Станислав Хабаров - Юрьев день Страница 27

Многие по привычке заглядывали в зал, но необычная пустота и замершие стенды действовали угнетающе, и любопытствующие торопились уйти.

В комнате с табличкой «Оперативная группа» на втором этаже, в обыкновенной комнате с лампами дневного света на потолке, с простыми столами, обернутыми бумагой, диваном и политической картой мира на стене, с трассой полёта и зонами НИПов[7] специалисты, оставшиеся на полигоне, должны были встретить первое сообщение: быть или не быть?

Было тесно, сидели на столах и на подоконнике, разговаривали, но вот постепенно все начали замолкать. Быстро вошел Главный – двадцатый. Сидевшие на столах начали незаметно с них сползать. Но Главный не обратил внимания, никого не выгнал, сел рядом с оператором. Дежурный покрутил ручки и в комнату, наполняя её и подчиняя общее внимание, поползло потрескивание эфира.

– Сотый, я двадцатый… Сотый, я двадцатый…, – монотонно повторил оператор.

– Я двадцатый…

– Двадцатый… Я сотый, слушаю вас.

– Как меня слышите?

– Вас понял, слышу хорошо.

– Передавайте нам информацию по мере поступления.

– Вас понял.

Потянулись тягучие минуты ожидания и было слышно по громкой связи, как вызывали Сотого.

– Сотый, я тридцать пятый… Сотый…

Но вот молчание кончилось. Из неиствующего динамика, заполняя комнату, покатилась лавина цифр.

– Сотый, сотый? Почему информация не в том порядке?… Сотый, я двадцатый. Почему передаете информацию не в том порядке? Сотый, я двадцатый…

– Двадцатый, я сотый. Принято.

– Сотый, я двадцатый. Почему не отвечаете?

– Разбираемся.

Главному надоело ждать.

– Вызовите Сотого.

– Сотый, я двадцатый.

– Слушаю вас, двадцатый, я сотый…

– Двадцатый на линии, двадцатый на линии…

– Сообщите параметры выведения… По какой траектории идёт объект, по дополнительной или по основной?

– По данным двух пунктов, по основной… Сейчас запрашивается НИП-24…

По основной.

Вздох облегчения проносится по комнате. Сидящие переглядываются, улыбаются.

– Параметры выведения?

– Параметры выведения, – повторяет за Главным оператор. – В динамике потрескивание и перестук морзянки.

– Сотый, я двадцатый, – повторяет оператор. – Сообщите параметры выведения.

И опять треск, неразборчивая скороговорка слов и вдруг неожиданно отчетливо и близко: Люба, Люба, дай ответ: мужа любишь или нет?

Оператор косится на Главного, щелкает тумблерами, и в эфир летит его мальчишеский, полный бешенства голос:

– Седьмой, седьмой, наведите порядок на линии.

С телеметрией долго ещё разбираются. С пункта связи она передается почему-то в другом, не согласованном с полигоном порядке. И поэтому, если кому и понятно, что делается на борту, то только проектантам, записывающим и обсуждающим её в своем углу. Остальные пытаются угадать по лицам, как дела?

Наконец, черноволосый проектант подходит к Главному, выжидая, когда же кончат обсуждать выведение: что траектория, мол, прямо-таки номинальная, угадали тик в тик. Но ему ещё придётся подождать, потому что Главного соединяют с Москвой. Где-то там, за тысячи километров отсюда, для него, Главного конструктора ракет и космических кораблей, будет наводиться нужная справка. Вызывается вычислительный центр, не задействованный в оперативной работе.

– Соедините с Вычислительным центром… Директора… Разыщите… Что?.. Не начался рабочий день?.. Звоните домой.

После первичной информации многие исчезают из комнаты. Они уже для дела не нужны. Они выходят в коридор покурить и не возвращаются.

Маэстро все-таки остался. Он подошел к черноволосому проектанту, спросил его: как дела? Но тот в недоумении посмотрел на него, как смотрел на него руководитель семинара по философии, когда он на контрольном занятии в присутствии представителя парткома попросил слова и сказал всё наоборот.

Маэстро еще немного посидел, но спрашивать было не у кого, и он двинулся к выходу, заглянув по пути в пустующий зал МИКа. Ребят он застал за корпусом гостиницы и у них был странный вид. На плечах их были накинуты пальто, а голые груди были повернуты к солнцу: они загорали. В руках Чембарисова был пучок красных и жёлтых цветов с короткими корешками.

– Тюльпаны? Откуда? – спросил Маэстро.

– А их полно там, – кивнул Чембарисов в сторону степи. – И степь там потешная такая, вся точно в зеленых ворсинках. Знаешь, как ворсистые пиджаки.

– Ты поясни ему лучше про не выбритую бороду. Это ему доступней.

