Георгий Гулиа - Ганнибал, сын Гамилькара Страница 28

Бармокару следовало наклониться, чтобы узнать, жив его товарищ или нет. Но недостало сил, и ему, говоря откровенно, было безразлично, что с Ахиллом. Более того, он сомневался в том, что сам-то жив-здоров.

– Пни его ногой, – посоветовал Бармокар.

– А ты не можешь?

– У меня ноги прилипли к земле.

Гэд пнул грека, и тот болезненно вздохнул.

– Живой, – обрадовался Гэд и тут же забыл о нем. – Послушай, Бармокар, если и следующая ночь будет такая, я не вынесу.

– Как так – не вынесешь?

– Очень просто. Ты посмотри на эту зеленую тину. Видишь черные холмики? Это же люди! Они уснули стоя, а потом спокойно утонули в болоте.

– Где ты видишь черные холмики?

– Открой глаза пошире – они перед тобой.

– Я вижу туман.

– А ты глянь левее.

Бармокар поворотился то в одну, то в другую сторону. И замотал головой.

– Ослеп, что ли?

– Ага.

– Глянь на меня.

Гэд взял в свои ручищи голову друга, точно арбуз на августовском рынке.

– Да ты, брат, и впрямь слепой… Есть тут вода? Нет воды.

Гэд поплевал на пальцы и попытался стереть грязь, налипшую на глаза Бармокара. Тот покорно терпел. И вскоре действительно прозрел.

– Теперь вижу, – сказал он. – Да, кажется, люди. О боги! Ведь и мы с тобой могли оказаться такими же холмиками. И Ахилл тоже.

– А ты думал!

Бармокар растолкал грека. Ахилл продрал глаза.

– Он сладко спал, – сказал Гэд.

Ахилл ощупал постель. Видимо, она показалась ему слишком липкой – так определил Гэд. Грек, изображая крайнее отвращение к своему ложу, медленно присел.

– Где я? – вопросил он.

– На маменькиной постельке, – пошутил Гэд.

Бармокару стало смешно:

– Вот что скажу: если шутить начали, – значит, живы.

– Да еще как, – сказал грек и кряхтя стал подниматься. – Я вител болот, в детьстве не рас попадал ф тина, но такого я есе не витывал.

– Еще не то увидишь.

– Гэд, возьми свой слов обратно! Я больсе не могу. Второй такой ночь не винесу.

– Вынесешь, – проворчал Гэд. – И долго еще вспоминать будешь.

– Хде сдесь вода, Гэд?

– Воды захотел? Процеди эту зеленую грязь – получишь воду. Такую ледяную. Как в Альпах.

– Напомнил, – сказал грек, – напомнил Альпы. А снаешь, что сказу?

– Не знаю.

– Сказу, что в Альпах было приятней. Лезишь, по крайней мере на цистом льду, а не на вонюцей тине.

Туман поднимался все выше и, влекомый тихим ветром, уходил на восток. Солнце начинало понемногу согревать землю, продрогшую за ночь. Становилось теплее. Но с теплотой сильнее завоняла тлетворная зеленая жижа, щедро разлитая по земле.

Сотники начинали собирать воинов. Зазвучали сигналы. Все, кто мог подняться, откликались на них.

Из-за холмика показался слон. В отличие от людей, он был чистенький, выхоленный. Шагал по-прежнему величественный, но острый глаз непременно приметил бы в его облике нечто ущербное, такое, что обычно не вязалось с понятием «слон». Впрочем, его берегли, в бою он не участвовал. А все его товарищи уже погибли: одни – в Альпах, другие – в боях и тяжелых переходах. Какими ни казались слоны могучими, а человек все-таки оказался более выносливым.

– Это он, – сказал Гано Гэд.

Бармокар не сразу уразумел, кого имел в виду Гэд. А грек догадался.

– Комантуюсий на слоне, – сказал он с почтением.

– Значит, и этот, индус?.. – обрадовался Бармокар.

– Что ты прицепился к нему? – усмехнулся Ахилл.

На помощь другу пришел Гэд.

– Старые друзья. Еще по Карфагену. Его брат женат на его сестре.

– Ево, ево! – передразнил грек. – Цей брат? Цья сестра?

Гэд вспыхнул, ткнул пальцем в грудь Бармокара:

– Его брат… Того индуса сестра. Твои мозги переварили?

– Перефарили, – успокоил его Ахилл. – Осторозней, слон!

И в самом деле прямо на Гэда двигался царь джунглей. На нем восседали Ганнибал и погонщик. Десятки всадников двигались вослед. А Рутты не было видно.

Воины почтительно расступились, чтобы дать дорогу слону. Но великан остановился. Ганнибал указал на Гэда и резко вопросил:

– Кто ты?

– Гано Гэд, пращник, великий господин.

– А ты?

– Тоже пращник. Мое имя Бармокар.

– Ты?

– Ахилл. Афинянин. Прасник.

Шлем на голове командующего пламенел, словно огонь жертвенного костра. Доспехи на нем сверкали при лучах восходящего солнца. Ни усталости, ни тревоги на его лице. Все в нем по-воински – и стать, и оружие, и взгляд.

