Радко Пытлик - Гашек Страница 27

Представление о многообразии жизни непроизвольно противопоставляется политическим и идеологическим символам; роль демаскирующего контраста играет обычно деталь из сферы «низменной» реальности. Эта «низменная» деталь чаще всего связана с физиологической, биологической областью.

Воспроизведение естественных, элементарных, а стало быть, и правдивых мыслей и действий преобладает при обрисовке фигур простолюдинов. В бессмысленной и безысходной ситуации эти герои-плебеи прячутся за свою простодушную наивность, окрашенную авторской иронией. Но эта наивность не оставляет у читателей никаких сомнений, что у таких людей есть собственная реальная шкала ценностей, противоположная той, которую стараются им внушить.

Пражские кабачки

Трудно сказать, когда при своем беспорядочном образе жизни Гашек писал. Тем не менее в 1911 году он, бесспорно, самый плодовитый чешский писатель. В течение года он опубликовал более 120 сатир, юморесок и фельетонов. А если добавить еще «Историю партии умеренного прогресса», состоящую примерно из девяти десятков глав, и соавторство в нескольких пьесках для кабаре, которые не были напечатаны, то нельзя не признать, что его творческая активность уже сама по себе достойна уважения.

Конечно, не все эти многочисленные произведения равноценны по качеству. В большинстве своем они написаны по испытанной схеме, основанной на использовании анекдотического сюжета, и свидетельствуют о том, что автор не слишком ломал голову в поисках новых путей. Да ничего иного и не позволяли ему строго ограниченные размеры: примерно 5 страничек формата «восьмушки» листа, что соответствовало 3—4 столбцам газетного «подвала». Он даже никогда не перечитывал написанного. Сразу относил новую вещь в редакцию, чтобы получить аванс или задаток.

Пренебрежение к стилю, которое могло бы расцениваться как художественный недостаток, в действительности является одной из интереснейших сторон гашековского творческого метода. Друзья жалели, что он теряет слишком много времени на ночные бдения, пытались внушить ему ответственность за талант, уговаривали не растрачивать его понапрасну. Но ни один из них не замечал, что несовершенство и погрешности гашековского стиля щедро окупаются другим его достоинством — проницательностью взгляда. Он воспринимает все как бы в квинтэссенции, в блеске мгновенных парадоксальных прозрений. Их выражением служат смысловые контрасты. Остроумная и оригинальная идея — главное в гашековских рассказах и юморесках, остальное отступает на второй план.

Эти идеи Гашека несут на себе отпечаток жизненной среды, из которой они были счастливым образом извлечены. Импровизированные рассказы в трактирной обстановке для Гашека не только подготовка к творческому процессу, но и сам процесс словесного творчества.

И если ему не хватало времени, чтобы отшлифовать стиль, то лишь потому, что он полностью отдавался погоне за новыми, свежими юмористическими находками.

Поначалу женитьба оказывала благотворное влияние на его отношение к работе. Ярмила была целеустремленной эмансипированной женщиной, притом довольно честолюбивой. Она первая поняла значительность и незаурядность своего мужа как человека и художника. И потому ради его таланта решила пожертвовать собственными литературными амбициями. Она создает ему наилучшие творческие условия, интересуется его успехами, делит с ним жизненные невзгоды. Пишет под диктовку Ярослава. Иной раз даже сама дописывает начатую им вещь, если он уходит по каким-нибудь делам. Некоторое время казалось, будто Гашек и правда переменился; стал часто проводить время дома. Приятели напрасно ожидали его в кабачке.

Но вскоре он начинает исчезать из семейного гнездышка. С новой энергией выступает в роли короля богемы, опять блуждает по кабачкам и винным погребкам. Кочует, словно перелетная птица, с места на место, из одного питейного заведения в другое.

Жене такое поведение совершенно непонятно, оно пугает ее, приводит в ужас. Неужели теперь, когда после столь долгого ожидания они наконец-то вместе, ей снова предстоит утратить своего «Митюшку»? Кто его у нее отнимает? Из обрывков корреспонденции вырисовываются очертания семейной трагедии Гашека.

«Митя, дорогой, как ты можешь так меня мучить, — пишет несчастная женщина в одну из проведенных в одиночестве ночей, — зачем сидишь где-то „У золотого жбана“ с теми, кто не знает настоящей любви, кто убивает свои ночи и ради тебя не бросил бы даже падшей девки, если ей назначено свидание, а ты ради них можешь покинуть и губить свою жену, которая тебя любит и плачет дома…»

Но плач и упреки — непригодное средство для лечения бродяжьего зуда. После каждого ночного похождения Гашек кается, просит у жены прощения, клянется перемениться и исправиться. Но на другой день в хорошо известный час его снова срывает с места какая-то могучая и неумолимая сила. Химера равнодушна и бесчувственна к человеческим страданиям.

