Виктория Холт - Королева-распутница Страница 28

Девушка опустилась на колени перед Карлом:

— Ужасная ночь! Страшный день! Не дай ему продолжиться. Умоляю тебя. Я не в силах слышать крики людей. Не могу выносить их.

— Я тоже, — простонал он.

— Говорят, ты собираешься убить принца Конде.

— Везде убийства, — сказал он. — Повсюду кровь. Это обезопасит нас.

— Мой дорогой, не бери на душу тяжкий грех убийства.

Король громко расхохотался, хотя слезы продолжали течь по его щекам.

— Все убийства последней ночи — на моей совести, — сказал он. — Еще одно ничего не изменит.

— Ты не виноват. Виноваты другие. Не убивай Конде. Умоляю тебя, не убивай его.

Он погладил ее волосы и подумал: бедная маленькая королева. Несчастная иностранка в чужой ей стране.

— Печальную жизнь ведем мы, принцы и принцессы, — сказал Карл. — Тебя, бедное дитя, выдали за короля Франции, который оказался сумасшедшим.

Она поцеловала его руку.

— Ты так добр ко мне… Ты не убийца. Ты не смог бы стать им. О Карл, подари мне жизнь Конде. Я не часто прошу подарки, верно? Дай мне сейчас жизнь Конде, дорогой муж.

— Я не стану убивать его, — сказал он. — Пусть он живет. Конде — твой, моя бедная печальная королева.

Она легла возле него, и они молча заплакали вместе, как дети, страдая из-за того, что происходило внизу на улицах, кляня судьбу, сделавшую их королем и королевой в этот жестокий век.

Кошмар продолжался. В полдень праздника Святого Варфоломея судья Шаррон пришел во дворец и попросил Катрин остановить резню. Катрин и король попытались сделать это, но без успеха. То, что началось с ударом колокола Сент-Жермен Л'Оксеруа, нельзя было прекратить; кровавая баня продолжалась весь этот день и следующую ночь.

К королю вернулось безумие, он потребовал новой крови. Он был вдохновителем вылазок совершавшихся для ознакомления с результатами самых жестоких экзекуций. Он осмотрел виселицу, на которую повесили тело Колиньи после того, как его вытащили из Сены; в воду останки адмирала бросили после того, как их поджарили.

Двадцать пятого августа на кладбище Невинных неожиданно зацвел боярышник. «Это, — закричали ликующие католики, — знак господнего одобрения». Говоривших, что боярышник может цвести в любое время года, называли еретиками; это сулило мгновенную смерть. Людям было приятно задавить укоры совести, привлекая свое внимание к знаку одобрения небес. На это кладбище совершались торжественные паломничества, возглавляемые высокопоставленными священниками. Голоса святых отцов, поющих хвалу Господу и Деве, сливались с мольбами о помощи и стонами умирающих.

Карл заметно постарел с кануна Дня Святого Варфоломея; он стал похож на пожилого человека; его настроения часто менялись, короля внезапно охватывала печаль, перемежавшаяся приступами неистового ликования, когда он требовал новых жестоких акций. Он гордился устроенной резней, а через час стыдился ее. В минуту грусти он объявлял себя невиновным в резне и утверждал, что она произошла из-за тлевшей годами вражды, между домом Гизов и Лорренов и Шатильоном — вражды которую ему не удалось сдержать.

Гиз, который не желал с этим согласиться, публично заявил, что он лишь исполнял приказы короля и королевы-матери. Герцог и его сторонники оказали такое давление на короля, что ему пришлось взять на себя всю ответственность за случившееся перед советом министров. Он был испуганным и усталым; робость сменялась жестокостью, воинственность — раскаянием.

Он сутулился сильнее прежнего и чаще страдал от удушья. Казалось, он постоянно балансирует на грани безумия.

Катрин же, напротив, по мнению многих, помолодела на десять лет. Энергичная, охотно участвующая во всех церемониях, она шагала впереди религиозных процессий, следовавших по улицам, заходивших в церкви, чтобы произнести благодарственную молитву, посещавших кладбище Невинных с расцветшим боярышником — знаком господнего одобрения. Она осмотрела останки адмирала, старалась присутствовать на казнях.

Король постоянно говорил о массовой резне. Он повторял, что хотел бы повернуть стрелки часов назад, заново пережить роковой день двадцать третьего августа «Если бы мне предоставился такой шанс, — вздыхал он, — я поступил бы иначе!»

Однако его убедили в том, что убийства гугенотов в Париже недостаточно; поэтому по всей Франции католикам велели совершать убийства и зверства, подобные совершавшимся в столице. Католики Руана, Блуа, Тура и многих других городов охотно подчинились приказу из Парижа.

