Наталья Павлищева - Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы Страница 28

Вместе с Ораниенбаумом императрица «подарила» молодым и того, кто мог его преобразовать согласно модным веяниям — совершенно замечательного архитектора Бартоломео Растрелли, который создавал шедевры и ей самой. Смеялась:

— От сердца отрываю, но с вами отправляю, чтобы мастер посмотрел да свое веское слово сказал.

Это был царский подарок — отпустить в дальний Ораниенбаум знаменитого своими работами художника, у которого дела и в Царском Селе по горло, и в самом Петербурге. Именно Растрелли задал тон городу на Неве, создав в нем первые достойные поклонения и почитания в веках дворцы.

Мастер посмотрел и слово сказал, в Ораниенбауме тоже началось строительство, хотя, конечно, не в таких объемах. Но там и Меншиковский-то дворец был не обжит еще, Александр Данилович до конца не достроил, когда в ссылку был сослан, а дальше никто не занимался.

Гуляли по парку, катались в лодках на прудах, но чаще всего Екатерина читала, присев с книгой в хорошую погоду на террасе, а в дождь перед окном, а Петр муштровал своих солдат, вызывая восторг у фрейлин, которым казалось, что его грубые замашки и жестокость и есть признак мужественности. Здесь не было той компании, какая когда-то образовалась в Москве, нынешние фрейлины смотрели великому князю в рот, восторгаясь любой его глупостью, во всем потакали и постоянно хихикали. Екатерина смеялась сама с собой: императрица нарочно выбрала такое сопровождение, чтобы Петр выглядел на их фоне умней? Возможно, так и было, но самой княгине оказалось невыносимо скучно. Выручали все те же книги. Потом она записала в дневнике, что ее учителями были несчастье с уединением.

В один из вечеров Петр принялся привычно разглагольствовать, что́ намерен сделать в Ораниенбауме. Екатерина читала, лежа в постели. Великий князь расхаживал по спальне в шлафроке, размахивая руками, глаза его блестели от собственной придумки. Что-то уж очень разошелся… Екатерина прислушалась.

Петр задумал поставить вместо старой деревянной новую каменную крепость по всем правилам. Ясно: чем бы дитя ни тешилось…

— А кто будет в крепости жить?

— Помните, я говорил о капуцинском монастыре? — Петр обернулся так резко, что шлафрок распахнулся, на мгновение обнажив тощие ноги, князь смущенно запахнулся и продолжил: — Там будем жить мы по законам обители.

— Помню: возить воду в бочке…

Он не заметил легкой насмешки в голосе, согласился почти радостно:

— Да! Ходить в монашеской одежде…

— А к чему тогда крепость?

Спросила и тут же обругала сама себя; он же мог ввести монашеский устав и во дворце, лучше уж крепость: пока ее построят… Может, надоест к тому времени?

— Крепость должна быть! Крепостей вообще должно быть как можно больше! Россия убогая страна, здесь нет крепостей. Я исправлю эту ошибку, построю их на каждом пригорке, на каждой реке, все будут жить в крепостях, тогда страна станет сильной.

— Но в России слишком много пригорков…

— Вечно вы спорите! Не рассуждайте о том, чего не понимаете. Читайте вон свои глупые книжки и молчите.

Он улегся на свою половину кровати, отвернулся, сердито сопя. Екатерина опустила «глупую» книжку — «Философские письма» Вольтера — и задумалась. Они никогда с Петром не поймут друг друга, он думает только вот такими категориями — крепостями и муштрой, она стала размышлять над философскими вопросами. Может, крепости и нужны, но ведь для будущего правителя нужны не они одни — как Петр собирается править?

До правления еще очень далеко, может, остепенится и станет разумней? А пока пусть строит крепости, только ее не трогает. Нет, нельзя не трогать, им нужен наследник; пока не родится сын, Елизавета Петровна будет следить при помощи своих шпионов за каждым шагом, каждый шаг регламентировать и направлять. А как родить, если муж вот так после нескольких тирад укладывается и засыпает, и никакие соловьи за окном его не тревожат. Она вчера сказала про соловьев, мол, сходить бы послушать… Фыркнул:

— Глупости ваши соловьи!

Может, и глупости, но наследник-то нужен.

У Екатерины прошло раздражение на мужа, которое было, когда воевала с его откровенным пьянством, она успокоилась и убедила сама себя, что будет терпеливой, даже ласковой до тех пор, пока не родит сына. Они жили уже не первый год, но муж не делал даже поползновений хотя бы обнять ее.

