Петр Бородкин - Тайны Змеиной горы Страница 29

Все дальше и глубже уходили выработки в Змееву гору. Проходка штолен велась по горизонтам. Чем ниже горизонт, тем труднее работать. Не хватало свежего воздуха, едкие сернистые испарения распирали грудь, кошачьими лапами царапали в горле. Немногие лихтлохи имелись только над центральными штольнями верхнего горизонта — начальство скупилось на излишние расходы. Через лихтлохи самотеком поступал наружный воздух. Но в горизонтальные выработки по сторонам от штолен земная свежесть не попадала.

От штолен верхнего горизонта под прямым углом или с наклоном уходили вертикальные выработки. От них на определенной глубине, смотря по рудным залежам, вновь долбились штольни. Часто они имели полуциркульные ходы и выходы.

По штольням вывозилась руда, излишняя пустая порода, отводились подземные воды. Одна из штолен пересекала гору поперек, выходила на луговину возле Змеевки и потому называлась Луговой. Самая длинная и глубокая штольня носила имя Иоанна Крестителя. Чаще ее называли Крестительской. Тянулась она с юга на север не одну сотню саженей. В ее стены вкраплены, пожалуй, все виды пород, которые встречались в горе. В штольню стекали подземные воды с выработок верхних горизонтов и сбрасывались в речку Корболиху.

Бергайеры работали на разных глубинах. Те, что находились ниже, отчетливо слышали перестук кайл и молотков над головами. Мелкая дрожь, глухой гул шел по безмолвному камню.

Из царского кабинета все чаще сыпались властные предписания «о приумножении выплавки серебра и золота». Крепко встревожилось, долго ломало голову рудничное начальство над тем, где взять людей в прибавок к наличным. И надумало. На утренней раскомандировке управляющий рудником объявил:

— Ради интереса ея императорского величества отныне надлежит вам робить не по четырнадцати, а по шестнадцати часов в сутки. И харч приносить из дома, обедать на руднике: время на роздых укорачивается вдвое…

Приглушенное «ого-го» просверлило вязкую тишину. Управляющий стоял на рудной куче и шарил по шеренгам работных пронизывающим взглядом прищуренных глаз, словно хищник в поисках добычи.

— Вы у меня того… чтобы без ропота и супротивничания робили. Не то каждому воздастся по заслугам!

С того дня, еще рассвет не серел, а черные пасти шахт и штолен проглатывали сотни бергайеров. Ненасытно каменное чрево. Многие тысячи людей затерялись бы в нем. Лишь глухой ночью люди поднимались наверх, безвольные от сокрушающей усталости, с единственной мыслью об отдыхе. В темноте тянулись по домам жидкой цепочкой. Как дети по запретному лакомому кусочку, тосковали работные по солнцу. В три погибели гнули спины и все же молчали, надеялись, что придет когда-нибудь конец произволу начальства.

А получилось совсем худо.

Через месяц управляющий с той же рудной кучи бесстрастно возвестил:

— С завтрашнего дня будете получать новую плату — не по пять, а по четыре копейки за смену. В интересах ея императорского величества.

Слова что кипяток обожгли работных. Шеренги смешались. Управляющий услышал не глухой ропот, а крики:

— Как же нам, нижайшим, быть-то?

— И без того скудный достаток имеем, а теперь на хлеб с квасом жалованья не достанет!

— От людского чоха наземь валимся, что же дале будет?

Управляющий едва не кубарем скатился с кучи, словно увесистого тумака по затылку получил. Забегал между работными, обдавая их лица горячим прерывистым дыханием.

Установленная поденная, или «плакатная», плата работным всегда была низкой, но неизменной. Копеечная же убавка в жалованье заставила бы еще туже перетянуть поясками и без того отощавшие животы. Поэтому работные не отпрянули перед грозным разгневанным управляющим, не потупили взоров. Напротив, их глаза смотрели вызывающе и даже дерзко.

Конторский писец заносил на бумагу имена тех, кто громче других возмущался. Управляющий с пылающим лицом молча покинул раскомандировку. А через два дня приказал оштрафовать многих работных за «дерзость и подстрекательство» по пятьдесят копеек каждого. К указу прилагался список.

Обиженные заволновались, побросали было работы, чтобы пойти к управляющему. Но сразу же поостыли. Как пойдешь-то? До конца смены на всех подъемниках, у дыр штолен неотлучно стояли вооруженные часовые, никого не выпуская из-под земли.

