Виктория Холт - Исповедь королевы Страница 27

Зато, по крайней мере, занявшись обсуждением этой бессодержательной фразы, брошенной мной в салоне, они на время перестали строить всевозможные предположения по поводу того, что происходило в нашей спальне.

Я была права, когда говорила, что Дюбарри этим не удовлетворится. Она стремилась к дружбе со мной. Я тогда не понимала, что она просто хотела показать мне, что не желает пользоваться плодами своей победы и надеется, что я не чувствую обиды из-за своего поражения. Эта женщина разбогатела благодаря благоприятному стечению обстоятельств. Теперь она жила во дворце и благодарила судьбу, которая привела ее туда. Она хотела быть в хороших отношениях со всеми и, должно быть, считала меня глупой девчонкой.

Но чем она могла задобрить меня? Все знали, что я обожала алмазы. Почему бы ей не подарить мне безделушку, которую я так страстно желала иметь? Придворный ювелир показывал всему двору пару очень изящных бриллиантовых серег. Он надеялся, что они понравятся мадам Дюбарри. Серьги стоили семьсот тысяч ливров — большая сумма, но они были действительно прелестны. Я тоже видела их и даже вскрикнула от удивления при виде такого совершенства.

Мадам Дюбарри послала ко мне одну из своих подруг, чтобы та поговорила со мной по поводу этих серег — разумеется, как бы случайно. Посланная дама в разговоре заметила, что, как ей показалось, мне чрезвычайно понравились известные украшения.

Я ответила, что это самые прекрасные серьги, которые мне приходилось видеть. После чего последовал намек на то, что мадам Дюбарри уверена, что сможет убедить короля купить эти прелестные украшения для меня.

Я слушала ее в полном молчании, ничего не отвечая. Женщина не знала, что ей делать дальше. Тогда я надменно сказала, что она может идти.

Смысл моего поведения был ясен. Я не желала принимать никаких одолжений от любовницы короля. Во время нашей следующей встречи я снова смотрела сквозь нее, словно ее вовсе не было.

Мадам Дюбарри пожимала плечами. Она хотела лишь, чтобы я сказала ей несколько слов, и это все, что ей было нужно. Если эта «маленькая рыжая» хочет быть «маленькой дурочкой», то пусть так и будет, говорила она. Между тем все продолжали повторять друг другу: «Сегодня в Версале много народу».

Приветствия Парижа

Мадам, я надеюсь, мсье дофин не обидится, но там, внизу, стоят двести тысяч человек, которые влюблены в вас.

У этого события был один положительный результат. Я научилась с осторожностью относиться к тетушкам. Я начинала понимать, что это неприятное происшествие вообще никогда бы не случилось, если бы не они. Мерси мрачно заметил, что мне преподали хороший урок, а если это было так, не стоило очень уж сожалеть о случившемся.

Я не была уже больше тем ребенком, как в первое время после моего приезда. Я стала гораздо выше и уже не была petite[39]. Мои волосы потемнели, и это было к лучшему. Рыжий цвет приобрел каштановый оттенок, так что прозвище «рыжая» теперь уже не совсем подходило ко мне. Король скоро простил мне мою непримиримость по отношению к мадам Дюбарри, а мое превращение из ребенка в женщину нравилось ему. С моей стороны было бы ложной скромностью не признать того, что я уже больше не была привлекательной девочкой, а превратилась в еще более привлекательную женщину. Хотя не думаю, что была красавицей. Мой высокий лоб, который некогда был причиной всеобщего беспокойства, остался таким же, как, впрочем, и не совсем ровные и слегка выступающие вперед зубы. Но я без особых усилий могла произвести впечатление красивой женщины. Когда я входила в зал, все глаза всегда устремлялись на меня. Кожа моего лицо была очень чистая и без пятен. Моя длинная шея и покатые плечи были очень грациозны.

Хотя я любила украшать себя бриллиантами и носить нарядную одежду, меня нельзя было назвать тщеславной. Когда-то я очаровала всех в Шонбрунне и Хофбурге, и мне казалось вполне естественным сделать то же самое и здесь. Но я не понимала, что те самые качества, которые принесли мне любовь короля и восхищенные взгляды Артуа, возбудили в то же время чувство зависти у сотен людей при дворе. Я была все такой же неосторожной и невнимательной, как и прежде. Жизнь то и дело преподносила мне новые уроки, заставляя задумываться над собственным поведением и делать соответствующие выводы. Но я не умела применять приобретенный опыт. После того как я узнала о вероломстве тетушек, мне все же не приходило в голову искать подобные недостатки в других людях.

Было очень приятно, что у нас установились новые отношения с дофином. Он гордился мной. Неторопливая улыбка появлялась на его лице, когда он слышал комплименты по поводу моей внешности. Иногда я ловила на себе его взгляд, выражающий нечто похожее на изумление. Тогда я чувствовала себя счастливой, подбегала к нему и брала его за руку. Это было ему приятно, хотя немного смущало его.

Я все сильнее любила его. Наши отношения были необычными. Казалось, он все время как бы молча просил у меня прощения за то, что был неспособен стать тем, что он называл «хорошим мужем». Я пыталась уверить его в том, что прекрасно знаю, что это не его вина. Муж хотел показать мне, что считает меня очаровательной и полностью доволен мной. Только его изъян препятствовал осуществлению наших брачных отношений. По мере того как мы становились старше, мы начинали лучше разбираться в этом вопросе. Он больше не был равнодушен ко мне. Ему нравилось ласкать меня. В нем пробудились естественные инстинкты, и он предпринимал попытки, которым я предавалась с такой же надеждой, как и он. Я верила в то, чего он так отчаянно желал, — что однажды случится чудо.

Мерси писал моей матушке, что пока у меня нет никаких признаков беременности, но что каждый день есть надежда, что это долгожданное событие наконец произойдет. Доктор Ганьер, один из королевских врачей, который осматривал дофина, писал о нем следующее:

«По мере того как дофин становится старше, укрепляющая диета и присутствие этой чистой юной девушки пробуждают его медлительные чувства. Но из-за боли, возникающей в определенный момент вследствие порока развития, он вынужден прекращать свои попытки. Доктора согласны с тем, что только хирургическое вмешательство может положить конец тем мучениям, которые наступают в результате этих бесплодных и изматывающих попыток. Но ему не хватает смелости, чтобы подвергнуться этой операции. Природа позволила ему достичь определенного прогресса. Сейчас он уже не засыпает сразу же, едва оказавшись на супружеском ложе. Он надеется, что природа позволит ему пойти еще дальше и даст возможность избежать скальпеля. Он надеется на самопроизвольное излечение».

Мы испытывали все более нежные чувства друг к другу. Я бранила его за то, что он ест слишком много сладкого и по этой причине такой толстый. Я вырывала сладости из его рук как раз в тот момент, когда он собирался съесть их. Дофин делал вид, что хмурится, но потом смеялся. Ему было приятно, что я забочусь о нем.

Если он видел работающих людей, то не мог удержаться и начинал работать вместе с ними. Когда же после этого он, испачканный штукатуркой, приходил в наши апартаменты, я бранила его и говорила, что он должен избавиться от своих дурных привычек. Это вызывало у него смех.

Разумеется, Мерси со свойственной ему деловитостью сообщал обо всем этом моей матушке.

«Что бы ни предпринимала ваша дочь, ничто не может отвратить дофина от его необычного пристрастия ко всему, что относится к строительству, каменным и плотницким работам. Он все время что-то перестраивает в своих апартаментах, причем работает вместе с рабочими, таскает строительные материалы, балки и булыжник. Он отдает себя на целые часы этому напряженному труду, после которого возвращается более уставшим, чем рабочий-поденщик…»

Бывали периоды, когда мой муж был охвачен бешеным желанием стать нормальным мужчиной. В такие периоды он доходил до изнеможения, как физического, так и морального, и через некоторое время вновь возвращался к своей старой привычке ложиться на нисколько часов раньше меня. Когда я приходила, он уже крепко спал, и вставал на рассвете, в то время как я продолжала спать.

Я начала скучать. Но что я могла придумать, чтобы хоть как-то развлечься, если Мерси не отходил от меня ни на шаг? Как будет реагировать матушка на то или на это? Она предостерегала меня не есть слишком много сладостей. Неужели я не знаю, писала она, что это может привести к полноте? Изящная фигура была одним из величайших моих достоинств. Таким образом мое legerete[40], моя любовь к пустым развлечениям — все это было замечено и служило поводом для недовольства. Но, по крайней мере, у меня еще оставалась моя прелестная фигура. Вели я испорчу ее, потворствуя своим желаниям, то… Нотации продолжались. Я нерегулярно чищу зубы; я не подстригаю ногти, и они у меня не такие чистые, какими должны быть… Каждый раз, вскрывая письмо от матушки, я находила в нем очередное выражение недовольства.