Евгений Салиас - Фрейлина императрицы Страница 27

Между тем сама Яункундзе, изменившаяся как в сказке, и своей внешностью, так как носила платья с богатыми украшениями, и своей «обыкностью», то есть поведением, манерами и привычками – сама в глубине души оставалась как будто той же дохабенской поселянкой… Она как будто разыгрывала комедию и ждала терпеливо, когда окончится это лицедейство и явится возможность снять с себя все то, во что она вырядилась…

Многие молодцы, сыновья именитых людей, заглядывались на красавицу. Было двое, которые казались серьезно влюбленными в нее. Тот же молодой граф Сапега, знакомец с Вишек, часто особенно любезно заговаривал с фрейлиной. Но Софья одинаково холодно относилась ко всем молодым людям, была даже высокомерна с ними.

По вечерам, оставаясь одна в своей спальне, Софья, случалось, подолгу сидела недвижно, погруженная в тяжелые думы. От них же иногда не спала она до зари. В голове «польской фрейлины» роились и проходили чередой иные светлые картины, совершенно чуждые всему окружающему ее теперь. Дохабен и Цуберка – вот что властвовало над ней в эти мгновенья! Она возвращалась мысленно в это свое прошлое, и иногда сердце ее вдруг так больно сжималось, что слезы выступали на глаза.

Являлся сам собой на сердце удивительный вопрос – странный, глупый!.. И Софья не знала, что отвечать на этот вопрос! Сомневалась, колебалась и дивилась! Но уже это одно сомненье или колебанье было явным ответом.

Фрейлина спрашивала себя: «Не лучше ли было бы и не была ли бы она счастливее, если б осталась дохабенской Софьей Сковорощанкой, чтобы сделаться Софьей Цуберкой?»

Не зная, что отвечать на это, девушка тем самым бессознательно, но искренно сознавалась, что предпочла бы остаться крестьянкой и быть женой нищего придурковатого бобыля, но доброго, красивого и любящего…

Часто вспоминала Софья, что команда русских солдат явилась в тот день, когда был уже назначен девичник. Опоздай московский офицер на день или два, что было бы? Теперь она была бы здесь с мужем. Цуберку признала бы и приблизила к себе царица, так же как мужей Христины и Анны. А чем ее милый Цуберка хуже Михаилы Якимовичева или Янко Енрихова.

«Странная судьба! Грустная судьба!» – если не говорила, то чувствовала красавица девушка, в которой искра первой любви так глубоко запала в сердце, что уже очевидно не могла потухнуть в нем.

Однажды, после целого вечера думанья и некоторого волненья, Софья, плохо проспав ночь, наутро поехала к отцу.

Карл Самойлович был всегда особенно рад посещению дочери, на которую уже взирал теперь не только с восхищением, но и с известной долей подобострастья.

Впрочем, все обитатели Крюйсова дома всегда встречали Софью радостно, шумно, но относились к ней уже с каким-то особенным почтением и удивлением.

– Тут дело не чисто! – говорили обе тетки относительно возвышения Софьи. Но, разумеется, вполне высказаться они не могли, потому что сами не находили объяснения… За исключением разве колдовства.

На этот раз Софья явилась несколько взолнованная, с особым выражением в лице. Она собралась объясниться с отцом насчет очень важного дела.

И не сразу решилась девушка заговорить.

– Ты не сердись отец, не пугайся… А пуще всего не кричи на меня… – объяснила она.

– Ладно. Ладно… Говори. Начудила, бед каких натворила, что ли? – недоумевал Карл Самойлович.

– Нет… Я с просьбой… С важной просьбой. И не чаешь, какая она важная.

– Ну, ну… Какие могут у тебя быть до меня просьбы! Мне у тебя, а не тебе у меня просить надо в нуждах.

– Я хочу замуж… Выдай меня замуж! – сразу выговорила как выпалила Софья.

– Любое дело, дочка.

– Так ты мне перечить не станешь?

– Зачем. Любое дело. Но оно от меня ныне не зависит. Все теперь зависит от государыни. Как она соизволит. Ее проси.

– Боюсь. Ты попроси…

– Что ж. Изволь… Это дело простое… Жениха ей тебе выбрать в столице немудрено. Всякий тебя возьмет.

– Нет. Жених есть… Только согласие нужно.

– Есть?! Как есть? Кто такой?!

– Да все тот же, батюшка…

– Тот же? Какой такой – тот же?

– Тот, которого я и прежде хотела в мужья. Еще в Дохабене, – нерешительно проговорила Софья.

– В Дохабене? – изумился Карл Самойлович. – Что ты? Я ничего не пойму.

– Был же у меня жених в Дохабене.

– Цуберка там был у тебя… А другого я…

– Да, Цуберка.

Карл Самойлович вытаращил глаза на дочь и изумленно молчал. Он ничего не понимал.

