"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли Страница 28

— А она что? — Михайло повернулся к жене и убрал с ее лица черные локоны. «Небось, брыкалась, говорила — не такой, мол, Матвей, мало ли что о ком говорят?»

— Ну да, — Прасковья улыбнулась. «Поди, скажи девке влюбленной, что плохое про нареченного ее — живьем тебя съест. Мне б тоже до свадьбы про тебя что сказали — так не послушала бы».

— Да про меня и говорить-то нечего было, — Михайло потянулся. «Я ж был ровно как Степа сейчас — только у этого лодьи, а у меня — кони да доспехи на уме были. Какие там девки, я про них и не думал!»

— Однако ж посватался ведь, — рассмеялась Прасковья.

— Ты на меня очами своими лазоревыми так глядела, что попробуй не посватайся, — Михайло стал целовать жену. «Я и подумал — кони-то никуда не ускачут, а эту, синеглазую, надо к рукам прибрать — еще уведет кто».

— Марья мне знаешь что сказала, — вдруг оживилась разнежившаяся Прасковья. «Говорит, вот, мол, батюшка тоже гулял до венчания, а теперь муж верный. Я уж, Михайло, не стала-то ей все рассказывать, как было-то на самом деле».

— Да уж не надо, — Михайло, вспомнив что-то, известное только им двоим, тоже улыбнулся. «А что муж я верный — так, Прасковья, зачем мне чужие объедки, коли дома у меня, стол завсегда накрыт?»

— Михайло, — вдруг поднялась Прасковья на локте. «А ежели со Степаном, что в Новгороде случится?»

— Ну, жена, — чуть присвистнул тот, — нельзя же парня осьмнадцати лет к материнскому подолу привязанным держать. И так уже вон — выше меня он, и в плечах шире. Пущай едет, мир посмотрит, себя покажет, может, невесту себе там, на севере, найдет. Петруша-то пока при нас, и еще долго под нашим крылом будет. Опять же…, - Михайло вдруг осекся и взглянул на жену.

— Думаешь, получится? — прошептала ему на ухо Прасковья.

— Ну а отчего нет? — ответил ей Воронцов. «Опять же, ты, Прасковья, видишь — я хоша на Бога в этом деле и надеюсь, но и сам кое-чего тоже делаю, так ведь? — он рассмеялся и задул свечу.

— Так что же, боярин, — скрипучим, холодным голосом сказал митрополит Макарий, «признаешь ли ты ересь свою и хулу на церковь святую?».

— То не хула, владыко, а лишь мысли мои, — ответил Башкин. «Не сказано нигде в Писании, что человек мыслить не может. Для сего и дал нам Бог разум, чтобы отличались мы от животных».

— Мыслить, — протянул митрополит и, сойдя вниз, туда, где в центре палаты стоял Башкин, обошел его со всех сторон.

Федор вдруг вспомнил, как на зимней охоте видел он волков, точно так же окруживших загнанного, одинокого, тяжело дышащего оленя. Вожак стаи тогда оскалил клыки, и, вскочив оленю на хребет, пригнув его голову к земле, в мгновение перервал ему горло.

— Смелый ты, боярин Матвей, — продолжил Макарий и, не глядя, щелкнул пальцами. В его руке тут же оказалась грамотца.

Митрополит прищурился и медленно прочитал: «А еще сей Башкин святую и соборную апостольскую церковь отриче и глаголе, яко верных собор — сие есть токмо церковь, сия же зданная ничтоже есть».

— Говаривал ли такое? — спросил митрополит. «Или лжет отец Симеон, к коему на исповедь ты ходил?».

— Если и говорил, то, что из этого? — Башкин пожал плечами. «В церкви немало служителей недостойных есть, и все это ведают, и ты, Владыко, тоже!»

Макарий с размаху ударил его по щеке. «Молчи, пес! — заорал митрополит. «Язык тебе за такие словеса вырвать, и то мало будет! Церковь святая есть опора престола, и кто колеблет ее — на власть царскую руку поднимает!»

Башкин поднял голову и посмотрел прямо в глаза Федору Вельяминову.

Третий день Федор сидел на суде, и ему было мучительно стыдно — прямо на его глазах издевались и насмехались над тем, во что он сам верил всей душой.

«Не смей! — говорил он себе, слушая ругань митрополита. «Если б ты один был — встал бы рядом с Матвеем Семеновичем, а там — пусть пытают, и пусть казнят, хоть умру, да с честью. А тут тебе не умирать, Федор — тебе жить надо, не ради себя, ради Федосьи и Марфы. Нельзя тебе семью сиротить».

