Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 3. Страница 29

Подстрекаемый тревожным любопытством, атаман вечером, когда из правления все ушли, закрылся там на крючок и при свете керосиновой лампы распечатал белоноговский пакет, прочел, что было написано. Предчувствие не обмануло атамана: в пакете кроме сопроводительной и списка арестованных было донесение, в котором есаул писал Конецкому в хвастливых выражениях об усмирении им большевистского мятежа в станице Аркиинской. В конце донесения есаул писал:

«Что же касается местных властей, то они отнеслись к этому делу халатно, чем и воспользовались большевики. А когда вспыхнуло восстание, то даже сам станичный атаман, вахмистр Пичугов, не принимал участия в его усмирении. Если бы не мое скромное участие в этом деле, восстание перекинулось бы в другие станицы. И эти изменники казачеству — большевики — натворили бы немало бед. Смею присовокупить, — далее писал Белоногих, — свое удивление по поводу того, что таким подозрительным личностям, как вахмистр Пичугов, доверено руководство станицей. О чем и довожу до вашего сведения. Командир 3-й сотни, 5-го казачьего Забайкальского полка

есаул Белоногих».

— Каков подлец! — сердито хмурясь, проворчал атаман себе под нос. — Атаман у него подозрительная личность. Ах ты мразь, подхвосток сучий! А ведь попади эта бумажонка тому мошеннику Конецкому, и греха не оберешься. Он, мерзавец, будет радехонек расправиться с вахмистром Пичуговым, припомнит мне, сукин сын, и Ялу, да еще такое припишет, что и во сне-то не снилось. Ну врешь, сволочуга, мы тоже не пальцем деланы. — Атаман даже заулыбался от мысли, внезапно его осенившей, и, в клочья изорвав донесение есаула, он тут же накатал новое, лично от себя и совсем по другому адресу.

«Начальнику Газимур-Заводского гарнизона», — крупным, размашистым почерком начал он, далее следовало писать: «Господину войсковому старшине», но атаману не нравилось это новое обращение к начальствующим лицам, поэтому он подумал и, досадливо крякнув, написал по старой привычке:

«Их высокоблагородию капитану Шереметьеву.

Настоящим сообщаю, что в поселке Какталга, вверенной мне станицы, большевики пытались поднять восстание против существующего строя и законных властей. Но, благодаря принятым мною мерам, бунтовщики были усмирены, а зачинщики этого дела — большевики — арестованы. Все они поименованы в приложенном к сему списке и вместе с главарем их, Федоровым, направляются в ваше распоряжение.

Станичный атаман, вахмистр Пичугов».

На следующее утро арестованных погнали дальше, но уже не пешком, а на подводах. Отдохнувший за ночь Федоров чувствовал себя сегодня лучше, голова уже не болела, но, одолеваемый горькими мыслями, он по-прежнему угрюмо молчал. Лишь один раз за всю дорогу отозвался он на реплику Аксенова, когда тот сказал:

— А ведь нас не на Нерчинский Завод везут! Вправо свернули, на Урюмкан.

— Э-э, не один ли черт, — отмахнулся Абрам, — что березовым поленом по башке волка, что осиновым колом — все равно ему не жить.

— Так-то оно так, но если в Богдать повезут, там у меня сослуживцы есть, нашей руки держатся ребята. Может, увидят нас, узнают, а ну-ка поговорю с дедом.

Но старик возница оказался неразговорчивым и на все вопросы Аксенова отвечал неохотно, односложно: «Ага», «Нет», «Не знаю», «Не видел». Аксенов не унимался и, как только конвоир, ехавший сбоку саней, приотставал, снова донимал деда вопросами:

— Партии-то какой сочувствуешь?

Старик сердито покосился на говоруна, буркнул:

— Нужна мне твоя партия, как лисе капкан.

Помолчали, и Аксенов снова за то же:

— В Богдать нас везете?

— Угу.

— А потом дальше?

— Отвяжись.

— Та-ак, а у меня сослуживец в Богдати, Марков Алексей Савельич, слыхал?

— Хм, сватом мне приходится.

— Смотри-ко ты! — Аксенов придвинулся поближе, зачастил полушепотом. — Дедушка, забеги к нему, расскажи про нас: мол, большевиков везли арестованных — Федорова, Аксенова, он меня знает. Сообчи ему, пожалуйста. А уж мы тебе, если живы останемся, благодарны будем по гроб жизни. Ладно, дедушка?

Старик помолчал, затем, полуобернувшись, буркнул:

— Ладно уж, скажу, — и повернулся к Аксенову спиной, давая понять, что разговаривать больше не желает.

В Богдать прибыли в сумерки, долго дожидали в ограде станичного правления, пока старичок сторож ходил куда-то за ключами. В ожидании его арестованные и окружившие их конвоиры топтались на месте, отогревая ноги, хлопали рукавицами.

Наконец сторож появился, открыв входную дверь, засветил ручной фонарь и, в сопровождении двух конвоиров, привел арестованных в конец узкого коридора.