Безответственно и своевольно рвет он семейные узы. И непреклонно направляется туда, где находит источники своего творчества; его манит атмосфера трактирных развлечений и бесед, шумная мужская компания.

Выбор места иногда определяется качеством напитков, которые подаются посетителям, но прежде всего характером собирающегося здесь общества. Присутствие публики, чьим вниманием он стремится завладеть и с чьей помощью распаляет свою фантазию, для Гашека — потребность, которая важнее, чем алкоголь. Об этом хорошо написал Франтишек Лангер: «Человеческая стихия… помогала Гашеку в работе, подстегивая его и создавая необходимое настроение, она была трамплином для прыжка, суфлером, трибуной и сценой… Эта человеческая стихия досоздавала и дополняла тот, другой, мир, бессмысленный, своевольный и безответственный, призрачный и фантастичный, продымленный табаком и пахнущий пивом, в котором Гашек мог свободно переходить в иные измерения, чем те, что были предопределены трезвым распорядком дня и косной жизненной практикой… Кто-то начинает рассказывать один случай, кто-то другой; Гашек тихо слушает, потягивает из стакана, покуривает дешевую сигару, улыбается, с удовольствием ощущая себя центром внимания, и, когда момент кажется ему подходящим, вставляет несколько слов или короткую фразу, поправляя и дополняя чужое повествование или сдабривая его шуткой. Если он замечал, что его слова нашли отклик, то тщеславно добавлял еще что-нибудь и наконец сам принимался рассказывать, чтобы все лавры достались ему».

Маген тоже свидетельствует, что во время застольных бесед Ярослав стремился обратить на себя внимание творческой импровизацией: «Уверяю вас, если этот человек начинал рассказывать в садике трактира „У новой Праги“ какую-нибудь историю, никто не мог сравниться с ним в богатстве выдумки. Обычно здесь рассказывались длинные истории без ладу и складу, и каждый из сидящих за столом должен был добавить к повествованию свою главу. Гашек обычно начинал, кто-нибудь подхватывал, но потом все превращалось в пустую болтовню. И хотя это было болтовней с самого начала, мне всегда радостно было наблюдать, как Гашек заранее обчищал кладовую фантазии, не оставляя другим даже огрызков. Гашек парил, а мы были для этого слишком тяжеловесны».

Его можно видеть всюду, где только слышны говор и смех. Его круглое розовое лицо с искрящимися, чуть прищуренными, ироническими и словно бы сонными глазами появляется в самых различных кабачках то в одной, то в другой части Праги. Он перестает быть обыкновенным смертным, превращается в живой миф извозчичьих трактиров, в «бродячего гусенка». (В основе этой метафоры лежит детская сказка. Как толстый желтый гусенок, ковыляя с места на место, тщетно искал потерянную мать.)

Если бы мы захотели описать все места, где собиралась богема, или трактиры, которые посещал Гашек, нам пришлось бы перечислить большинство питейных заведений довоенной Праги. (Пока что удалось зафиксировать более ста пражских кабачков, которые Гашек знал и, очевидно, посещал.) О ряде из них мы должны сказать подробнее.

Это прежде всего кабачок «У золотой кружки» на Бальбиновой улице, откуда обычно предпринимались походы в другие пражские кабачки и пивные. Зал в этом богемном святилище был темный, сводчатый и просторный. Трактир мог похвастать тем, что у столика, стоявшего за роялем, почти ежедневно появлялся патриарх чешских писателей Якуб Арбес со своей верной свитой. В углу было поставлено черное древко со знаменем, на котором золотом была вышита большая кружка — символ этого кабачка. Арбес восседал тут как живой свидетель всего того великого, что пережил чешский народ в 1848 году и в прославленные шестидесятые годы. Его портрет висел над центральным столом.

Гашек, которому необходимо было везде играть первую роль, нередко затевал с Арбесом, признанным властителем кабачка «У золотой кружки», словесные поединки. Впрочем, метр был уже слишком стар, чтобы понимать, чем интересуется молодежь. Сам он главным образом жил воспоминаниями, но во всем, что он говорил, чувствовался талант. В конце концов однажды противники помирились. Пожилые и молодые собутыльники пошли провожать Арбеса до его дома на Смихове. Потом Арбес провожал всю компанию назад, на Винограды, и так зачастую они ходили до рассвета. Утром, отпирая дома, добродушные пражские дворничихи видели странную группу и говорили со вздохом: «Хоть бы у деда нашлась капля ума!»