– Что ты… Ума решилась… Или я не понял тебя… Или ты балуешься… – выговорил он. – Цуберка? Ныне за Цуберку замуж собралась… Да что ты, рехнулась совсем, что ли?

– Я его, отец, люблю… Как прежде, так и теперь… – отозвалась Софья грустно.

Карл Самойлович развел руками.

– Ну, Софья, я от тебя этакого не чаял услыхать, – вымолвил он наконец гневно. – С виду ты стала совсем другая. Все даже дивятся, глядя на тебя. А ты вдруг, выходит, совсем дура глупая.

Софья вдруг оживилась и стала горячо доказывать отцу, что если б команда, арестовавшая всю их семью, запоздала на два дня, то она была бы теперь здесь, в Петербурге, уже с мужем, так же как и ее две тетки – Христина и Анна.

– И слава Тебе, Господи, что не успели свадьбу сыграть, – воскликнул отец. – Что бы тогда было. Ты бы сидела теперь здесь с нами, как твои тетки. Царица допустила бы тебя к себе только раз или два. А теперь ты живешь у нее во дворце.

– Что ж из того. Я была бы замужем и счастливая. А теперь я – одна.

– Да тебя выдадут замуж. Я буду просить государыню. Она найдет тебе мужа из дворян здешних, из вельможных… А не ганца-свинопаса.

– Цуберка свиней не пас никогда! – ребяческим голосом произнесла Софья, слегка обидевшись.

– В стаде всяком и свиньи есть… Да не в том дело. Он простой мужик! – сердился Карл Самойлович.

– А мы?

– Мы? Как мы… Что ты?

– Мы-то кто же? Те же мужики!

– Мы!

– Да из мужиков же…

– Теперь уже дворяне русские.

– Были мужики, да еще крепостные, а не вольные.

– Были. Ну так что же?

– Цуберка мог бы также сделаться дворянином милостью царицы.

– Пастух. Дурак… Хорош бы он был дворянин. Срам и соблазн один. Ведь этот Цуберка – дурень совсем, оголтелый дурень.

– Не простее дяди Дириха, или Федора, что ли, – отозвалась Софья резко.

Карл Самойлович замолчал и не знал, что ответить, хотя понимал и чувствовал всем сердцем, что его Софья, с одной стороны, просто «ума решилась», а с другой – совершенно права. Брат Дирих, или Федор, – тот же Цуберка. А Цуберка – пастух, бобыль – и только… И латыш, и нищий, и дурак. Да чего еще хуже-то?!

Карл Самойлович стал доказывать теперь дочери, что если бы он был теперь в Дохабене с семьей, то все-таки никогда бы дочь свою не выдал за нищего ганца. Об его согласии на такой брак смешно бы было и думать! Но главное, что поразило Скавронского – каким образом дохабенская Яункундзе и нынешняя фрейлина, столь быстро сжившаяся с новой обстановкой своей, каким образом эта прирожденная дворянка и барышня – могла любить и помнить по-прежнему дурака ганца.

– Ведь это чистое колдовство! Цуберка опоил тебя каким-нибудь зельем, приворотом любовным… – воскликнул наконец Карл Самойлович.

– Что ж. Может быть! – отозвалась Софья. – Оно и похоже на это, потому что я вижу, что мне без него жизнь не в жизнь.

Карлус не ожидал такого признанья и только руками развел беспомощно.

– Диковинно! – прошептал он наконец как бы сам себе. – И умница чудесная, и дура петая…

III

В первых числах января нового 1727 года весь Петербург, забывший на время про «оную фамилию», снова загудел, толкуя и шумя по поводу новости, до нее касающейся.

В Крещенье за обедней, на Иордани и затем на приеме во дворце присутствовала красавица фрейлина, а малолетнего великого князя Петра и цесаревны Елизаветы не было на торжестве.

Все терялись в догадках, какое значение надо приписать такому событию. Многие, однако, знали, что это была чистая случайность и что Петр был нездоров и его побоялись выпустить из-за сильного мороза, а цесаревна заупрямилась почему-то и сказалась больной.

Но отсутствие двух ближайших к царице личностей было еще не так важно и любопытно, как другая новость…

Карл Самойлович со всей семьей и его брат были пожалованы в графы Российской империи.

При этом говорили, что чрез несколько дней старший брат Скавронский получит кавалерию, то есть новый и единственный российский орден Андрея Первозванного.

Пятнадцатого числа января гофмаршал Шепелев, магнат граф Сапега и многие придворные вельможи и сановники, с всемогущим князем Александром Даниловичем Меншиковым во главе, а вслед за ними и разные резиденты и представители иностранных государей явились в Крюйсов дом поздравить графов Скавронских с царской милостью.

Принимал всех и беседовал, немного смущаясь и робея, граф Карл Самойлович, но при этом присутствовали равно граф Федор Самойлович и графиня Марья Ивановна. Они не проронили, ни тот, ни другая, ни единого звука – так как по-русски все еще не знали почти ни слова.