— А еще говорил ты, — продолжил Макарий, — будто Господь Бога и Спас наш Иисус Христос неравен Его Отцу. Такое же проповедовал и еретик колдун Феодосий, по прозванию Косой, что сбежал из тюрьмы в Андрониковом монастыре. Дак вот я и думаю, боярин — не твоих ли это рук дело — побег-то?».

— Не знаю я никакого Феодосия, — ответил Башкин, — а что я говорил — так только мое учение это!»

— Сие не учение у тебя, а прелесть диавола, что соблазнил тебя и вверг в пучину ереси, — мягко сказал Макарий. «Ты покайся, Матвей, отрекись от своих слов-то, вернись в объятия Господа нашего Иисуса Христа, и прощен будешь».

— Не в чем мне каяться, и отрекаться не от чего — отрезал Башкин и отвернулся от митрополита.

Макарий метнул быстрый взгляд на Федора. Тот заставил себя чуть кивнуть головой.

— Был я с тобой ласков, Матвей, да миновало то время, — угрожающе тихо сказал митрополит. «Есть суд церковный, а есть слуги царские — вот сейчас они с тобой потолкуют наедине-то, а потом я послушаю, что ты решил. Ну и приговорим».

В Кремле, у царя Ивана Васильевича, отмечали сороковины по новопреставленному младенцу Дмитрию. После заупокойной службы в палатах у царя собрались на трапезу ближние бояре.

Матвей Вельяминов сидел на низкой скамейке у ног государя.

— А что, Матюша, — спросил его царь Иван, ласково положив руку на голову юноши, «кудри-то твои что остриг?»

— Венчание на носу, батюшка царь, — чуть улыбнулся Матвей. «Ну и заели меня — мол, не на парня ты похож, а на девку, перстни сними, каблуки не носи. Старики, что с них взять».

— Жаль, — протянул государь, ероша волосы Матвею, — красивые-то локоны у тебя были, ровно как у Авессалома царевича, что против отца своего Давида восстал. Помнишь от Писания-то, Матвей?»

— Как не помнить, государь. «Авессалом же бе седяй на мске своем, и вбежа меск в чащу дуба великаго, и обвишася власы главы его на дубе, и повисе между небом и землею, меск же под ним пройде», — улыбнулся Матвей. «Так что оно, может, и к лучшему, государь, что власы у меня теперь короткие».

Иван рассмеялся. «Ну, батюшка твой все же не царь Давид, идти тебе против него зачем?

Наследство тебе достанется, да и невесту ты берешь с приданым богатым, едина ж дочь она у Воронцовых?»

— Да, двое братьев еще у нее, а дочь — единственная, — ответил Матвей.

Иван Васильевич налил себе вина и откинулся на спинку кресла. Вокруг шумели изрядно захмелевшие бояре.

— А скажи мне, Матвей, — наклонился к нему царь, отпив из бокала. «Любишь ли ты меня?»

— Так, государь-батюшка, как же тебя не любить? — сказал юноша, целуя царскую руку.

«Слуга я твой верный, до скончания дней моих».

— Верный, — протянул царь и помолчал. «Верный, говоришь. Это хорошо, Матюша, что ты меня так любишь — пойди, найди человека такого, чтобы за тебя на все готов был.

Ты вот что, Матвей, — приходи сегодня опосля вечерни в мои палаты — дело у меня до тебя есть. Посмотрим на верность твою, — хищно улыбнулся царь, и не снимал руки с головы Матвея до окончания пира.

Башкина в закрытом возке привезли в Разбойный приказ. Здесь, в подвалах у ведавшего сыском окольничего Басманова были собраны знатнейшие на Москве мастера пытошных дел.

Федор, сопровождавший возок верхами, так и не смог перемолвиться с Башкиным ни единым словом — невозможно это было на глазах у митрополита и святых отцов. «Остается надеяться, что выдержит, — угрюмо думал Федор, скача вслед за возком.

— Макарий вон не смог согнуть его — хотя, что Макарий — надсмехался да издевался, а тут дыба. Однако же надо Басманова на место поставить — скажу ему, что мол-де, государь велел сперва, добром с еретиком говорить, а уж если запираться будет — тогда пытать.

Надо бы как-то Матвею Семеновичу знак подать, чтобы сказал он о Феодосии. Тому разницы нет уже — он в Ливонии, али в Литве, отсюда не достанешь. Пусть Башкин все на себя валит — сам мол, подкупил Нектария усопшего, — благодарение Богу, что тот вовремя издох, — сам лодку подогнал, сам и греб, сам Феодосия через границу переводил.