Павел Северный - Андрей Рублев Страница 28

Мамай должен увидеть Русь на коленях и уверен, что увидит ее покорность. Сейчас Орда торгует с Русью, нещадно обворовывая ее. Едва ли не даром покупает у Руси драгоценные меха, а шелковые ткани, парчу, сафьян продает за золото. Орда со всего получает барыши, ибо стоит на путях торговли Руси с Китаем, Туркестаном, Ираном, Крымом и Византией. Мамай мечтает, чтобы покоренная Русь все свои драгоценности и товары отдавала бы Орде даром, а Орда от этого богатела и богатела.

Совсем недавно с Руси к хану прибыл удельный князь со свитой бояр и с доносом на московского князя Дмитрия. Хан хотел скрыть от Мамая приезд доносчика. Но разве мог хан осуществить свое намерение, когда у Мамая по всей Золотой Орде есть верные слуги, которых он лично душит за малейшие оплошности.

Плаксивые крики павлинов в саду надоели Мамаю, и он вернулся в свои покои. Не увидев на ложе персианки, похлопал в ладоши, и тотчас в узкую дверь вошел молодой слуга с весенним кумысом в серебряной пиале. Взяв от слуги пиалу, Мамай понюхал кумыс и от удовольствия плотно прикрыл веки, а в мыслях опять представил, как непобедимая ордынская конница растопчет непокорную Русь, уже именующую себя Великой. Мамай пил кумыс большими жадными глотками, плотно сомкнув веки.

2

На Руси животворное дыхание весны.

Как всегда в весеннюю пору, Русь опутана слухами о зашевелившихся на далеких степных просторах кочевниках. Люди слушают вести о татарах и прикидывают в умах, к чему бы это весеннее шевеление Орды. Может, удумал хан новый поход на Русь, а может, татарская конница кочует, выискивая сочнотравые пастбища. Кто на Руси не знает, что вражья сила Орды в конской сытости. Любые вести о татарах тревожат. Устала Русь искоренять пепелища после нашествий. Устали русичи от ожиданий любых напастей, готовых обрушиться на их мирный, трудовой покой.

Зимняя стужа успокоила людскую тревожность, но весенние ветры вновь заставили людей вспоминать, что не должна Русь забывать о кочевниках. У Руси без них голова пухнет от споров бояр о родовитости, от грызни удельных князей из-за зависти к возвеличению московского князя Дмитрия. Не изживна удельная распря, а ее осиное гнездо – в уделе князя рязанского.

Весна на Руси.

3

В вотчине Ирины Хмельной березы в переливах молодой зелени. Дуновения ветров из-за озера наносят с лесных мочажин сладкий дурман цветущих ландышей.

В это утро под шепоток дождика появились в вотчине нежданные гости. Осчастливили хозяйку наездом родители. Сама Ирина Лукияновна редко навещает их, вот они и объявились без предупреждения. При встрече родители показались боярыне озабоченными и неласковыми. От дальней дороги старая боярыня Руфина сразу легла в постель, повелев мужу не отходить от нее. Усталость матери не удивила, знала Ирина, что от нырков на дорогах и молодые тела ноют, а дороги нынче еще не везде просохли от весенней распутицы.

Только за полдень гости, приодевшись, появились в трапезной. Боярыня Руфина оглядела ее убранство, истово крестилась на иконы. Молча сели за стол перекусить с дороги. Мать придирчиво оглядела стол, заставленный блюдами и мисами со всякой снедью, по выражению ее лица дочь поняла, что старуха столом осталась довольна.

Ирина Лукияновна с интересом посматривала на родителей. Мать не горбилась, а ее былая статность все еще не скатилась с покатости плеч. От одного взгляда на старую боярыню становилось ясно, в кого уродилась дочь. Суровость в пригожести лица Руфины. Его полнота не позволяла морщинам четко обозначать на нем свои царапины. На подбородке старухи краснела бородавка, совсем как ягодка клюквы, только с седыми волосками.

Облик матери отодвинул на второй план облик отца, дородного боярина Лукияна. Глядя на него, дочь убедилась, что он по-прежнему остался все таким же бессловесным, подчиняющимся жесткой воле жены.

Руфина ела молча, не торопясь, отведывая всю выставленную на столе снедь, не забывая съедаемое запивать то квасом, то медом. С особым удовольствием ела рассольного поросенка с рассыпчатой гречневой кашей, и даже, удивив мужа, сама положила ему на тарелку гусиные потроха с вязигой в уксусе.

Когда дочь второй раз пододвинула отцу блюдо с отварным сигом в пареном луке, Руфина недовольно произнесла:

– Не заботься. Ежели захочет, сам возьмет. Жиреет от рыбного, а у него одышка с удушием. Неужли помнишь, что рыбное отцу по душе?

– Помню.

Ирина Лукияновна, налив в чару мед, остановила взгляд на матери, а та, почувствовав в нем холодок, все же не отвела своего взгляда. Обе подумали, что радости в их взглядах нет оттого, что дочь никогда не видела ласки в глазах матери, и теперь не удивлялась их студености.

