Лина ТриЭС - Третья истина Страница 27

— Будем каждый день заниматься?

— С одиннадцати до часа.

— Сама на Арно буду ездить?

— Сама, но на Ромашке. Арно — норовистый конь, а Ромашка — поспокойней, характером помягче, одним словом, дама, приятная во всех отношениях.

— Пусть лошадка. О! Я ее повстречала во дворе, хорошая, беленькая, она?

— Она. Оттого и Ромашка.

— Завтра начнем учиться?

— Ты у меня — верховой езде, а я чему?

А вы, — Лулу поняла свою ошибку и выкрутилась, — будете повторять пройденное!

Она первая засмеялась. Ему, видно, понравился ее ответ, он присоединился, потрепав ее по волосам. Когда они добрались до дома, она чувствовала себя с ним легче, чем с подружками в Рамбуйе, лучше, чем прошлым летом. Виконту едва удалось стащить ее с лошади, так она дрыгала ногами и вырывалась, заливаясь хохотом. Уже и Тоня пришла, чтобы отвести ее переодеваться, а она все цеплялась за Виконта, в азарте отбрыкиваясь от Тониных рук. Виконт не только не протестовал, а наоборот, делал вид, что защищает ее от атак девушки.

— Ну, беги, пока я прикрываю фланги, — наконец, крикнул он, ставя ее сразу на пятую ступеньку. Лулу опрометью бросилась наверх, услышав позади себя:

— Антонина, я пошел. Пойдите, посмотрите, чтобы девочка поела и улеглась отдыхать.

ГЛАВА 6. НАТИСК! ЛОШАДИ ПРЕЗИРАЮТ НЕУДАЧНИКА

— Барышня, да барышня же! Я вас бужу и бужу, одиннадцатый час, а вы и не завтракали еще… — Тоня коротенькими движениями, но энергично потряхивала ее плечо. Лулу открыла непонимающие глаза. Одиннадцать, что-то важное связано с одиннадцатью… Она прикрыла глаза: луг, речка, золотой коник… А Тоня чего хочет? Та продолжала тормошить Лулу и она, наконец, сообразила, что проснулась у себя в комнатке после длинного- длинного сна. Улеглась в семь, а теперь утро, и позднее… Убедившись, что она уже не спит, Тоня подала ей дневную рубашечку, наглаженное платье. Сонная Лулу начала медленно натягивать одежду на себя.

— Ну, и раздурелись вы вчера! Просто, еле угомонили вас… Даже я такой вас еще не видела. Надо же, приехала бука букой, а тут вдруг…. — заплетая в косы кудри Лулу, приговаривала Тоня. — Даж Пал Андреич сказал: «Вот как разошлась», а Евдокия-то Васильевна вечером спрашивает: «Что, говорит, это, Тонька, по лестнице катилось с грохотом? Упало что?» А то я за вами гонялась, а вы передо мной всеми дверьми хлопали. А какая румяная приехали с прогулки! Аж красная, и лохматая вся…

Тут Лулу вспомнила разом вчерашнее, но вспомнила не в добрый час. Все предстало совершенно другим, заслуживающим осуждения и наказания.

— А…а Вик… Поль Андреич, еще что-то вечером говорил?

— Не, Пал Андреич пообедал, да уехал по делам.

— А про меня, про меня, что-нибудь говорил? — допытывалась шокированная своим вчерашним поведением Лулу.

— Да нет же, только и сказал, вот, мол, расшалилась…

— Разошлась? Или расшалилась?

— Да не знаю, и так, и так, может?

Лулу стало жарко-прежарко, стыдно так, как еще не бывало в жизни. Попробовала отодвинуть вчерашние впечатления, чтобы потихоньку обдумать потом, но картинки ярчайшим образом проплывали перед внутренним взором: вот она хватает учителя за руки, за плечи, прячется от Тони за его спиной… красная, лохматая… Что бы сказали на подобное обращение классная, математик, Мария Михайловна, наконец? Лулу сконфузилась полностью: и это гимназистка, чьи изящные реверансы отмечала даже директриса, это непреклонная Александра Курнакова, под взглядом которой теряется сама Тата Лаврова? С другой стороны, это тот человек, который иногда стесняется даже одноклассницу взять под руку? Как она посмотрит теперь на Виконта, и что же он подумал о ней?

А Тоня, не замечая ее глубокого смятения, продолжала бередить рану:

— Это еще хорошо, что мамаши вашей нету здесь до поры. Вот бы и посидели, под замком-то… Волюшка у вас пока. С Евдокией Васильевной подвезло вам знатно! — она понизила голос, как всегда, сообщая домашние секреты. — Домна Антоновна как раз на той неделе говорит, строгость, мол, нужна с детьми, чтобы они по струнке ходили, а то позорят перед людьми. Без того, дескать, много времени уходит возиться с ними! Ну, не такими словами, а как это она по-своему говорит, конечно… А Евдокия Васильевна понятно, тут же наперекор: ничего подобного, говорит, дети здоровеют, если сами по себе свободно бегают и растут на приволье. Так они покричали тогда увесисто! Заметили, барышня, тетя вам ни слова не сказала вчера, хоть и разобралась, что вас на прогулку взяли, а вы оттуда такая дикая прибыли… А завтра-послезавтра, как маменька приедет, потачки не ждите, чего-то сильно злая она на вас.