– Эта грязь на тебе очень вонючая, – сказал командующий, и душа Гэда ушла в пятки.

– Великий господин, я спал в грязи и не успел почиститься.

– Когда ты это сделаешь?

– Солнце только взошло, и я, наверное, найду воду.

– А ты?

Бармокар, запинаясь, пояснил, что спал на сдохшей лошади, а во сне свалился в тину. Теперь вот, мол, дождался рассвета и надеется вновь обрести достойный воина вид.

Грек не стал дожидаться, когда командующий укажет на него и прикажет объяснить легко объяснимое. Он сказал по-эллински:

– Великий господин, поскольку впереди я вижу по меньшей мере сотню болот, то полагаю привести себя в порядок в конце этого пути, по которому – слава богам и тебе! – мы все-таки прошагаем, не уронив чести!

– И как далеко ты думаешь прошагать, любимец Зевса?

– Это зависит от твоего приказа.

– Если я прикажу шагать неделю?

– Прекрасно!

– Две недели?

– Очень, очень хорошо!

– Три недели?

– Пусть даже четыре! С моими друзьями, – Ахилл указал на Гэда и Бармокара, – мне ничего не страшно.

Ганнибалу понравился этот наемный пращник. Эти наемники требуют немало золота, но бьются честно…

– Соратники, – сказал Ганнибал, – я верю в вас, и эта вера ободряет меня! Слава тем, кто погиб в этих болотах как воин!

И слон прошествовал дальше. А за ним и всадники ливийские.

– Я аж вспотел, – продолжал Ахилл на родном языке. – А он как ни в чем не бывало. А? Разве эти болота не отравляют его? Разве он не дышит одним с нами воздухом?

– Это – бог, – сказал восхищенный Гэд.

Бармокара стошнило зеленой жижей. Он упал на колени, его пригибало к земле.

– Смерть пришла, – простонал он.

Ахилл раздобыл флягу с вином и дал Бармокару.

– Тебе луцсе? – спрашивал грек. – Луцсе?

Бармокар делал рукою непонятные знаки. Он чуть не уткнулся в землю носом. Его тошнило, а желудок был пустой.

– Ти глубзе дыси, – советовал грек.

Подошел сотник – широкоплечий рыжеволосый детина.

– Что с ним?

– Тоснит, – пояснил грек сотнику.

– Что же с того?

– А ницево, – весело сказал грек.

– Тошнит! Кого теперь не тошнит? – И сотник пошел по своим делам, крикнув: – Всем держаться стойко! Слышите?

Гэд стоял в полной растерянности, плохо понимая, что делается вокруг: едет на слоне божество, этого Бармокара воротит, а сотник чего-то орет.

– Или я сошел с ума, – сказал Гэд, – или кто-то другой спятил…

– Сколее друкой, – пошутил грек. И обратился к Бармокару: – Слусай, друк, тебе луцсе?

Опять непонятные знаки рукою.

– Сто это знацит? – спросил грек Гано Гэда.

– Ты знаешь, что такое хана?

– Хана? – грек задумался. – Это карфакенское рукательство?

– Почти. А означает вот что… – Гэд провел ребром ладони по своей грязной худющей шее. – Понял?

– Теперь ясно, – сказал грек. – У тебя сейцас плохое настроение?..

– Нет, почему же? – возразил Гэд. – Я готов драться с кем угодно. Но валяться в грязи – не в моем обычае…

А Бармокар упал наземь. Его следовало поднять, оказать помощь. Этим и занялись грек и Гано Гэд.

Ганнибалу сообщили, что Миркан Белый, великий звездочет, умирает.

Командующий находился в своей походной палатке. Был холодный вечер, высоко в небе сияла почти белая луна. И свет падал на землю белый-белый. От этого и тина казалась не зеленой, а желтоватой, и местность, насколько хватало глаз, выглядела умирающей…

– Что? – спросил командующий, точно его, сонного, вдруг растолкали.

– Господин великий, умирает Миркан,

– Какой Миркан?

– Белый, великий господин.

– Кто ты сам?

Вестник был человек молодой, чистый, точно из бани, и в чистой одежде военного жреца.

– Я недостойный помощник Миркана Белого.

– Что с ним?

– Годы его немалые, а воздух здесь гиблый...

Ганнибал вспыхнул:

– Ври, да не завирайся, сосунок дикой собаки! Где ты нашел гиблый воздух?

Молодой жрец опешил, попятился к пологу.

– Стой, тебе говорят! – Ганнибал чуть не подпрыгнул. – Запомни, собачий сосунок: нет здесь гиблого воздуха, как нет гиблых мест! Умирает тот, кто умирает по своей глупости, по дурости, по наивности, наконец! Умный и смелый никогда не умрет, не сразившись с врагом. А где враг? С кем идет сражение? Скажи мне! Кого поразил римский меч? Кого уложил римский пращник? Кому проломили череп римской катапультой? Ага, молчишь? Не знаешь? И не можешь знать! Ибо нет врага поблизости, мы идем своей дорогой. Понял?