Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 4: Под ливнем багряным Страница 28

Верили любому слуху, и чем невероятнее, тем вернее. Множились пророчества, всевозможные видения, ширился темный ужас. Безумная Гвенделон, дочь колдуньи, упала посреди ячменного поля и забормотала грубым мужским голосом нечто маловразумительное. Девушки, которые случились рядом, смогли припомнить лишь одну-единственную фразу: «Белую розу от алой не отличаю под ливнем багряным…»

Сведущие люди истолковали предсказание в том смысле, что королевские дяди снова передерутся, а это плохо, ибо, когда лорды воюют, у вилланов ребра трещат.

Но страху вопреки, беспокойной хмельной надеждой дышали морские ветры в эту последнюю неделю веселого месяца мая.

Все вместе пришли мы в этот приятный вечер,Когда зеленые веткиСтоль свежи в весеннем цвету.Мы расскажем вам о почках и цветках на каждом дереве,Распустившихся в веселый месяц май.

Казалось, что наивные, с детства родные слова простенькой деревенской песенки наполняются новым, ранее неизведанным смыслом. Горячая от солнца дорожная пыль пьянила тревожной горечью полыни и звала, торопила сердце, которое и без того нетерпеливо колотилось в груди. Рвалось наружу, ликуя, предчувствуя и скорбя.

Скоро — так скоро, что не успеть ни одуматься, ни остановиться, — станет ясно, какими цветами чреваты тугие майские почки, источавшие сладостный клей.

Да, да, мы расскажем вам, мы непременно все вам расскажем,И пусть благословит господь ваш дом, это убежище,Все ваше богатство и ваши запасы,Потому что весенние ветки такие свежие, такие цветущие и зеленые.

Всю ночь чадил дельфиний жир в светильнике Томаса Бекера, перешибая соленое дыхание бриза и аромат шиповника под окном.

— Не знаю, верно ли рассказывают про Джона Правдивого, — признался он Гольфриду под утро, когда уже все было обговорено. — И живет ли вообще этот парень на свете? Но в одном я твердо уверен. Он бы на нашем месте тоже не стал молчать. Гонт и «разбойник Хоб» не оставили нам другого выбора: либо пойти по миру, либо заживо сгнить в тюрьме.

— По миру? — усмехнулся Гольфрид. — Не успеешь моргнуть, как тебя словит констебль.

— Тем более! — Том ударил кулаком по грубо оструганной столешнице. — Ты хоть знаешь, куда идут наши денежки? Один матрос рассказывал, что Бекингэм превратил свои корабли в плавучие бордели. Плевать я хотел на такую войну.

— Лишь бы соседи не подкачали, — думая о своем, откликнулся Гольфрид. — Одним нам, пожалуй, не устоять.

Над бледным, как молочная сыворотка, заливом занимался ранний рассвет. И так тихо, так настороженно было в затаившемся мире, что даже петухи захлебнулись собственным криком.

В четырех милях от Фоббинга брентвудский бейлиф досматривал последние сны. Переев с вечера рыбы, он спал тяжело и беспокойно. Снились ему перегруженные столы, которые наползали на него, загоняя куда-то в угол, сбивали с ног и, угрожающе кренясь, роняли блюда с жареными поросятами, птицей, змеиные кольца жирных колбас, всевозможные паштеты и пирожки. И некуда деться от непрошеного изобилия, и не хватает дыхания, и все теснее сжимается грудь.

Добравшись на четвертые сутки до Фоббинга, бейлиф заподозрил, что опоздал. В деревне остались лишь старики, дети и женщины. Все мужчины ушли в неизвестном направлении. На вопросы жители отвечали уклончиво. Так и не удалось дознаться, куда и зачем направились рыбаки, даже не выделив сторожей для охраны берегов от стремительных датских кнорров.[66] Не оставалось ничего иного, как направить коня в сторону Стенфорда.

Появление кое-как вооруженной толпы приморских голодранцев на улицах Брентвуда застало сэра Томаса врасплох. Уютно устроившись в лучшей комнате просторного бейлифского дома с нависающими один над другим эркерами и дубовыми балками, крестообразно вмурованными в фасад, он спокойно занимался делами. Секретари деловито сверяли списки; бряцая на счетах, выискивали недополученные гроты. Кто бы мог подумать, что злостные неплательщики проявят столь воинственную прыть? И наглость в придачу? Вместо слезливых униженных просьб, к чему Бамптон давным-давно успел притерпеться, пропахшая ворванью чернь посмела обрушиться на него, королевского комиссара, с угрозами.

Сэр Томас был настолько ошарашен доносившейся с улицы бранью, что впервые в жизни растерялся. Да и кто бы был лучше на его месте?