Кое-кто из них протестовал, потому что в провинции встречались католики столь же гуманные, как и судья Шаррон; среди этих людей главными были правители Оверна, Прованса и Дофинэ, а также герцог де Жуаез из Лангедока, отказавшиеся подчиниться устному распоряжению и убивать до получения письменного приказа короля. В Бургундии, Пикардии, Монтпелье правители заявили, что они готовы убивать на войне, но не желают брать на душу грех хладнокровного истребления граждан.

Это походило на бунт; Катрин и ее совет не знали, как им поступить; наконец они решили отправить в мятежные провинции священников, которые объяснят католикам, что Святой Михаил, явившись в видении, велел учинить истребление гугенотов.

Это было принято как воля небес, и кровавая оргия продолжилась; за несколько недель после Дня Святого Варфоломея по всей Франции были вырезаны многие тысячи людей.

Услышав новости, Филипп Испанский громко рассмеялся — по свидетельству многих, впервые в жизни. Карл, сказал он, заслужил титул «самого христианского короля». Филипп поздравил в письме Катрин с тем, что она воспитала сына по своему образу и подобию.

Кардинал Лоррен, находившийся в это время в Риме, щедро вознаградил гонца, принесшего ему весть о истреблении гугенотов. Рим был украшен праздничными огнями по случаю смерти множества его врагов; люди пели «Те Деум»; пушки замка Сент-Анджело стреляли в честь резни. Папа и его кардиналы отправились процессией в церковь Святого Марка, дабы обратить внимание Господа на богоугодные деяния его верных слуг; сам Грегори преодолел пешком расстояние от церкви Святого Марка до собора Святого Луи.

Но если католический мир ликовал, то в Англии и Голландии царил глубокий траур. Вилльям Молчаливый, прежде надеявшийся через Колиньи получить помощь Франции, был охвачен грустью. Он сказал, что король Франции поддался опасному влиянию и что в скором будущем его королевство ждут новые неприятности. Убийство ничего не подозревающих невинных людей, продолжил он, — дурной способ разрешения религиозных проблем.

— Это, — сказал Берли английской королеве, — величайшее преступление со дня распятия Христа.

Через несколько недель после резни король принимал в своих покоях большое число придворных; они пытались возродить былое веселье. Сделать это оказалось непросто. Мешала память; случайно упоминались имена, и люди с ужасом вспоминали, что человека уже нет в живых, а его убийца находится среди них. Кровавая резня преследовала католическую знать, точно призрак из загробного мира, который нельзя прогнать.

Люди громко разговаривали, звучал смех, по большей части искусственный; внезапно за окнами Лувра раздалось карканье, сопровождавшееся хлопаньем крыльев.

За тишиной, воцарившейся в покоях, последовал шелест. «Словно ангел смерти пронесся над Лувром», — заметил потом кто-то.

Взволнованная Катрин, не уступавшая в суеверности всем присутствующим, поспешила к окну. Выглянув наружу, она заметила летящую над дворцом стаю ворон. Она вскрикнула; все подбежали к окну посмотреть на птиц. Они кружили, каркая над дворцом, садились на него, подлетали к окнам. Долгое время они летали возле Лувра.

Хотя некоторые люди предположили, что птиц привлекли трупы, всех в этот вечер охватил страх.

Многие верили, что птицы были душами убитых ими людей, прилетевшими для того, чтобы помучить убийц и напомнить им о том, что их дни тоже сочтены, что их ждет та же участь, на какую они обрекли несчастных гугенотов.

Катрин вызвала к себе Рене и братьев Руджери и потребовала защитить ее с помощью магия от надвигающейся беды.

Король в ярости крикнул птицам:

— Летите сюда… кем бы вы ни были. Убейте нас… Сделайте с нами то, что мы сделали с теми людьми.

Мадлен и Мари Туше изо всех сил старались успокоить его.

Герцог Аленсонский, расстроенный тем, что ему ничего не сказали о готовящемся массовом убийстве и не дали принять в нем участие, мог без страха и со злорадством наблюдать за тем, как подействовало появление птиц на окружавших его людей. Марго и Наваррец смотрели на ворон со спокойной совестью. Дрожащий герцог Анжуйский подошел к матери и не отходил от нее. Генрих де Гиз сохранял спокойствие. Если птицы — это души мертвых гугенотов, то душа отца защитит его, решил герцог. Он лишь исполнил клятву отомстить за него, которую дал после смерти Франциска де Гиза.