Николай Задорнов - Первое открытие [К океану] Страница 28

Губернатор спросил, какие города на правом берегу Амура.

— На Амуре какие города! — воскликнул Алексей. — Айгун да караул на Улус-Модоне! Три юрты да будка.

— Айгун большой ли город?

— С Иркутском несравнимо! Стены из глины, стоят пушки в деревянных ящиках… А там дальше, за Айгуном, пошла тайга.

— Бывал ли ты на устье Амура?

— Никак нет! В Тугуре был и прошел горами на Амгунь. Морем сил не было идти — ветер живьем сжигал.

— А ты пошел бы?

— Можно было бы, — безразлично отвечал Бердышов.

Муравьев заходил по кабинету. Он был с брюшком, рыж. «Проворный, как хорек», — подумал Алексей.

Губернатора брала досада. Он стал браниться, что, кроме торговлишки и соболишек, они знать ничего не хотят.

— Какие вы казаки! — подскочив к Алексею, трепал он его рубаху. — Вы торгаши! Кожаные рубахи! Ичиги! Разве сапог у вас не делают? А потом — как же так? Один из вас казак, а другой — мужик! А оба Бердышовы и ничем друг от друга не отличаетесь.

Когда губернатор отошел, Карп спросил, можно ли ходить на Амур.

Губернатор ответил, что пришлет на Усть-Стрелку полицейского офицера и ничего нельзя делать без его позволения. Ходить на Амур нельзя, не спросившись у него.

Короткий зимний день кончался. В кабинет вошел человек, стал зажигать свечи. У зеркал и среди хрусталя во множестве загорелись яркие огни.

— Вот светло! — невольно вырвалось у Карпа. — Всю ночь обутки шить можно!

— Все, что мы тут говорили, никому не открывать, — строго предупредил губернатор, отпуская казаков, — всю беседу держать в тайне.

Проводив Бердышовых, губернатор некоторое время молча поглядывал на щеголеватого Корсакова, настороженно сидевшего напротив него в кресле.

Очевидно было, что Приамурье не населено китайцами. Но, кроме того, Муравьев почувствовал другое — что в здешнем народе никогда не переставали амурскую землю считать русской и что у забайкальцев сильно стремление на Амур.

— Рассуждают про Албазин, о том, что там были пашни их дедов! — воскликнул губернатор. — Про Албазин, о существовании которого мы почти забыли! Вдруг словно из глубины веков явилась ко мне живая история! Казаки знают места пашен их предков, ходят на Амур! Для них это своя земля!

Корсаков молчал, внимательно слушая губернатора и стараясь запомнить все, что он говорит.

Муравьев был пылкий и подвижной человек.

— Что сейчас Петропавловск? — вскакивая, воскликнул губернатор. — Жалкая деревушка! А будь у нас Амур, мы могли бы построить там первоклассный порт. Кто владеет Камчаткой — владеет морями!

Исполняя повеление Николая, Муравьев по приезде в Иркутск изучал сведения о Камчатке.

Продовольствие, товары шли туда из Кронштадта на транспортах, которые посылались раз в несколько лет. Путь другой был сухопутным. Мука отправлялась гужом до верховьев Лены. Потом грузы плыли на баржах, выгружались в Якутске. Оттуда на лошадях, вьюком, везли их по огромному и труднейшему пути через леса, хребты, болота, с перегрузкой в Охотске на суда и через Охотское море отправляли на Камчатку. Была еще одна дорога на другой порт — Аян, лежащий южнее Охотска. Дорогу эту по реке Мае несколько лет назад начали заселять крестьянами из России. Теперь эти переселенцы жили деревеньками в несколько домов или в землянках. Эти новые деревеньки отстояли друг от друга на пятьдесят — шестьдесят верст. Население в них, как узнал Муравьев, вымирало.

— Конечно, куда проще сплавлять все необходимое для Камчатки по Амуру! Как бы сама природа положила тут великой реке течь на восток.

Муравьев покачал головой и умолк. Он вспомнил, как царь сказал, что Амур — река бесполезная, что в устье ее могут входить только лодки.

— В Петербурге твердят, что Амур теряется в песках! Средств на исследование не хотят отпустить: будто бы опасаются осложнений с Китаем, боятся, что Китай закроет чайную торговлю в Кяхте и лишит наших богачей доходов… А тем временем объяви нам войну англичане хотя бы на несколько дней и займи они Камчатку — мы ничего не поделаем… Лишимся ее навсегда, — сказал Муравьев, садясь за стол, — а они приобретут важнейшую станцию на океане… Да и не только Камчатку, а и Амур могут захватить…

Утром, поднявшись, по привычке, с восходом, Муравьев сидел в халате за столом и работал.

