Виталий Полупуднев - Великая Скифия Страница 28

Палак невелик ростом, но хорошо сложен. На его безусом лице можно прочесть мальчишеское добродушие и веселость пополам с высокомерием и снисходительностью владыки. Тонкий наблюдатель сказал бы, что этот человек не обладает могучей волей, что он слишком молод душой и склонен к дружеской беседе, приятным развлечениям, что ему недостает величавости и тугоподвижности повелителя, умения подавлять окружающих строгой манерой держать себя. Казалось, что роль царя он играет с трудом.

Молодой царь знал, что он недостаточно представителен для своего высокого положения, и вместе с тем очень болезненно воспринимал всякое нарушение того всеобщего почитания и преклонения, которые были положены ему как царю. Войдя в покои царицы, он некоторое время стоял незамеченный и, слушая недовольные восклицания царицы, сморщился, словно от глотка уксуса. Но поспешный проскинезис – земной поклон служанок – и почтительное замешательство Опии сразу вернули ему хорошее настроение.

– С дороги хочется есть, – продолжал он с милостивой улыбкой. – Я сам жду и не дождусь, когда смогу обглодать баранью лопатку… Мне Раданфир принес сушеную рыбку из запаса, брошенного греками. Я ее погрыз и вдобавок захотел пить… – Царь прислушался к шуму на площади. – Подойди сюда, Опия, погляди, как ожил Неаполь!

Они прошли по мятым коврам в соседнюю просторную светлицу, еще заваленную неразобранными тюками и вьюками. Через пустые оконные проемы, сохранившие на косяках обрывки ссохшихся пузырей, когда-то затягивавших окна целиком, сюда врывались золотые лучи заката. Вечернее солнце оживило настенные изображения скачущих всадников, догоняющих вепря. К солнечному свету примешивались кровавые отблески, волнами пробегающие по сводчатому потолку, покрытому золотыми звездами и лунами.

Палак подвел Опию к окну.

На площади ревела в бушевала толпа. Хохот, крики, звон оружия, пискливые звуки флейт, склеенных из тростинок при помощи смолы, бумканье барабанов, топот танцующих – все это было необычно и напоминало шум сражения.

Ближе к дворцу пылали огромные костры. Над ними на цепях висели медные котлы, в которых что-то клокотало, испуская клубы пара. Раздражающий запах мясного варева чувствовался даже во дворце. На длинных вертелах жарились целые бараны и туши жеребят. Царица проглотила слюну.

– Эй, дорогу! Расступись! – слышались отдаленные выкрики.

Сквозь толпу продиралась вереница воинов, несущих на плечах глиняные сосуды с вином. Их встречали восторженными восклицаниями.

Кувшины и амфоры с вином, кадки с опьяняющей брагой и терпким кумысом устанавливались по эту сторону костров под охраной сплошного ряда царских дружинников. Вдоль стен дворца разъезжали на конях царские телохранители.

У коновязей, напротив царева крыльца, стояло до сотни разряженных лошадей, похожих на стаю сказочных жар-птиц в своих многоцветных попонах.

Знатные князья и «друзья царя», воеводы и богатыри уже толпились на крыльце. Они поглядывали на дубовые столы, отягощенные горами горячих хлебов, бесчисленными чашами и ритонами для вина, ушатами с редькой и луком, солеными грибами, медом и лесными плодами. Мясного еще не подавали. Ждали царя.

Супруги переглянулись. Царица, встретив веселый взгляд царя, покраснела. Палак усмехнулся.

– Сейчас тебе принесут вино, мясо с подливкой из амома и сладости! Придут жены князей. Ешьте, пейте и веселитесь! Я пойду… Пора дать начало пиру!

Прежде чем выйти на крыльцо, Палак встретился с Раданфиром во дворике у фонтана. Велел позвать воевод – Калака и Омпсалака.

Первый уже в годах. Несмотря на свой небольшой рост, он считался одним из самых грозных богатырей скифского войска. Его седые волосы казались гривой дикого коня и удерживались шнурком из сыромятной кожи, охватывавшим голову. Крупноморщинистое, бородатое лицо воеводы выражало неукротимую энергию, рубцы на лбу и переносице придавали ему спокойно-свирепое, львиное выражение. В правом ухе Калак носил серьгу, левого не имел совсем. Оно было отсечено начисто, но не врагами. Он сам срезал его ножом, когда хоронили Скилура, и бросил в могилу друга и повелителя. По обычаю.

Омпсалак молод. Его отец, знатный витязь Спаргаб, друг Калака, погиб в битве с роксоланами. Теперь отцом и наставником его остался Калак. Они неразлучны в пирах и походах. У молодого князя удлиненное безусое лицо, и на первый взгляд он кажется слабым. Однако достаточно увидеть его могучую шею и тяжелые кисти рук, чтобы убедиться в обратном. Многие испытали силу его руки. Он полон азартной страсти к рукопашным схваткам, по характеру раздражителен и всегда кипит внутренним огнем. Молнии вспыхивают в его черных угрюмых глазах.