Нехороша собой? Глупа? Вздорна? Дичится? На любой из этих вопросов она могла возразить. Пусть не первая красавица и до Елизаветы Петровны в молодости ей далеко — та настоящая русская красавица, — но ведь и не дурнушка же! Принцесса Курляндская кривобока и горбата, у нее плохие зубы, глупая улыбка и красные руки, но великий князь без ума от этакой «красы». Любой из фрейлин и возлюбленных ее мужа в разумности и начитанности далеко до Екатерины, ее терпению может позавидовать кто угодно, как и живости и общительности тоже.

Так в чем же дело, почему Петр флиртует с горбатой глупой уродиной, но засыпает, как только ложится рядом с красивой умной женой? Сколько это будет продолжаться? Чем нужно его привлечь, неужели придется глупо хихикать, раскрыв рот смотреть на то, как он дубиной лупцует солдат, недостаточно хорошо вытягивающих ноги при прохождении строем, или искривить себе спину, сгорбившись? А может, научиться ругаться, как фельдфебель на плацу, курить трубку и пить водку?

Она не знала, что следующая многолетняя любовница Петра так и сделает — Елизавета Воронцова (снова горбатая и косоглазая!) действительно будет курить трубку, пить водку и ругаться матом. И едва не погубит саму Екатерину.

За окном заливались соловьи, нежным светом раскрашивалась белая петербургская ночь, а рядом с красивой разумной женой храпел некрасивый странный муж. Вернее, женой и мужем они были только по названию, шел уже не первый год их совместной жизни, но свою мужественность Петр не только не смог доказать, но и не пробовал это сделать.

Нет, не получалась у Екатерины первая любовь с Петром. На ее счастье, сердце еще спало…

Несколько раз за лето и осень приезжала государыня, смотрела, слушала, качала головой и уезжала… А что она могла поделать?

Екатерина и Петр выезжали в Петербург нечасто.

В начале мая Петр вернулся из Зимнего дворца, где Елизавета Петровна давала обед в честь гвардии. Князь так кичился перед супругой, что ей не оказана честь быть на сем обеде, потому что она никто, а он — подполковник! Петр даже не был по своему обычаю пьян, видно, от самодовольства даже вино не взяло. Зато полночи возбужденно бегал по спальне и рассказывал, как проходил сам обед, но главное, кто и где сидел.

Екатерина терпеливо таращила глаза, она с первых минут поняла, что главной гордостью уже не перед супругой, а перед остальными для Петра было то, что он сидел рядом с императрицей под номером первым, как подполковник лейб-гвардии Ее Императорского Величества Преображенского полка. Сама Елизавета Петровна была во всех гвардейских полках полковником и мундиры, то один, то другой, надевала часто.

— Да! Стол стоял в форме короны, и даже Алексей Разумовский сидел нумером четвертым!

Пока Петр повторял и повторял, Екатерина, стараясь не пропустить сути его разглагольствований, чтобы не попасть впросак, если вдруг что-то спросит (ей даже самой удавалось переспрашивать: «А Бутурлин где сидел? А Кирилл Разумовский?», что доставляло Петру истинное удовольствие, потому что они сидели дальше), вспоминала обеды, на которых присутствовала сама. Такое бывало часто и доставляло ей немало удовольствия.

— А из пушек палили?

Могла бы не спрашивать, и так слышно, но это ради Петра, тот в упоении принялся размахивать руками:

— А как же?! При каждом тосте!

Она смотрела на мужа и думала, что он, в сущности, просто ребенок, для которого присутствие за обедом рядом с государыней, но «выше» по положению многих заслуженных генералов и полковников — просто подарок судьбы.

Петр был прав, каждый тост, который провозглашался за парадным столом, а главными были за здравие государыни-императрицы, сопровождался орудийным залпом батареи, стоявшей на площади у дворца. Тосты произносились обер-гофмаршалом, и пить полагалось быстро и до дна. Пили привозные напитки, водку с редькой Елизавета Петровна потребляла только в своих покоях и за компанию с особо приближенными.

Вообще столы представляли собой потрясающее зрелище. Императрица погулять любила, и застолья у нее бывали роскошные. Екатерина вспомнила обед на четыре сотни человек в день тезоименитства Елизаветы Петровны. Сама княгиня была изумлена обилием украшений не столько на гостях, сколько на парадном столе, если это сооружение вообще можно было назвать столом.

Огромная деревянная змея, извиваясь, едва не скрывалась вдали парадной залы. С дальнего ее конца сидевшая за отдельным столом на возвышении под балдахином Елизавета Петровна казалась маленькой-маленькой. Екатерина тогда подумала, что едва ли в том конце слышат произносимое рядом с императрицей, только по крикам «Виват!» менее знатные гости понимали, что провозглашен тост и следует опустошить свой бокал.