– Навестили тебя, Арина, чтобы вовсе ты не позабыла о нашем житье.

– Радость от встречи у меня превеликая.

– Так пошто сама столь годков к нам не наведывалась? Когда при муже была, тогда понятно. Не жаловала я его. Но после того как овдовела, только разок была, да и то мимоходом.

– Хозяйство у меня, матушка, с великим беспокойством. За конями, знаешь ведь, нужен неусыпный пригляд.

– Тиуна надо дельного завести. А ты молодцу вотчину доверила. Откуда эдакий объявился?

– Андрей, матушка, не тиун. Он иконописец. Новый храм иконами украсил.

– Сомневаюсь! Всю жизнь иконописцев только стариками видала. Пошто держишь его возле себя?

– Нужный он для меня человек.

Заметив на лице матери недовольство, Ирина, прервав разговор об Андрее, спросила:

– Куда путь держите?

– Неужли не поняла, что навестили тебя не по пути? Пусть ты и своевольна, но не забываем мы о тебе.

Руфина, сурово посмотрев на мужа, выкрикнула:

– Молви непонятливой дочери, зачем приехали!

Лукиян, помрачнев от слов жены, поднял на дочь глаза, заговорил сдавленным шепотом:

– Горе у нас, Аринушка, великое горе, доченька.

Настороженно глядя на отца и видя его волнение, Ирина тоже спросила шепотом:

– Что случилось, батюшка?

Боярин, растерянно заморгав, отпил меда и виновато сказал жене:

– Сделай милость, Руфинушка, сама лучше скажи. А то меня удушие разом одолеет.

Руфина, поморщившись, не глядя на дочь, сказала с сухостью в голосе:

– Гришу, брата твоего, в Сарае татары в полоне держат!

От слов матери в глазах Ирины мелькнула тень испуга. Спросила, но в вопросе скорее было любопытство, а не тревога:

– Как его угораздило в Орде очутиться?

– По воле хана.

– Зачем Григорий понадобился ему?

– Хан призвал к себе нашего князя, а тот взял Гришу с собой.

– Чего неладное Григорий в Орде сотворил? Правду сказывайте, за что его в полоне держат?

Не ожидавшая подобного вопроса Руфина медлила с ответом.

– Слышали, матушка, про что спросила? О брате правды допытываюсь. Видать, по вашему желанию Григорий возле удельного князя трется? – догадалась дочь.

– А ему по родовитости – возле князя первое место. Парень видный. Позабыла, что у князя дочь на выданье?

– Не держу мысль про вашего князя. Он от Москвы в сторону глядит.

– Князю лучше знать, куда глядеть.

– У меня свой князь водится не лучше вашего. Какой выкуп татары за Григория выманивают?

На лице Руфины от вопроса растерянность. Шевелит губами бессловно. Ирина вышла из-за стола, прошлась по трапезной.

– Не невольте, матушка, молчаливым неведением. Дочь я вам, а беседуете со мной без откровенности. Велик ли выкуп?

– Да не в выкупе дело!

– Так сказывайте обо всем.

– Неужли думаешь, что из-за выкупа к тебе пожаловали. Не обеднели, и в твоей помощи нужды нет.

– Успокойся, Аринушка, – попросил боярин, комкая в руке хлебную корку.

– Успокоюсь, батюшка, когда узнаю про брата!

– Слушай, Арина! – Руфина, остановив взгляд на дочери и переведя дыхание, сказала: – Полонили Григория по слову хана. И до той поры татарин его не отпустит домой, покедова ты самолично не объявишься в Сарае.

– Зачем же я-то татарину понадобилась?

Руфина, крестясь, прикрыла глаза:

– Хан решил, что ты должна стать женой его старшего сына.

Ирина вздрогнула. Она вернулась к столу, смотря на родителей, допила из чары мед.

– Во мне, стало быть, выкуп?

– Князь заверил отца, что ежели осмелишься не выполнить пожелание хана, Гришу живым мы больше не увидим. Такова воля хана, Арина, а ее, сама знаешь, как переломленную палку о колено, в сторону не откинешь. Хан хочет твою жизнь за Гришину получить.

– Все уразумела, матушка!

– Ответ какой дашь?

– Услышите, ежели от злобы не задохнусь. А теперь не обессудьте, душно мне в трапезной.

Взглянув на образа, озаренные светом лампад, Ирина подняла руку для креста, но, так и не перекрестившись, ушла из трапезной…

4

Весенняя ночь душиста и безветренна.

Светит полная луна, ее отражением озеро расколото серебристой трещиной.

Третью ночь, одолеваемая раздумиями, не спит Ирина, измеряет горницу шагами до усталости, молится, путая слова молитв. Встав с колен, вновь начинает ходить, но не может даже в усталости найти покой для разума, утеряв его после услышанного от матери. Ирина знает, хан упрям и жесток – от задуманного не откажется, но знает и про то, что сама тоже не отступится от женской гордости, не поедет в Орду и не станет женой татарина. Мысли о том, как вызволить себя и брата из беды, не дают опомниться, но среди них нет ни единой, подающей надежду на избавление от татарского замысла.