Царь обвел витязей взглядом. Помолчав, обратился к Калаку:

– Ты, Калак, поедешь моим воеводой, а Омпсалак будет твоей правой рукой. Четыреста всадников поведешь за собою. Доспехи снять, ехать в кафтанах с одним копьем. Возьмете мечи, луки и по сто стрел. Лишнего ничего не берите, чтобы кони могли скакать без передышки. Поняли?

– Поняли, Палак-сай! Скажи – куда ехать, кого бить?

– В Хаб! Там палисады не крепки, их можно повалить крупами коней. Но эллинская дружина там немалая и держится настороже! Город надо взять сразу, с ходу, внезапно!.. Кто там старшой?

– Клеомен, витязь добрый, – ответил Раданфир, – а помогает ему Бабон, сын Марона, пьяница великий, но в конном деле силен, знает степь и наши боевые обычаи…

– Тем более… Нападать нужно всеми силами, не щадить ни себя, ни коней, ну, а врага, я знаю, вы и так не пощадите!

– Постараемся, Палак-сай!

– Когда кончите дело, оставите в Хабе сто человек с сотником, а сами возвращайтесь в Неаполь! Тебе, Омпсалак, будет где разгуляться, но, смотри, не зарывайся! Там, в Хабе, еще не война, настоящая война впереди!

– Когда велишь выезжать, великий государь?

– Немедленно, но без особого шума. А ты, Раданфир, выставь на дорогах и у ворот города тайные дозоры… Чтобы эллинские соглядатаи, что прячутся в городе, буде дознаются в чем дело, не послали вперед гонцов к Клеомену!

– Слушаюсь и повинуюсь!

– Ну, с богом, да поможет вам Святой меч! Выпейте на дорогу по чаше заморского, чтоб замах был крепче!

Омпсалак мрачно усмехнулся. Калак крякнул.

– Идите!.. А теперь, друг Раданфир, за общую трапезу! Я голоден и чувствую жажду.

– Труби! – крикнул Раданфир кому-то в темноту.

– Труби!.. Труби!.. – многократно отозвались десятки голосов из гулких коридоров.

С высоты башни раздался рев рога, возвещая начало пира. Его встретили на площади тысячеголосым криком. Вспыхнули бочки со смолою. Загрохотали бубны. Оживление и шум усилились. Появление царя на крыльце вызвало необычайное воодушевление. Воины единодушно закричали, подняв над головами оружие:

– Папай! Папай!

Это боевой клич «царских скифов». Царь принял из рук князей чашу, слил «первину» на пол, прочитал молитву и одним духом опорожнил посудину до дна. Пир начался.

Солнце давно ушло за край степи, в небе загорелись звезды, столь знакомые каждому сколоту, привыкшему, посматривая вверх, находить дорогу среди степи в темные таврические ночи. Но сейчас никто не смотрел на небо. Площадь освещали костры и пылающие смоляные бочки. В огонь летели обглоданные кости, поднимая снопы искр. Костный мозг топился и горел ярким брызгающим пламенем. Что-то невиданное, захватывающее было в картине скифского пира. Игра света была столь необычайна, что царский дворец и его крыльцо, поддерживаемое витыми столбами, многокрасочная царская трапеза и ее разодетые участники начинали представляться многочисленным зрителям сказочным миражем, настолько же красивым, насколько и нереальным, могущим неожиданно, от порыва ночного ветра, превратиться в огненный столб и дымом рассеяться в просторах ночного неба.

Когда чаши были наполнены второй раз, из ворот города бесшумно, подобно веренице ночных духов, выехала многоконная рать и, спустившись с высоты, на которой располагалась скифская столица, направилась на юго-запад, перейдя с осторожного шага на крупную рысь.

Среди шума уличных плясок и песен, разгульных выкриков и смеха никто не заметил сборов и отбытия войска Калака.

Царь сидел выше других на рундуке, покрытом пестрыми чепраками. Перед ним был накрыт столик греческой работы. Остальные пирующие располагались частью за общими столами, кто постарше да познатнее, частью на войлоках и коврах, разостланных по полу. Были такие, что вытягивали ноги между блюдами и кувшинами или сидели на ступенях крыльца.

Палаку приносили яства отдельно. Когда он пил вино, все вскакивали на ноги, высоко поднимали рога и чаши и громко возглашали здравицу царю. Потом пили сами. Большинство витязей пило из двух чаш сразу, а некоторые, убившие много врагов, даже из трех. В таком случае третью чашу держал отрок, стоявший за спиною.