— Точно, — тупо подтвердила в уме Лулу, — маман будет запирать в комнате, ругать, говорить унижающие слова о ней за столом, хватать за ворот. И Виконт все это будет видеть и слышать… Нахлынувший ранее стыд имел веские основания! Лулу ярко осознала собственную вину и неприличие своего вчерашнего поведения. Все слова, все обещания Виконта показались неправдой. Нужна она ему, как же! Как и прежде, никому, никому… Пускай. Против его осуждения и выволочек матери у Лулу найдется универсальное оружие: она ответит, так ответит, что все узнают, с кем имеют дело, как выражается Мария Михайловна. Лулу, тряхнув головой, вырвалась, таким образом, из рук Тони, заботливо вывязывающей бантики.

— Я ведь еще не закончила, барышня, кольца ведь эти ваши и не раздерешь…

— Не нравится, не причесывай, — буркнула Лулу, уже примеряющая свою абсолютную броню.

— Чего это вы вдруг? Отчего ж не нравятся, такой волос поискать, причесывать, только, трудно…

Лулу посмотрела на нее мрачным взглядом и вышла из комнаты.

— А умываться? Барышня!

Лулу, упрямо не отвечая, пошла по коридору, твердо ставя ноги с пятки. Да, дерзость решает много проблем, не надо переживать из-за каждого слова или взгляда, не нужно мучиться стыдом от неудачной шутки, от неуместных поступков. Надо только быть одинаковой со всеми. Поэтому она резко вывернулась из толстых рук ни в чем не повинной тетки, встретившейся ей на лестнице.

— Хороша ты спать! — тем не менее, мирно заговорила Евдокия Васильевна. — Но сон, он еду не заменит. Станешь поздно просыпаться, гляди, не поправишься! Люди говорят, кто пораньше встает — тот грибки себе берет, а сонливый, да ленивый — иди после, за крапивой!

Тетке достался заготовленный для всех свирепый взгляд, что произвело худшее впечатление, чем уклонение от объятий:

— Чего опять молчишь, волчонком смотришь, куда собралась, не евши? Я что, не с тобой разговариваю? — Она крепко схватила племянницу за руку.

Лулу и тут вырвалась:

— Не хочу есть, не хочу! Раз поздно встала, опоздала, так и значит, что есть — не буду!

Она хотела сказать другое, порезче, имея в виду, что, и спит, когда хочет, и ест — тоже, ни у кого не спрашиваясь, но вышло именно так. Тетка неожиданно смягчилась:

— Чего там, самое себя наказывать, это некоторые мамаши, за то, что ребенок лишний часок поспал, прибить готовы… А сами — по гостям… В нашем же доме все по правилу, по благожеланию… Ну, что — проспала, зато усталость сбросила. Иди, ешь и не ерепенься.

С теткой схватиться не удалось, отказываться от еды дальше было глупо, кроме того приятно, все ж, когда так уговаривают! Сухо сказала, чтобы поесть принесли ей в комнату. Тетка только рукой махнула: «А ешь, где хочешь. Так и так, все отзавтракали уже». Пока она ела, Тоня, присев по старой привычке сбоку, с упоением рассказывала о домашних делах, найдя для самой себя объяснение огненным взглядам, которые бросала на нее Лулу:

— Вчера набегалась по самое «не могу», накричалась, и поспала лишнее, с такого всегда в голове — тяжесть.

Таким образом, завтракая, Лулу узнала от нее, что в доме осталось очень мало людей, Пузырев пьет без просыпа, на него уж и рукой махнули, Катя на полевых работах вместе с другими горничными на той же оплате, — вот до чего дело дошло, а другие хозяева платят за поле меньше, так от них девушки уходят в город.

Поев, Лулу принялась разбирать вещи, откладывая что-то для переделки, а что-то — просто отдать, малы стали. Она подбежала к косяку двери, где была прошлогодняя зарубка. Ого, она выросла на целый палец.

— А это я примерю. — Не теряя резкого тона, Лулу рванула за плечики светло-бежевое, с белым галстуком и юбкой клеш и надела его без помощи, охотно подбежавшей к ней, Тони.

— Антонина, вы здесь? — в комнату постучали.

— Да, Пал Андреич, — заторопилась Тоня, кинувшись к двери.

Готовилась, готовилась, а застали врасплох. Не сообразив сделать что-нибудь получше, Лулу подбежала к Тоне и крепко прижалась, уткнувшись ей в плечо.

— Антонина, вас по всему дому разыскивает Евдокия Васильевна! Здравствуй, отчаянная Ипполита! Мышцы не болят? — Виконт обратился к Лулу, которая не отпускала пытающуюся уйти Тоню.