– Мы вокруг пошли, – продолжал Чембарисов, – отлично видно.

– А ты до этого не видел? – спросил Взоров.

– Видел из столовой: хвостик какой-то.

– А ты на стометровке не пробовал? У тебя же отличная реакция.

Когда запускали с соседней площадки, то на других площадках обычно о запуске не объявляли, и жизнь на них шла своим чередом. Но грохот, непременный грохот в момент старта был лучшим объявлением. Новички, как правило, бросались к окнам, но редко кто успевал: от ракеты оставалось что-то вроде прозрачного расплывающегося в небе хвостика.

– Кстати о хвостике. Мы тут тушканчика видели. Ну, и хвост у него, «будь здоров» и с кисточкой. Ничего себе, стоял, смотрел. Представляете, потеха, – рассказывал Чембарисов, – сидит себе, передними лапками шевелит. А телеметристы там фалангу поймали.

– Фаланги – они же сольпуги, – меланхолически произнес Вадим.

– Такие маленькие, серые, а прыгают – будь здоров.

– Ничего себе, маленькие. С твой нос. Нос у тебя маленький?

– Нормальный нос.

– Ну вот, и фаланги нормальные.

– А челюсти у них потешные. Сразу и вниз и в сторону ходят.

– У них просто пара челюстей: верхние и нижние.

– Челюсти – будь здоров. Тяпнет и с копыт.

– Фаланги – они же бихорхи, – меланхолически повторил Вадим.

– Какой же ты – дебил, Чембарисов. Фаланги вообще не ядовитые, у них нет ядовитых желез, – проговорил Взоров, подставляя грудь солнцу.

– Как же нет? – недоверчиво сказал Чембарисов. – Мне местные жители рассказывали про укус С самого начала нужно выпить стакан водки, а то сильная боль, а потом укол, иначе крышка.

– Ты, наверное, уже выпил стакан водки?

– Откуда? – заулыбался Чембарисов.

– Это – единственная загадка.

Маэстро постоял, послушал, подумал было: позагорать у стенки или махнуть в гостиницу, переобуться – надеть кеды и поискать тюльпаны в степи? К атмосфере непрерывного «полива» он давно привык и не обращал на него внимания. Только иногда, возвращаясь из отпуска или долгой командировки, с удивлением обнаруживал, что у теоретиков всё по-прежнему и вызывает смех, и, если верить их словам, можно подумать, для них нет ничего святого.

– Где это ты пропадал? – спросил Вадим Маэстро, оголяя другое плечо.

Глаза Вадима были закрыты, но, как слепой в знакомом районе, он и с закрытыми глазами чувствовал себя на коне.

– Это нужно вас спросить, Вадим Палыч, – обрадовался Маэстро. – Куда это вы смылись?

– Фу, Юра, – поморщился Взоров, – сколько раз тебя учили? Представляешь, сидим мы как-то на совещании по спуску. Обсудили вроде бы всё. Ну, там один неопытный человек попался. Хороший учёный, но неопытный человек. Он начал всё повторять сначала, ставить точки над «i». Все молчат, слушают, только Юре не терпится. Надоело ему, видите ли. «Ну, я пошел», – говорит. Пятнадцать человек ждут, а ему, видите ли, некогда. «Куда?» – спрашивает его председатель. И что он, думаете, ответил?

Взоров посмотрел на всех, и пауза у него вышла многозначительной, как у опытного оратора.

– Что бы вы думали? «Меня пацаны ждут». Что, Юра, не так было?

– Конечно, не так.

– Ты, Юра, как в том анекдоте… – начал Вадим. Но Маэстро не стал слушать. Он пошел было, но вернулся.

– А зачем ты оставался? – спросил его Вадим. Он закрыл одно плечо и подставил солнцу другое и часть спины. И все остальные пытались загорать и одновременно не замёрзнуть, потому что любая часть тела в тени тотчас покрывалась мурашками.

– Априле – нон ти скоприре, – почти по складам произнес Взоров, и Чембарисов повторил за ним:

– Ти скоп-ри-ре. Не очень-то раздевайся в апреле. Древнеримская поговорка.

– Опять за своё? – спросил его Взоров.

– Зачем ты оставался? – спросил Вадим, напирая на «ты». – Ведь новой телеметрии не будет до одиннадцати часов.

Маэстро пожал плечами. Даже тут, у стены гостиницы в голове его потрескивало, как в комнате управления полётом, и звучали разные голоса: «Прохождение сигнала… двадцать пятый, я восемнадцатый… слушаю вас, восемнадцатый…» Но теперь, среди этих блаженно жмурящихся фигур он не смог бы объяснить толком: для чего ему было нужно оставаться? Он скорее по-иному поставил бы вопрос: зачем было нужно уходить? И потому он спросил безо всякой связи с предыдущим: