Тулепберген Каипбергенов - Непонятные Страница 27

Ерназар не стал пререкаться с главным визирем, поносить «отца-попечителя» каракалпаков. Он ясно понимал, что приверженец инглисов неспроста взял на себя эту заботу: близка земля каракалпаков к русским границам…

…Началась служба Ерназара в Хиве. Махмуднияз, человек грубоватый и неприветливый, был его сверстником, но казался значительно старше из-за своего вечно угрюмого вида. Ходил он тяжело, медленно, будто ноги у него были из камня. Он присматривался к Ерназару настороженно, следил за ним, не придирался попусту, но и не доверял. Однако постепенно стал выделять из числа остальных подчиненных. Настал день, когда он повел откровенные речи.

— Я готов создать для тебя условия, каких нет у других моих нукеров. Во-первых, тебя лично знает хан; во-вторых, я приглядывался к тебе все это время, и ты мне понравился; в-третьих, ты, по-моему, обладаешь какими-то чарами: ведь хан освободил из плена всех русских, хотя ты просил лишь об одном… Я не буду на тебя доносить хану или главному военачальнику, как это водится во дворце, — все здесь льют друг на друга помои… Я хочу верить тебе, как брату! Ты вроде надежный джигит…

— Человеку, который верит в меня, как в брата, я должен платить тем же.

— Сегодня у меня был важный разговор с главным визирем. Они с моим начальником что огонь и вода… Он сообщил мне по секрету, что хан не жалует главного военачальника. В обмен за помощь, за услуги обещал должность главного военачальника мне… Понял, в обмен!.. Не думай, что я какой-то мелкий интриган! Но я терпеть не могу своего начальника Он невежда и глупец, притом злобный! Своих подчиненных он и за людей-то не считает, так, букашки они для него мелкие. Он и к черношаночникам относится так же!

Наша с тобой задача — всячески вредить ему, порочить его в глазах хана и главного визиря Как — я буду тебе подсказывать! Я тебя тоже возвеличу, коли сам поднимусь!..

«Ну и ну! Волк выслеживает лису, лиса — шакала, шакал — лису, лиса — волка!.. Вот тебе и ханский дворец, вот тебе и нукерская служба!»-ахнул Ерназар про себя.

— О чем задумался, Ерназар?

— О том, как наилучшим образом выполнить ваше поручение! — едва сдержал улыбку Ерназар.

— Я посочувствую тебе, Ерназар. Хоть в золотую клетку посади птицу, все равно для нее это неволя. Ты сын степного народа, тебе простор нужен! Для тебя тюрьма — это тюрьма, но и нукерство не лучше. Но что поделаешь? Нет легких путей в жизни…

Махмуднияз разглагольствовал, а Ерназар размышлял: «Те, кто служат хану, оказывается, ежечасно ходят над пропастью, закрытой одеялом… И преуспевают не сильные духом и разумом, а подлые и ловкие проходимцы, людишки без чести и совести. Им дела нет до народа, до его нужд! Они равнодушны к своей стране! К тому, чтобы преобразовать Хорезм, как мечтал о том Грушин!.. Удивительно устроен мир: русский ученый больше пекся о нашей земле, чем хивинские сановники! Как жаль! Если я когда-нибудь осуществлю свою цель и будет у каракалпаков самостоятельное ханство, я не допущу несправедливостей, интриги буду пресекать, заботиться буду о просвещении и науках…»

— Как видишь, я посвятил тебя, Ерназар, в тайное тайных…

— Мой великий военачальник, я все понял. Махмудниязу впервые в жизни довелось услышать

рядом со своим чином слово «великий», он был польщен.

— Молодец, я на тебя полагаюсь… Знай, в скором времени я совершу набег на Бухару! Завтра же начнем к нему готовиться.

Ерназар быстро освоил нехитрые военные порядки и правила. Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания и не снискать дурную славу увальня и лежебоки, он старался делать все быстро и споро. Спал чутко, поднимался по первому же звуку призыва к утреннему намазу, тотчас же хватал кувшин для ритуального омовения… То, как быстро нукер хватал, вернее — выхватывал из чужих рук этот кувшин, и являлось мерилом его ловкости и сноровистости. Тому, кто опаздывал к утреннему намазу, полагалось наказание тремя ударами палки; опоздал еще раз — разрезали пятки и посыпали их солью; будет нукер нерадив и неприлежен, может и в зиндан угодить — на хлеб и воду. Наученные горьким опытом, нукеры с вечера ставили у изголовья кувшины с водой…

После молитвы раздавался удар в колокол, и нукеры со всех ног припускались к конюшне, вскакивали на коней и мчались к лесу. На лесной поляне начинались учения. Как только знакомый голос провозглашал: «Завтрак!»-все молниеносно бросались к шалашам. Там на дастарханах горками возвышались лепешки. Нукеры усаживались на кошмы, подобрав под себя ноги, тянулись за чаем и лепешками. Ели они не спеша, вволю. После завтрака снова было время учений. Начинало нещадно припекать полуденное солнце, и они опять устремлялись к шалашам — на обед… После четвертой молитвы, перед заходом солнца, нукеры купали коней и возвращались в город. После ужина — последняя, пятая молитва, после чего — сон.

Однажды Махмуднияз вызвал к себе Ерназара:

Ты, Ерназар, образцовый нукер, отлично владеешь мечом и копьем, а уж на коне держишься — позавидовать можно… Освобождаю тебя от учений! Хочу дать тебе важное задание. Поезжай и разведай самую удобную дорогу для набега на Бухару.

Ерназар давно мечтал увидеть Бухару — этот чудо-городок. Он обрадовался и спросил лишь, когда ему отправляться.

— Прямо сейчас!

Он быстро снарядился в путь и, едва стемнело, сел на коня. За ним, в отдалении, следовали два всадника.

13

Каракалпаки говорят: когда готовится свадьба, оживает даже иссохший череп. Если кто-нибудь услышит краем уха, что где-то готовится свадебный пир, тут же спешит на той, не дожидаясь приглашения.

В среду в аул повалили толпы пеших, ехали всадники и на конях, и на ослах… Сержанбай не поскупился. Чтобы каждый, кто пожалует на его свадьбу, мог отведать угощения с пиршественного стола, Сержанбай распорядился разжечь огонь под множеством котлов — пусть и вдовы, и сироты, сказал он, как следует насы тятся, пусть вспоминают его свадьбу, его щедрость.

Среди тех, кто суетился около котлов и дастарханов, вихрем пронесся слух: к аулу приближается процессия из самой Хивы, возглавляет ее новый ишан. Все от мала до велика высыпали на дорогу и вскоре увидели впереди большое облако пыли. Самые нетерпеливые и любопытные помчались навстречу ему.

По дороге торжественно и медленно шествовали муллы и суфии; они плотным кольцом окружили арбу. На ней восседал человек в белоснежной чалме, с ухоженной черной бородой, величавый, осанистый. Турецкий ахун, он же ишан каракалпаков, заметил, что процессия его обросла со всех сторон людьми. Он приказал арбакешу остановиться. Зеваки, не решаясь приблизиться, замерли чуть поодаль.

— Позовите ко мне вон того длинного! — велел ишан суфи.

Длинного подвели к самым ступицам арбы, вслед за ним пододвинулись поближе к ишану самые смелые.

— Эй ты, долговязый! Великий ишан обратил на тебя свой взор! Значит, жди хорошего! Бог пошлет тебе удачу! — сказал рябой суфи. — Сейчас он расскажет, кто ты, что ты… Слушай внимательно!

Долговязый сразу поник, обмяк; он низко склонил страусиную свою шею — она сейчас больше походила на срезанную пушистую верхушку камыша. Ишан окинул его острым взглядом и отчеканил:

— Джигит, твой отец рано отошел в лучший мир… Ты забыл его! Не справил до сих пор поминки. Это большой грех!.. Если в течение трех дней ты не зарежешь корову и не устроишь поминки, ты лишишься сразу обеих своих коров!.. — Ишан ничего больше не добавил; он отвернулся от долговязого с осуждающим видом. Арба покатилась дальше.

Ишан изрек правду. После кончины отца долговязый действительно перебрался из своего аула в другой, чтобы не тратиться на традиционное поминальное пиршество. Откуда же ишан прознал про это?.. Джигиту, как и другим наивным, простодушным людям, в голову не приходило, что этот ишан появлялся в их краях не раз, только в обличье нищего дервиша…

Все окружили долговязого, загалдели разом:

— Он правду сказал? Отвечай!

Тот захныкал, подавленный страхом и стыдом:

— Да простит меня аллах, правда!.. Сразу же после тоя Сержанбая я устрою поминки! Прошу всех почтить память моего отца. — Он отделился от толпы и, понурый, пристыженный, поплелся к своему дому.

Толпа хлынула обратно к юрте бая, и люди, захлебываясь от восторга, принялись всем рассказывать об ясновидце ишане; нашлись и краснобаи, которые тут же присочинили невероятные истории о различных пророчествах и подвигах ишана. Даже щедрость Сержанбая, даже обильные его дастарханы будто слегка померкли в их глазах. Славословия баю уступили место восхвалениям великому ишану. Сержанбая это уязвило, радость его и тщеславие чуть-чуть притупились, поблекли, но виду он не показал: знал, что жирные, вкусные кушанья и кукнар[8] сделают свое дело — выветрят из голов его гостей воспоминания об ишане.