Только после смены работные подступили к дому управляющего. Тот успел уже досмотреть первый сон. Разбуженный криками за окном, насмерть перепугался. «Бунт самый настоящий». Через черный ход, огородами к ротному командиру улизнул денщик с наказом управляющего: «Пусть немедля вышлет полуроту солдат…»

Прежде чем завести разговор с непрошенными гостями, управляющий стал зажигать свечи. Потом нарочно уронил подсвечник.

На улице усиливался недобрый гул. И снова в темноте комнаты заметались кресальные искры, робкие вспышки огонька на свечных фитильках. Так и протянул управляющий до прихода солдат, затем раскрыл настежь окно, грозно закричал:

— Пошто полуночничаете, спать не даете?! Зачем пришли? Сейчас же катитесь в свои дома!

От свечей и за два шага от окна ничего не видно в кромешной тьме летней ночи. По голосам трудно узнать, кто говорит, кто молчит из работных.

— Какая полночь, коли со смены только идем!

— Штраф-то по несправедливости наложили.

— С работ посбегаем, ваше благородие, ежели штраф не снимут!

— Угрожать, мерзавцы! Все у меня в ответе будете! Гнать их под конвоем на гауптвахту. Завтра посветлу разберемся.

Солдаты зажали работных в плотное кольцо, повели в крепость.

Ни свет ни заря управляющий прибежал на гауптвахту. Помещение битком набито.

— Отчего так много?

— Половина только, ваше благородие. Остальным удалось нырнуть в темноту по пути сюда, — ответствовал страж.

Опаленные вспышкой гнева губы управляющего запрыгали. Шуточное ли дело — держать в праздном безделье три десятка работных. Прямой ущерб рудной добыче, которого не простит высшее начальство. Управляющий настрого приказал:

— Сих ослушников и смутьянов послать в самые глубокие подземные работы. Требовать с них наивысший урок. Пять суток не выпускать наружу.

В затхлом подземелье от изнурительной работы провинившихся пробивал обильный клейкий пот. Рубахи, что прилипчивые пластыри, от спины не отдерешь. Сон не исцелял от усталости. На жесткой каменистой постели тело не отдыхало, а наливалось тупой, саднящей болью. Работные кляли управляющего, как только умели.

— Удружил, язва, в каменный мешок посадил и горловину натуго завязал!

— Его самого сюда бы, ирода проклятого!

— Чтобы толстым задом ступеньки на шахтной лесенке пересчитал!..

Управляющего поджидала непредвиденная неприятность. У его дома после смены работных стоял вооруженный часовой. Какой-то человек однажды вручил ему маленькую бумажку-завитушку.

— Для управляющего-то! Если не спит, пусть не погнушается прочесть, а если спит, то завтра утром…

Человек исчез в темноте.

«Если ты, кровопивец, не перестанешь нас утеснять, мы из тебя всем скопом выпустим кровушку до капельки. Мотай на ус, господин управляющий. А пока до встречи, всего добрейшего…»

Прочитал такое управляющий и в страшном потрясении потребовал ротного командира.

— Все ли ослушники безвылазно сидят в подземелье?

— Все, господин управляющий! Ни один не выходил оттуда.

Позвали часового. Усатый. Бородища — как ковыльный веник. Четвертый десяток лет на солдатской службе разменял.

— Так-то несешь службу! Записка в руках, а разбойник в облаках? Кто подал записку?

— Темно было, ваше благородие, так что обличья человека не усмотрел. А вот голос хорошо запомнил. Знакомый вроде даже…

Грамотных работных на руднике по пальцам перечтешь. Управляющий каждого в отдельности вытягивал грамотеев в рудничную контору. В допросах тянул волынку, то кричал до хрипоты, грозил, то пел медовые речи. И все затем, чтобы услышать голоса опрашиваемых на самых разных тонах.

За последним работным гулко захлопнулась дверь. Из шкафа вышел бывалый солдат. Управляющий спросил:

— Ну, который же из них?

— Коий перед последним был, у него голос схож с тем, что слышал я вечером.

— Так, так… — управляющий пробежал по исписанному листу бумаги и раздраженно крикнул: — Опять тот же Соленый! А ну позвать его!

Перед носом Соленого управляющий помахал подметным письмишком, в упор спросил:

— Ты писал?

— Не могу знать, о чем говоришь, ваше благородие.

— Не можешь! Тогда слушай.

Прослушал Соленый, пожал недоуменно плечами.

— Такого никогда не писывал. Да и почерк, как видно, не мой.