Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории Страница 27

Эти плакаты нам пришлось снять тоже.

Я полагаю, что наша основная ошибка заключается в том, что мы пытаемся обращаться с этими людьми, как со зрелыми, отвечающими за свои поступки, мыслящими существами, в то время как они просто дети-переростки и нам так и следует относиться к ним».

Последняя запись, которую капитан сделал уже для самого себя, была озаглавлена

«Некоторые размышления по поводу итальянского характера».

«Общее наблюдение: итальянцы, как дети, во всех своих действиях руководствуются чувством, а не рассудком.

Вывод: обходиться с ними, как с детьми.

Частное наблюдение: общение с латинскими народами порождает в немцах чувство духовной неполноценности. Рядом с этими сметливыми и хитрыми людьми мы кажемся себе флегматичными и тупыми.

Итог: причина этого не в культурном превосходстве, а в отсутствии у них духовных ценностей и веры. Поскольку представитель нордической расы действует, исходя из круга твердо установленных ценностей, это ограничивает сферу его деятельности, но ограничивает лишь вширь, а не вглубь.

Пример: немец всегда испытывает тяготение к истине; германская нация — хранитель истины.

Если немец говорит, что он будет в каком-либо месте в 6 часов, он там будет. Ни один итальянец никогда не придет в условленное место вовремя, потому что это не входит в его намерения. Он придет с опозданием, но у него непременно будет наготове какая-нибудь удивительная, лживая от начала до конца история, объясняющая, почему он не мог явиться как положено. У всех итальянцев врожденное тяготение ко лжи.

Обобщающий вывод:

Было бы, следовательно, ошибкой обращаться с этими детьми, как со взрослыми.

Убеждение и логика — пустая трата времени. В период оккупации командир должен вести себя, как отец — строгий, но чуткий. И, как отец, он должен умело использовать основные положительные качества немца: организованность, планомерность действий, физическую и моральную силу.

При этом в применении физической силы, как наиболее испытанного метода, отпадет нужда или же она может быть использована лишь как потенциальная угроза — розга, висящая в дровяном сарае. Нам должны повиноваться из почтения, как дети повинуются отцу.

Такой образ правления высвободит для полезной деятельности тысячи и тысячи людей, несущих ныне полицейские обязанности в оккупационных войсках. Для несмышленых детей потребна не полиция, а отцы.

Обсудить эти плоды размышлений с полковником Шеером»

Капитан снова испытал разочарование, когда полковник Шеер, почти не взглянув на письмо к Клаусу, пришлепнул к нему свое «проверено». Всякому младшему офицеру, написавшему письмо такого рода, естественно, хочется, чтобы старший командир ознакомился с его содержанием.

— А теперь, пожалуй, настроимся на волну Каира. Надо же все-таки узнать, какую еще новую ложь они там изобрели, — сказал полковник.

Это стало уже шутливой поговоркой, ибо всеми давно было признано, что наиболее достоверные сведения поступают по английскому радио. Как только радио заговорило, в дверях начали появляться офицеры из соседних комнат.

Слухи подтверждались. Англичане и американцы высадились у города Салерно, где-то южнее Рима и Неаполя. Италия вышла из войны, и с часу на час ожидалось, что она вступит в нее снова — теперь уже на стороне союзных держав.

— Хорошие новости, черт побери! — сказал полковник. — Больше мы не будем терять людей, спасая «макаронников».

Когда передача закончилась, полковник выключил радио и поглядел на офицеров, столпившихся в комнате и в дверях.

— Официального приказа еще не поступало, по вы сами знаете, что нам теперь предстоит. С настоящей минуты вступает в действие план «А». Операция «Захват» начнется через день-два, если, конечно, я не ошибаюсь в своих предположениях.

По плану «А» все немецкие части приводились в состояние боевой готовности; итальянское население, подобно населению любой оккупированной территории, должно было рассматриваться как скрытый враг и источник потенциальной опасности. Операция «Захват» фактически представляла собой заранее разработанный план оккупации Монтефальконе и всего прилегающего района.

Капитан фон Прум покинул штаб и направился к дому, в котором были расквартированы его солдаты. Он поднялся на один пролет лестницы и заглянул в просторную комнату, где стоял изрядный гомон.

— Обойдемся без формальностей, — сказал он.

Но солдаты, смущенные появлением офицера, торопливо вскочили с мест.

