Генрик Сенкевич - Камо грядеши (пер. В. Ахрамович) Страница 27

— Государь, — сказал он серьезно, — сожги Рим и весь мир в своем отчаянии, но сохрани нам свой голос!

Присутствующие изумились, изумился на минуту и сам Нерон, один лишь Петроний остался спокойным. Он хорошо знал, что делает. Помнил, что Терпносу и Диодору было приказано затыкать цезарю рот, когда Нерон слишком возвышал голос, подвергая тем опасности голосовые связки.

— Цезарь, — продолжал Петроний серьезно и печально, — мы понесли тяжелую утрату, пусть нам останется хоть это сокровище в утешение!

Лицо Нерона задергалось, слезы полились из глаз, он протянул руки к Петронию и, спрятав голову на его груди, рыдая говорил:

— Ты один подумал об этом, ты один! Петроний! Ты один!

Тигеллин пожелтел от зависти, а Петроний стал уговаривать цезаря:

— Поезжай в Анциум! Там она увидела свет, там тебя встретила великая радость, там найдешь и утешение. Пусть морской воздух освежит твое божественное горло; пусть грудь твоя вдохнет соленой влаги. Мы, твои верные друзья, поедем повсюду с тобой, и в то время, как мы постараемся усладить твое горе нашей дружбой, ты усладишь нас своим пением.

— Да, да! — жалобно говорил Нерон. — Я напишу в честь ее гимн и сам сочиню музыку.

— Потом поищешь горячего солнца в Байях.

— И забвения в Греции…

— В отчизне поэзии и музыки!

Тяжелое настроение цезаря постепенно таяло, как тают тучи, заволакивающие солнце; началась беседа, исполненная печали, но в то же время говорилось и о подробностях будущего путешествия, строились планы художественных выступлений; обсуждали прием, какой следовало сделать приезжающему в Рим Тиридату, царю Армении. Тигеллин попробовал было напомнить о колдовстве, но Петроний, уверенный в победе, охотно принял вызов.

— Неужели ты думаешь, Тигеллин, что чары могут повредить богам?

— Сам цезарь говорил о чарах, — ответил придворный.

— Говорило горе, а не цезарь… Но ты лично что думаешь об этом?

— Боги слишком могучи, чтобы им можно было повредить чарами.

— Неужели в таком случае ты отказываешь в божественности цезарю и его семье?

— Peractum est! — Кончено! — пробормотал стоявший рядом Марцелл, употребляя выражение, принятое в цирке, когда гладиатор поражен так, что его не приходится добивать.

Тигеллин затаил в себе гнев. Давно уже между ним и Петронием возникло соперничество в отношениях с цезарем, и на стороне Тигеллина было то преимущество, что Нерон меньше, вернее, совсем не стеснялся его. Но до сих пор при столкновениях Петроний всегда одерживал верх благодаря ловкости и остроумию.

Так произошло и на этот раз. Тигеллин замолчал и лишь постарался удержать в памяти имена сенаторов и патрициев, которые окружили отошедшего в глубь зала Петрония, думая, что теперь он, конечно, будет первым любимцем цезаря.

Выйдя из дворца, Петроний отправился к Виницию и рассказал ему о встрече с цезарем и стычке с Тигеллином.

— Я не только отвратил опасность для Авла и Помпонии, но и от нас обоих, и даже Лигии, которую не будут искать хотя бы потому, что я уговорил меднобородую обезьяну ехать в Анциум, а оттуда в Неаполь и Байи. Он поедет наверное, потому что в Риме он не смел до сих пор выступить публично в театре, и я знаю, что он давно собирается сделать это в Неаполе. Кроме того, он мечтает о Греции, где хочет петь во всех больших городах, чтобы потом совершить триумфальный въезд в Рим со всеми венками, которые ему поднесут греки. В это время можно спокойно искать Лигию и потом спрятать в безопасном месте. Что же, не был у тебя благородный философ?

— Твой благородный философ — обманщик. Не был, не показывается и не покажется больше!

— Я лучше думаю если не о его честности, то об уме. Он пустил кровь однажды твоей мошне и наверняка придет, хотя бы ради того, чтобы сделать это еще раз.

— Пусть он побережется, а то я пущу кровь ему самому.

— Не делай этого; потерпи, пока не убедишься окончательно в его обмане. Не давай ему больше денег, но обещай большую награду в будущем, если он принесет тебе верное известие о Лигии. Делаешь ли что-нибудь сам?

— Два моих вольноотпущенника, Нимфидий и Демас, ищут ее во главе шестидесяти людей. Тот из рабов, который откроет местопребывание Лигии, получит обещанную свободу. Кроме того, я послал нарочных по всем дорогам, ведущим из Рима, чтобы они расспрашивали в придорожных селах о лигийце и девушке. Сам я дни и ночи брожу по городу, надеясь на счастливую случайность.