Над окном ворковали голуби. С крыш капало. Утро занималось ясное.

Генерал разбирал документы о работе горных заводов. «Отберу крестьян у горных, и новые казаки будут. Солдаты нужны».

Часы пробили полдень, когда губернатор, переодевшись и позавтракав, вошел в служебный кабинет. На столе лежали пакеты, письма и газеты — русские, французские и английские. Сегодня был почтовый день. Корсаков только что закончил распечатывать почту. Один из пакетов от Невельского. Муравьев немедленно вскрыл его.

— Меншиков ничего не сделал! — воскликнул он, прочитав письмо.

Муравьев решил, что тут надо быть осторожным. Присланный Невельским проект инструкции на опись Сахалина, а также устья и лимана реки составлен был обстоятельно. К скорейшему выходу судна приняты все меры. По письму очевидно, что Невельской взялся за дело весьма серьезно.

«Исследования его нужны мне до зарезу. И гавань на побережье близ амурского устья, которую он хочет открыть, также нужна, и река… Хотя бы плаванье по реке установить. Но как просить царя утвердить инструкцию?»

Губернатор поднялся и оттолкнул кресло так, что оно покатилось по паркету на медных колесиках. Он на всю жизнь запомнил провал своего проекта об освобождении крестьян.

Муравьев остановился у окна, в котором виден был голостволый сад. На дорожках чернела протаявшая земля. Садовник подстригал старый тополь.

«Невельской — так тот, кажется, готов идти на открытие без всяких позволений», — подумал он, вспомнив письмо решительного моряка.

Губернатор взял со стола звонок и позвонил. Вошел адъютант. Посетители давно уже ждали. Велено было начинать прием.

Глава двадцатая

АНГЛИЧАНЕ

В пору расцвета империи они старались быть сдержанными в выражении почтительности. Грубость и высокомерие также облекались в форму некоторой вежливости, но проявление их считалось обязательным.

Хилль с гордостью занес в свой дневник, чтобы потом включить в будущую книгу, запись о том, как удачно срезал он сибирского губернатора при первой встрече, в присутствии его подчиненных.

Хилль полагал, что у него есть нюх на людей, он знает, с кем и что можно себе позволить. К тому же по дороге через Сибирь он счастливо обрел попутчика. Коммерсант Риши — хозяин модного магазина в Иркутске. Его жена — дочь французского офицера, плененного в двенадцатом году и оставшегося в южной России.

Губернатор приветливо встретил Хилля и Риши, явившихся с визитом. Хилль передал официальную депешу графа Нессельроде. Губернатор вскрыл, прочел и пересказал ее. Канцлер просит оказать Хиллю всяческое содействие и облегчить его пребывание в границах Восточной Сибири…

Депеша вложена была в письмо лорда Блумфильда, английского посла в России. Губернатор пересказал все именно так, как изложено в письме лорда. Хилль сдержанно улыбнулся.

Губернатор сказал, что рад видеть гостя и познакомиться.

Хилль ответил с холодной почтительностью, что уже имел честь видеть их превосходительство. Где? По дороге. В оттепель. Его превосходительство застрял в грязи со своим экипажем на казенных лошадях. А Хилль прокатил мимо на частных, обгоняя его.

Час от часу не легче! Старый служака и так ожидал беду на свою голову. Как известно, беда одна не ходит. Пятницкий в те дни готовился к приезду нового губернатора… А в Петербурге состряпали еще одно угощение для него. Письмо канцлера Нессельроде, оказывается, послано было в Иркутск после отъезда Хилля из Петербурга, но не губернатору, а на почту самому Хиллю, до востребования, в письме лорда, с тем чтобы Хилль сам отдал в руки…

С такими верительными грамотами можно насмешливо смотреть в глаза важного чиновника. А тот и обижен, и несколько растерян, готов гневаться, но не смеет. Пятницкий понимал, как все нехорошо складывается. Он вынужден был сносить пощечину за пощечиной.

Хилль, прекрасно знавший, что Пятницкий запутался и живет в тревоге, поставил себя в достойную позицию.

Но Риши предупредил его, что сюда едет новый генерал-губернатор — опаснейшая личность.

Муравьев при первой же встрече пригласил Хилля к обеду. Он вкладывал в свои любезности столько чувства, что Хилль невольно насторожился. Новый губернатор очень молод, ему лет тридцать семь.

Жена его прекрасно говорит по-французски. Стало известно в городе, что она природная француженка. Обед был на широкую ногу. Риши узнал, что Муравьева — урожденная графиня де Ришемон.