх тормашками летит», популярной в английской армии.

К полудню мы оказались на возвышенности к западу от оврага, на другой стороне которого авангард нашего крыла армии должен был, согласно замыслу, нанести первый удар. Я приказал остановиться в ожидании дальнейших приказаний.

Под нами лежало болото, кишащее москитами, через него был переброшен пешеходный мостик. По ту сторону болота был лес, где-то там засел противник. Я приказал солдатам занять боевую позицию. Это было нелегко, чуть не каждую минуту кто-нибудь падал в обморок. Термометр подполковника Баннера показывал девяносто четыре градуса[65].

Я предупреждал солдат, чтобы пили поменьше воды, но не мог уследить за всеми, и у многих раздулись животы и начались колики. Я тоже расстроил себе желудок, и целых пять лет потом мне не помогала и строжайшая диета.

Вскоре после полудня мы услышали первый глухой звук артиллерийского залпа. Со стороны Монмусского суда донеслось пять залпов. Потом наступила тишина. Прошел еще час. Я встревожился и послал лейтенанта к лорду Стирлингу за указаниями.

Примерно в три часа пополудни, когда солнце над сосновым лесом пекло, как раскаленное пушечное ядро, битва докатилась до нас. Справа, вне пределов видимости, трещали мушкетные выстрелы, свистели и рвались пушечные ядра. Дивизия Лафайета — Ли начала бой после странного бездействия.

Вдруг я увидел в лесу напротив алые вспышки. Лазутчики доложили, что английский отряд продвигается через лес, обходя передовые части генерала Ли с фланга.

Я дал приказ наступать. Солдаты гуськом начали переходить по мосту, я прикрывал их огнем. В считанные минуты бригада была бы на той стороне и в безопасности. Но вмешался рок.

Появился адъютант Вашингтона.

— Остановите этих людей, полковник! — Он смотрел на меня дикими глазами.

Я решил, что он сошел с ума.

— Я не могу их остановить. Они должны двигаться вперед, пока их не накрыл огонь англичан.

— Остановите их! Прикажите им повернуть назад! Это приказ генерала Вашингтона.

Я рванул коня, так что могло показаться, будто он отпрянул от выстрелов, притворился, что я ничего не слышал, и поскакал к мосту. Треть бригады была уже на другой стороне. Английские стрелки из-за сосен уже доставали американцев.

Адъютант следовал за мной.

— Полковник, именем командующего я приказываю вам отвести людей.

Обалдевший от жары адъютант слово в слово повторил приказ Вашингтона, вызванный незнанием обстановки и ужасом при мысли о новом поражении; мы, на краю болота, не знали, что генерал Ли внезапно начал отводить войска с позиции, причем многие солдаты поняли приказ об отходе как приказ об отступлении; а американскому солдату почему-то кажется, что отступать лучше всего бегом.

Вашингтон сам преградил им дорогу и, осыпав генерала Ли чудовищной бранью, приказал ему вернуться на поле боя. Помешкав, Вашингтон решил стоять на месте и приостановить наступление других наших частей. Так мы упустили инициативу из-за внезапного отхода Ли и отказа Вашингтона предпринять что-то серьезное. Возможная решительная победа обернулась всего лишь жалкой стычкой, в конечном счете даже выгодной для уступавших нам в численности англичан, которых при нормальном ходе событий мы бы уничтожили.

— Их перебьют! — закричал я адъютанту, но он стоял на своем: прав Вашингтон или неправ, ему надо подчиняться.

Мне пришлось остановить переход через болото. Надежно укрытый лесом, неприятель теперь методично расстреливал наших солдат по одному.

Я скакал по нашему краю болота, крича на солдат, чтобы они укрылись и ответили огнем на огонь противника, как вдруг почувствовал, что камнем лечу по воздуху. Мир перед моими глазами перевернулся вверх тормашками: помню, как сосны вокруг меня торчали верхушками вниз.