— Если узнаешь что-нибудь, извести меня, потому что я должен уехать в Анциум.

— Хорошо.

— Когда ты, проснувшись в одно прекрасное утро, скажешь себе, что не стоит мучиться из-за одной девушки и тратить так много сил на поиски, приезжай в Анциум. Там не будет для тебя недостатка ни в женщинах, ни в утешении.

Виниций начал ходить большими шагами по комнате, Петроний смотрел на него некоторое время молча, потом сказал:

— Скажи мне искренне, не как безумец, который возбуждает себя, а как рассудительный человек, который беседует с другом: действительно ли ты все время думаешь об этой девушке?

Виниций остановился, посмотрел на Петрония, словно не видел его раньше, потом снова стал шагать по атриуму. Видно было, что он старается подавить в себе волнение. Наконец на глазах его от чувства собственного бессилия, от боли, гнева и необоримой тоски выступили слезы, которые сказали Петронию больше чем самый красноречивый ответ.

Подумав немного, Петроний сказал:

— Мир держит на плечах не Атлас, а женщина; иногда она играет им, как мячиком.

— Да! — ответил Виниций.

Они стали прощаться. Но в эту минуту раб доложил о приходе Хилона Хилонида, который ждал в прихожей и просил допустить его пред лицо господина.

Виниций велел впустить его тотчас же, а Петроний сказал:

— Что? Не говорил ли я тебе! Клянусь Геркулесом! Но старайся сохранить спокойствие, потому что в противном случае он будет владеть тобой, а не ты им.

— Привет и честь благородному военному трибуну и тебе, господин! — говорил, входя, Хилон. — Пусть ваше счастье будет равным вашей славе, а слава пусть распространится по всему миру от столпов Геркулеса до арсийских границ!

— Здравствуй, законодатель добродетели и мудрости! — ответил Петроний.

С притворным равнодушием Виниций спросил:

— Что ты приносишь нам нового?

— В первый раз, господин, принес тебе надежду, теперь приношу уверенность, что девушка будет найдена.

— Значит, ты не нашел ее до сих пор?

— Да, господин. Зато я нашел разгадку, что значит тот знак, который она начертила тебе на песке. Я знаю теперь, кто те люди, которые отбили ее, и знаю, среди последователей какого божества нужно искать их.

Виниций хотел вскочить с кресла, на котором сидел до сих пор, но Петроний положил ему руку на плечо и обратился к Хилону:

— Продолжай!

— Уверен ли ты, господин, что девушка начертила на песке рыбу?

— Да, да! — крикнул нетерпеливо Виниций.

— В таком случае она — христианка, и отбили ее христиане.

Наступило молчание.

— Послушай, Хилон, — проговорил наконец Петроний, — мой племянник обещал тебе за розыск девушки большое количество денег, но и не меньшее количество розог в случае обмана. В первом случае ты купишь себе не одного, а трех писцов, во втором — философия всех семи мудрецов, с добавлением твоей собственной, не послужит тебе мазью для заживления кожи.

— Девушка — христианка! — воскликнул грек.

— Подожди, Хилон. Ты человек неглупый. Мы знаем, что Юния Силана и Кальвия Криспинилла обвинили Помпонию Грецину в принадлежности к христианскому суеверию, но мы также знаем, что суд оправдал ее от возводимого обвинения. Неужели ты снова хочешь предъявить его? Как убедишь ты нас, что Помпония, а с нею и Лигия могут принадлежать к числу врагов человеческого рода, отравителей колодцев и фонтанов, почитателей ослиной головы, — людей, убивающих младенцев и предающихся отвратительнейшему разврату? Подумай, Хилон, ведь тезис, который ты выставляешь, способен отразиться в качестве антитезиса на твоей спине!

Хилон развел руками в знак того, что он здесь не виноват, после чего сказал:

— Господин! Скажи по-гречески следующее: Иисус Христос, Божий Сын, Спаситель.

— Хорошо… Я говорю!.. И что же?

— А теперь возьми первые буквы каждого слова и сложи их вместе.

— Рыба! — воскликнул изумленный Петроний.

— Вот почему рыба стала символом христиан, — наставительно произнес Хилон.

Все молчали. Но в доказательстве грека было что-то столь убедительное, что оба друга не могли прийти в себя от изумления.

— Виниций, — спросил Петроний, — не ошибаешься ли ты? Действительно ли Лигия нарисовала рыбу?

— Клянусь всеми подземными богами, я сойду с ума! — воскликнул раздраженный Виниций. — Если бы она нарисовала птицу, я сказал бы, что это была птица!