— Смирно! — заорал фельдфебель Трауб, и все солдаты, даже тот, что стоял совсем нагишом, вытянулись в струнку и оставались в таком положении, пока фон Прум не скомандовал «вольно».

У стены лежали свернутые рулоном плакаты и стояли ведерки с клеем и кистями. На этот раз на плакатах был изображен немецкий солдат, помогающий старой итальянке перейти улицу. Капитан указал на плакаты.

— Это вам больше не понадобится, — сказал он. — Мы вступаем в войну с Италией.

Некоторые солдаты ухмыльнулись, другие выжидали, еще не зная, как им положено на это реагировать. Капитан решил воспользоваться случаем, чтобы проверить умонастроение своих людей. Он впервые видел их всех вместе, и зрелище это было не слишком отрадным. Всего восемь солдат, и все перенесшие серьезные ранения и признанные ограниченно годными. Старший по чину — фельдфебель Готфрид Трауб — был ранен в лицо осколками снаряда и так изуродован, что разгадать по выражению лица его мысли не представлялось возможным. Единственное заключение, которое мог сделать капитан, сводилось к следующему: лицо фельдфебеля казалось менее зловещим, пока он не улыбался, — улыбка сильно увеличивала его уродство.

— Мы снова становимся солдатами. Никаких больше ведерок с клеем, — сказал капитан.

И снова солдаты не знали, как им следует принять эту новость.

Капитан достал из планшета карту Италии. Разве это не показательно и не типично, подумал он, что единственная достоверная карта этого района прислана ему отцом из Мангейма?

— Вы проштудируете, — сказал он, — хорошую немец кую карту, и тогда нам ничто не страшно. Можно не сомневаться, что после этого мы вихрем ворвемся в город, который нам предложено занять.

Тонким холеным пальцем он указал на Монтефальконе.

— Мы находимся здесь. — Оробевшие солдаты, сперва не решавшиеся подойти поближе к карте, теперь понемногу начали склоняться над ней. — А конечная наша Цель — здесь. — Палец капитана скользнул от Монтефальконе к Бешеной речке и двинулся дальше вдоль красной линии, обозначавшей Речное шоссе. Уже темнело, и со всех улиц и площадей несся такой рев танков и полугусеничных машин, что капитану приходилось кричать, чтобы ого услышали. Там не теряли времени даром. — Это, как вы видите, высоко в горах.

Голый солдат — ефрейтор Хайнзик — уже облачился в форму и тоже склонился над картой. Его толстый квадратный палец коснулся отмеченного на карте городка и прополз вниз, к шоссе.

— Здесь ничего не показано. Туда нет дороги.

— Дорога есть. Проселочная. Для телег и волов. Но и наши машины по ней пройдут. Есть еще вопросы?

Солдаты молчали: они не привыкли задавать вопросы офицерам. Все это вселяло в них тревогу. Им становилось не по себе. И притом еще одно обстоятельство тревожило их с самого начала; они уставились на фельдфебеля Трауба, и тот в конце концов высказал их опасения вслух.

— Герр капитан! Нас здесь всего вроде бы восемь человек, не считая вас.

— Правильно.

Снова наступила неловкая тишина; солдаты продолжали глядеть на фельдфебеля Трауба.

— У капитана Пфальца пятьдесят солдат. Они считают, что им нужно пятьдесят, чтобы захватить и удержать город.

— Нам достаточно восьми.

Они поняли, что с вопросами покончено, и опять склонились над картой, делая вид, что проявляют интерес. Трауб снова коснулся пальцем точки, обозначающей город.

— Занда-Виддориа, — произнес он.

— Да. Санта-Виттория, — сказал капитан.

— Ага! Занда-Виддориа, — сказал фельдфебель.

Когда стемнело, Фабио был еще далеко от Монтефальконе. Идти по Речному шоссе в темноте нелегко, но с наступлением ночи началось передвижение войсковых частей: сотни автомобилей, грузовиков и полугусеничных машин с козырьками над фарами устремились к югу, освещая Фабио дорогу. Ему приходилось шагать по самой обочине, но зато он видел, куда шагает, Солдаты с грузовиков кричали ему что-то и махали руками, а некоторые даже наводили винтовки, но Фабио не обращал на них внимания. Ему было не до шуток.

У городских ворот по-прежнему еще стоял в карауле рядом с немецким итальянский солдат. Фабио показалось, что они хотят арестовать его, но ему это, в сущности, было безразлично.