Ревущие толпы запрудили тесную улицу, сомкнувшись вокруг дома в сплошное кольцо. Сверху было хорошо видно, что и на рыночной площади, и возле церкви беснуется все та же взбунтовавшаяся орда. Потрясая допотопными мечами, цеховыми значками и прокопченными от дыма очагов луками, она заполнила город, сжимаясь в клокочущую массу, готовую разнести все в клочки.

— Чего им надо? — с трудом шевеля неповинующимися губами, промямлил Бамптон, оборачиваясь к перепуганной свите. Отшатнувшись от оконца, он захлопнул затянутую промасленной тканью раму. — Кто их собрал?

— Согласно вашему повелению, — пролепетал клерк.

— Но ведь их тысячи и тысячи! Откуда столько народу? Бейлиф отбыл совсем недавно, а они уже здесь… Прилетели, словно на крыльях… Мне, наверное, следует выйти? — Комиссар еще не чувствовал страха, но странная нерешительность уже завладела его волей, проявляясь дрожью голоса и непонятной слабостью в ногах.

Он так и не дождался ответа от своих вылощенных помощников, которые смущенно жались к стенам, натыкаясь на острые углы резных ларей. Кто-то неловко задел плечом полку с оловянной посудой, и на устланный сеном пол с глухим стуком посыпались тарелки и кубки. Жалобно звякнули бубенцы на парчовой перевязи.

— Что ж, я выйду к ним, если это необходимо.

Бамптон облачился в красную мантию, слепо схватил угодливо протянутые свитки и зашаркал по ступеням, винтом сбегающим вниз.

В уши с новой силой ударил еще более грозный, чем прежде, рев. Шериф и констебли с трудом сдерживали натиск расхристанных людей, на шеях которых болтались всевозможные ладанки, амулеты и крестики. В глазах рябило от оскаленных лиц.

Появление королевского комиссара несколько охладило передних. Они приумолкли и даже как бы ослабили натиск. Но общий неразличимый ор нисколько не утих, и над головами все так же угрожающе колыхались цепы и двузубые вилы. Бамптону показалось, что минула вечность, прежде чем начали прорисовываться отдельные голоса. Он повелительно поднял руку, призывая к вниманию, но шум никак не спадал, и снова потянулись напряженные растянутые мгновения. Приходилось, стыдясь собственного бессилия, изображать снисходительность и терпение. Не только зазубренные мечи, но и простые серпы, мелькавшие в такой опасной близости, уже не казались сэру Томасу достойным осмеяния хламом.

Он видел, как дрожали тесно зажатые бунтовщиками констебли, и мало-помалу его потрясенным до основания разумом овладевал смертельный холод. Тело больше не повиновалось приказам заледенелого мозга. Чувствуя, что, невзирая ни на что, не способен пошевелиться, комиссар неподвижно замер с воздетой дланью.

Может быть, со стороны и казалось, что он терпеливо ждет, когда ему позволят открыть рот. Краем сознания, где еще теплилась жизнь, Бамптон понимал, что в сложившейся ситуации слова бесполезны. Основное он уяснил едва ли не сразу: они не будут платить. Из отдельных выкриков, грозного рева и, главное, возбуждения, соединявшего в единое существо эту беснующуюся ораву, сложилось абсолютное, почти противоестественное понимание, которое не нуждалось в языке и поясняющих жестах.

То, что эти люди не желают отдать свои деньги, удивления не вызывало. Страшно было другое. Они не пытались объясниться, не молили, как везде, о снисхождении либо отсрочке, выталкивая вперед золотушных детей с недетскими, изъеденными трахомой глазами. Они явились сюда не просить, но требовать, хотя смысл их претензий так и остался непонятным для королевского комиссара.

Выбрав из множества лиц одно, сэр Томас воззрился на высокого бородача в синей безрукавке, надетой поверх желтой котты, и в кожаных брэ[67] на тоненьком пояске. Этот не размахивал мечом, крестообразная рукоятка которого выглядывала из глубокого выреза, не горлопанил, как другие, а лишь стоял, слегка возвышаясь над прочими, словно выжидал подходящей минуты.

— Кто вы такие? — обращаясь прямо к нему, выкрикнул Бамптон, когда приутихли волны, раскачивающие мора людское.

— Жители Фоббинга, — молниеносно откликнулся бородач, будто только и дожидался вопроса. Раздвинув толпу, он протиснулся в передний ряд.

— Насколько я понял, вы отказываетесь платить поголовный налог? — Сэр Томас старательно продемонстрировал участие и даже попытался улыбнуться.