— Каталажка-то у нас не топлена, — пояснил он, открывая обитую железом дверь арестного помещения, — и тесновато вам будет. Ну да ничего-о, в тесноте, да не в обиде.

— Хорошо, кабы так, — усмехнулся Аксенов. — А то и в тесноте и в обиде.

Ничего на это не ответив, старик достал с печурки оплывший огарок стеариновой свечи, приклеенный к банке из-под консервов, поставил его на нары.

— Проходите сюда, а я сейчас печку затоплю, а потом чаю принесу вам горячего, вот и посогреетесь с дороги-то.

— Спасибо, дедушка.

Когда за стариком захлопнулась дверь, Федоров поднял над головой огарок, осмотрел помещение. Глазам его представилась небольшая комнатушка, с железной решеткой в единственном маленьком оконце, с черными от грязи нарами и с пятнами от раздавленных клопов на небеленых стенах.

— Хоромы-то куда хуже княжеских, — оглядываясь вокруг, проговорил Аксенов.

— Человек пять улягутся на нары, — отозвался Долинин, — а еще троих куда? Под нарами холодно.

— Нет уж, хоть сидя, а всем надо на нарах.

Так и поступили. Потеснившись, не раздеваясь, уселись на нары, у одного из них осталось еще с пригоршню табаку-зеленухи, у другого половинка измятой старой газеты. Поделились, закурили.

— Теперь, поди, тот старик-то уж сообщил про нас Маркову, — сказал Аксенов. В душе его росла уверенность, что Марков выручит, соберет фронтовиков, догонят их дорогой и отобьют у конвоиров.

Возник разговор: одни, в том числе и Федоров, соглашались с Аксеновым, другие сомневались, твердили свое:

— Да нашел ли старик этого Маркова? Его и дома может не быть.

— А если и дома, так толку-то мало. Пока он соберет фронтовиков, да еще согласятся ли они на такое дело, да есть ли у них оружие! А с голыми-то руками куда кинешься.

— Ничего подобного, успеют, и оружие найдется…

Между тем сторож печь затопил и приволок арестованным полуведерный котел горячего чаю и две булки хлеба.

— Кушайте на здоровье, — проговорил он, устанавливая котел на нары. И, положив тут же хлеб, извлек из-за пазухи три деревянные чашки: — Вот и посудка вам, а то ведь у вас, наверно, и кружек-то нету?

— Нету, дедуся, спасибо.

— Большое спасибо, дедушка.

— На здоровье.

Аксенов, поблагодарив старика, хотел было попросить и его сходить к Маркову, но в дверях стоял один из стражников, зорко наблюдавший за сторожем, чтобы не передал чего-либо арестованным.

В эту ночь арестованные так и уснули, не раздеваясь, сидя на нарах.

Первым проснулся Аксенов, ему послышалось, что в коридоре кто-то щелкнул бичом, а когда он вскинул голову, открыл глаза, за окном уже явственно бахнул выстрел, второй.

— Вставай, живее! — завопил он, соскакивая с нар на пол. — Наши нажали, Марков!

Все повскакали, в темноте сшибаясь друг с другом, посыпались на пол, теснота, шум, радостные возгласы, а за окном стрельба, топот ног, матерная брань.

— Тише, товарищи, тише! — взывал Федоров, снова взобравшись на нары. Он пошарил руками оконце, приложился к нему ухом.

Наконец стрельба затихла, слышно было, как входная дверь с шумом распахнулась, по коридору затопали, загомонили люди, громкий стук в дверь.

— Федоров, — донеслось оттуда, — живой?

— Я!

— Живой, живой! — заговорили в ответ узники.

— Держитесь, выручим.

Сторож, как видно, сбежал. Дверь открыли, выворотив ломом замок, но, прежде чем сорвать его, кто-то оттуда, из коридора, призвал арестантов к порядку, пояснил:

— Товарищи, тише! Мы из Алтагачанской коммуны, сейчас освободим вас, а вы без шуму, без толкотни выходите на двор, за воротами ждут подводы, садитесь на сани и ходу, дорогой расскажем, что и как.

Вскоре из Богдати выехал необычный обоз, впереди и позади которого рысили вооруженные всадники. Разномастные, сытые лошадки, запряженные попарно в сани-розвальни, шибкой рысью мчались вверх по долине Урюмкана. В санях сидели по три, по четыре человека, некоторые из них тоже с винтовками в руках.

Один из всадников, в черной яманьей дохе, рыжей папахе с алым верхом, рысил сбоку саней, на которых сидели Аксенов и Федоров. Из-под стоячего воротника дохи виднелись лишь дегтярно-черная борода всадника, припудренная серебристым инеем, и подкрученные кончики усов. Это и был Алексей Марков, о котором вчера рассказывал Аксенов. Он накоротке повидался с Иваном Ивановичем сразу же, как их освободили из-под ареста, дружески расцеловался и с Федоровым, а теперь пытался рассказывать им, клонясь к шее рослого саврасого коня: