Вальтер Скотт - Карл Смелый Страница 28

Еще более непостижимые сомнения овладели тогда умом молодого человека. Он не раньше пришел в себя, как услыхав голос швейцарца: «Что ты это, король Артур?.. Спишь ты или ранен?»

— Ни то, ни другое, — сказал Филипсон, собравшись с духом, — я только очень удивлен.

— Удивлен? Чем же это, ваше величество?

— Оставь свои шутки, — сказал Артур с некоторым нетерпением, — и отвечай мне как рассудительный человек. — Попалась ли она тебе навстречу? Видел ли ты ее?

— Видел ли я ее? Да кого? — спросил Донергугель. — Я никого не видал и готов дать клятву, что и тебе также никто не попадался, потому что я почти все время не спускал с тебя глаз. Если ты кого-нибудь заметил, то отчего же ты не закричал нам?

— Оттого, что это была женщина, — отвечал, запинаясь, Артур.

— Женщина! — повторил презрительно Рудольф. — Клянусь честью, король Артур, если бы я не видал доказательства твоего мужества, то подумал бы, что сам ты не храбрее женщины. Странно, что какая-нибудь тень ночью или пропасть днем приводят в трепет такого храброго человека, каким ты себя столько раз показал…

— И каким я всегда покажу себя, если потребуют обстоятельства, — прервал англичанин, уже вполне овладев собой. — Но клянусь тебе, что если я обнаружил страх, то он порожден не земным существом.

— Пойдем вперед, — сказал Рудольф, — мы не должны забывать о безопасности наших друзей. Явление, о котором ты говоришь, может быть, есть не что иное, как хитрость, которой хотят отвлечь нас от исполнения нашей обязанности.

Они пошли через освещенную луной площадку. Минутное размышление совершенно привело Артура в себя, и вместе с тем у него явилась неприятная мысль, что он выставил себя в странном и неприличном виде перед тем человеком, которого ему менее чем всякого другого хотелось бы иметь свидетелем своей слабости.

Представив себе отношения, существующие между ним, Донергугелем, Бидерманом, его племянницей и прочими членами их семейства, вопреки недавно принятому им намерению, он внутренне убедился в том, что долг повелевает ему донести своему начальнику, которому он сам себя подчинил, о явлении, виденном им два раза в продолжение ночной его службы. Тут могли быть какие-нибудь семейные обстоятельства — исполнение обета или другая подобная тому причина, по которой поступки этой молодой девушки объяснятся для ее родственников. Притом же он был здесь на службе, и под этой тайной могла скрываться опасность, которую должно предупредить или принять против нее меры; во всяком случае, товарищ его имел право быть извещенным о том, что он видел. Нужно полагать, что это новое намерение Артура родилось в такую минуту, когда чувство долга и стыд при мысли о выказанной им слабости перевесили личное его расположение к Анне Гейерштейнской. Расположение это было также немного охлаждено той таинственной неизвестностью, которой происшествия минувшей ночи покрыли, как густым туманом, прелестный образ Анны.

Между тем как мысли Артура приняли это направление, Рудольф, помолчав несколько минут, сказал:

— Полагаю, любезный товарищ, что будучи твоим начальником, я имею право требовать от тебя подробного донесения о том, что ты видел, тем более что это должно быть что-нибудь важное, если оно могло так сильно встревожить человека такого твердого, как ты. Но если, по твоему мнению, общая безопасность позволяет сохранить в тайне виденное тобой до нашего возвращения в замок и если ты предпочитаешь донести об этом самому Бидерману, то скажи мне, и я не только не стану принуждать тебя быть со мной откровенным, но дам тебе позволение оставить нас и тотчас возвратиться в замок.

Это предложение тронуло за самую чувствительную струну того, кому оно было сделано. Безусловное требование доверительности, может быть, вызвало бы отказ, но скромный и дружелюбный вызов Рудольфа совершенно согласовался с настоящим расположением духа нашего англичанина.

— Вполне сознаю, гауптман, — сказал он, — что я обязан сообщить тебе о том, что я два раза видел в эту ночь; но в первом случае этого не требовал долг мой; при вторичном же явлении я так был изумлен, что даже и теперь едва могу найти слова для объяснения.

— Прошу тебя, объясни мне, в чем дело? Мы, швейцарцы, не любим терять время на то, чтобы разгадывать загадки…

— А то, что я сообщу тебе, есть действительно загадка, — отвечал англичанин, — и загадка такая, которую я сам не в состоянии разрешить. В то время, когда ты отправился в первый твой обход вокруг развалин, — продолжай он, несколько запинаясь, — появившаяся из замка женщина перешла через мост, миновала мой пост, не произнеся ни единого слова, и исчезла во мраке леса.

— А! — вскричал Донергугель, не дав больше никакого ответа.

— Пять минут тому назад, — продолжал Артур, — та же самая женская фигура вторично прошла мимо меня, показавшись из-за этих кустов и деревьев, и так же исчезла, не сказав мне ни слова; сверх того, знай, что это явление имело стан, лицо, походку и одежду родственницы твоей, Анны Гейерштейнской.

— Довольно странно, — сказал Рудольф с недоверчивостью, — но я не стану сомневаться в истине твоих слов, так как по вашим рыцарским понятиям на севере ты бы счел это смертельной обидой. Позволь мне только заметить, что у меня такие же глаза, как твои, и я не сводил их с тебя ни на минуту. Мы были не дальше ста шагов от места, где я нашел тебя, остолбеневшего от изумления. Как же мы не видали того, что видел ты?

— На это я не в состоянии отвечать. Может быть, глаза твои не были обращены на меня в то мгновение, когда призрак мне явился — может статься, он был видим — как, говорят, случается при сверхъестественных явлениях — одному только мне.

— Поэтому ты полагаешь, что это видение — призрак, сверхъестественное явление?

— Что я могу на это сказать? — возразил англичанин. — Церковь наша допускает возможность таких вещей; и, конечно, гораздо естественнее считать это явление призраком, чем думать, что Анна Гейерштейнская, милая и благовоспитанная девушка, пойдет в лес в такую ночную пору, когда безопасность и приличия требуют, чтобы она оставалась в своей комнате.

— Ты судишь справедливо, — сказал Рудольф, — однако носятся слухи, хотя мало кто любит говорить о них, будто бы Анна Гейерштейнская не во всем такова, как прочие девушки, и будто ее видывали в таких местах, куда ей трудно бы попасть без посторонней помощи.

— Как! — вскричал Артур. — Так молода, так прекрасна и уже в связи с врагом рода человеческого! Не может быть.

— Я не говорю этого, — возразил Донергугель; — но теперь не имею времени подробнее объясниться. По возвращении в Графслустский замок я найду случай больше тебе сказать. Теперь же я взял тебя с собой в обход с той главной целью, чтобы представить тебя нескольким друзьям, которых тебе приятно будет узнать и которые желают с тобой познакомиться — здесь мы должны найти их.

Сказав это, он повернул за угол массивного утеса, и совершенно неожиданное зрелище представилось глазам Артура.

Под навесом наклонной скалы горел большой огонь, вокруг которого сидело или лежало человек пятнадцать молодых людей в швейцарской одежде, но с пышными украшениями из золота и серебра, ярко блестящими при свете пылающего огня. Багровые лучи его отражались на серебряных кубках, переходивших кругом из рук в руки вместе с бутылками. Аргур заметил также остатки пиршества, которое, по-видимому, только что кончилось.

Пирующие весело вскочили со своих мест, увидя подходящего Донергугеля с товарищем. Они тотчас узнали его по росту и приветствовали титулом гауптмана или начальника, изъявляя при этом пламенный восторг, но в то же время удерживаясь от всяких шумных восклицаний. Радушие их показывало, что они очень рады приходу Рудольфа, а осторожность давала знать, что он пришел и должен быть принят тайным образом.

На общие приветствия он отвечал:

— Благодарю вас, мои отважные друзья. Пришел ли сюда Рюдигер?

— Ты видишь, что его еще нет, — сказал один из молодых людей, — а то бы мы удержали его здесь до твоего прихода, храбрый гауптман.

— Его, верно, что-нибудь задержало в обходе. Нам также встретилось препятствие, однако мы явились раньше него. Я привел к вам, друзья, того храброго англичанина, о котором говорил, что было бы желательно принять его в члены нашего отважного товарищества.

— Милости просим, мы очень ему рады, — сказал один молодой человек, который по богато вышитой одежде светло-синего цвета казался предводителем, — еще больше того рады, если он принес с собой сердце и руку, готовые участвовать в нашем подвиге.

— В этом я порукой, — отвечал Рудольф. — Налейте вина и выпьем за успех нашего славного предприятия и за здоровье нашего нового сообщника.

Между тем как кубки наполняли превосходным вином, какого Артуру еще не случалось пить в этих странах, он рассудил, что, до вступления в это общество неплохо было бы узнать тайную цель союза, в который, по-видимому, его так сильно желали принять.