Я рухнул в песок, оглушенный, но не раненый; мой конь был убит.

Поднявшись на ноги, я увидел, что подполковник Баннер убит на мосту. Треть бригады полегла, столько же было раненых.

Ночь была такая же жаркая, как день. Медная луна висела над сосновым лесом, где спали измученные солдаты и, борясь со смертью, стонали раненые.

Я ухаживал за ранеными почти до самой зари, а потом рухнул прямо на землю и проспал, пока солнце не поднялось уже высоко и не высушило меня, как египетскую мумию. Пока я спал, меня до крови искусали москиты. Я еле передвигался.

В этом плачевном состоянии я, к своему огорчению, хотя и без особого удивления, узнал, что (как всегда, неведомо для Вашингтона, проспавшего ночь рядом с Лафайетом на подстилке под звездами) английская армия снялась с места и благополучно направляется к Статен-Айленду. План перехватить их полностью провалился, мы напрасно понесли тяжелые потери у Монмусского суда. Такова была «победа» Джорджа Вашингтона.

На известие об уходе английской армии Вашингтон, отозвался вполне в своем духе. Арестовав генерала Ли за ослушание, он приказал предать его военно-полевому суду. Я, в числе многих, открыто встал на сторону Ли. Вашингтон взял всех нас на заметку, и мало кто из сторонников Ли получил повышение.

Пока Ли находился под арестом, я довольно часто с ним переписывался. Однажды он написал, что, каким бы ни оказался приговор (его на год отстранили от должности), он намеревается уйти из армии и «удалиться на покой в Виргинию выращивать табак, что, как выяснилось, — лучший способ стать безукоризненным генералом».

Я хотел бы привести кое-какие сведения, полученные мною в Лондоне от постоянного служащего военного министерства. Правда, за их достоверность не поручусь. Во-первых, когда англичане взяли Чарльза Ли в плен, они грозили его повесить за дезертирство из английской армии. Чтобы спасти свою шею, Ли убедил их отпустить его на том условии, что он убедит Вашингтона не мешать отходу англичан к Нью-Йорку. Когда ему это не удалось, он отдал гибельный приказ об отступлении у Монмусского суда и спас английскую армию. По другим сведениям — и в них мне легче поверить, — в период администрации Адамса Александр Гамильтон был английским агентом номер семь, его услуги оплачивались Лондоном. Это подозревал Джефферсон, но Джефферсон в то время подозревал в предательстве всех своих противников, и к его обвинениям я никогда не относился серьезно.

Сломив Ли, Вашингтон в глазах штатов стал высшим военным гением. Хотя Вашингтону так и не было суждено разгромить английскую армию, он добился победы в куда более важной войне — в войне против своих соперников.

«Какая главная черта Вашингтона?» — спросил я однажды у Гамильтона, когда мы вместе работали над судебным делом. Улыбка мелькнула на лучезарном лице, злые голубые глаза сверкнули: «О Бэрр, себялюбие! Себялюбие! Что еще создает бога?»

Я взял на два дня отпуск по болезни и провел их около Парамуса в Эрмитаже с моей будущей женой Теодосией Прево. Затем, все еще больной, я принял предложение Вашингтона разведывать все возможное об английских речных перевозках.

С небольшой группкой мы патрулировали реку Норт вверх и вниз по течению от Вихока до Бергена и собирали сплетни, иной раз — полезные.

Затем на меня возложили задачу сопровождать на барже богатых тори от Фишкилла до занятого англичанами Нью-Йорка. Работа моя была бы куда приятнее, если бы не мучавшие меня безумные головные боли и расстройство желудка.

В октябре я попросил отпуск по болезни без сохранения жалованья. Я не хотел одалживаться у Вашингтона; мою просьбу он удовлетворил, но настаивал на том, чтобы за мной сохранилось жалованье. Я не счел это возможным и вернулся в свой полк в Вест-Пойнте, где какой-то местный фермер принял меня за сына полковника Бэрра.