Владимир Меженков - Проклятие Ирода Великого Страница 29

Борьба между ним и молодым Октавием за высшую должность в Риме вступила в решающую стадию. Она вылилась в открытое вооруженное столкновение близ Мутины [91], где войска Октавия вынудили Антония бежать. Взвесив все «за» и «против», на сторону Октавия перешел Лепид. Антоний не смирился с поражением, объявил себя единственным последовательным сторонником убитого Цезаря и за короткое время собрал вокруг себя огромную армию, насчитывающую двадцать три легиона и десятитысячную кавалерию. Вспыхнула новая гражданская война. И вновь молодой Октавий, следуя во всем советам своего наставника Арея, проявил несвойственную его возрасту мудрость: он предложил Антонию встретиться на нейтральной почве близ Болоньи и снять все недоразумения, возникшие между ними. Антоний предложение принял. Здесь-то Октавий, Антоний и Лепид заключили между собой союз – второй триумвират, который, в отличие от первого, заключенного в виде частного соглашения между Цезарем, Крассом и Помпеем, был оформлен в письменном виде и получил название «Tresviri rei publicae constituendae» – «Коллегия трех для упорядочения республиканского строя».

Невероятно, но на эту уловку, придуманную Ареем и осуществленную Октавием, которому шел еще только двадцатый год, попался поддерживающий оптиматов сенат, все еще находившийся под впечатлением слов Цезаря, который, выражая недовольство принимаемыми им законами, всякий раз зловеще вопрошал: «Может, вам вернуть еще и республику?» Как бы там ни было, но сенат, получив текст соглашения, достигнутого между Октавием, Антонием и Лепидом, тут же принял соответствующее постановление – «Lex Titia». Но едва триумвират обрел законную силу, как в сенат за подписями триумвиров поступил первый проскрипционный список [92]. Сначала в нем значилось сто тридцать имен, потом к ним прибавилось еще сто пятьдесят, а в скором времени список тех, кто приговаривался к смерти, а имущество их подлежало конфискации, вырос до двух тысяч, причем среди приговоренных к смерти значилось и около трехсот сенаторов. Никаких возражений ни у одного из триумвиров не вызвало включение в проскрипционный список имен Кассия и Брута. А вот по поводу внесения в этот список Цицерона между Октавием и Антонием завязался торг, длившийся три дня. Октавий был против казни Цицерона и, уступая давлению Антония, соглашался на его высылку из Рима. Антоний не шел ни на какие уступки и говорил, что если первым в проскрипционном списке не будет значиться имя Цицерона, он выйдет из триумвирата. В конце концов Октавий, вопреки совету Арея твердо стоять на своем и не сдавать знаменитого оратора, писателя и политика, был вынужден дать согласие на казнь Цицерона. Едва согласованные триумвирами списки были обнародованы, как поступил приказ запереть ворота Рима и никого из города не выпускать. Бежать удалось лишь единицам из объявленных вне закона, в их числе Цицерону, которого взял под свою опеку Арей. В городе началась настоящая вакханалия. Хватали и убивали как тех, кто значился в списках, так и тех, кто в них не значился. Обыскивались не только дома, но и погреба, чердаки, сараи. Рабы выдавали ненавистных им хозяев, дети доносили на строгих отцов, жены указывали на опостылевших мужей. Кровь залила улицы Рима. Люди оскальзывались на никем не смываемых кровавых лужах и падали. Паника охватила еврейскую диаспору, расселившуюся на правом берегу Тибра: прошел слух, что римляне, перерезав друг друга, примутся грабить и убивать евреев. Немногих беглецов, которым удалось покинуть Рим прежде, чем закрылись его ворота, вылавливали и убивали. У Цицерона от страха отнялись ноги, и его на носилках отнесли в его загородное имение. Здесь легендарного оратора и настигли убийцы. Труп Цицерона был доставлен в Рим, в дом Антония, и бросили его к ногам Фульвии. Та вынула из волос длинную и узкую, как спица, заколку, раскрыла рот убитого и с визгом стала пронзать ею язык, который с таким упорством и так долго обличал ее за безнравственный образ жизни.

Сколько ни рыскали по Италии убийцы, которым была обещана награда в миллион сестерциев за головы Кассия и Брута, но их так и не удалось найти. Вскоре Кассий обнаружился в Сирии. Здесь он примирил наместника Мурка с чудом выжившим в сражении при Анамее Бассом Цецилием, объединил остатки еще недавно противостоящих друг другу римских войск и принял над ними командование. Он не делал секрета из своего плана собрать огромную армию из числа народов, покоренных Помпеем, и двинуть ее на Рим.

По всей Азии от Закавказья и до Персидского залива, от Египта и до Индии сновали его вербовщики, набирая где посулами, а где силой наемников в будущую армию, которая по численности и вооружению должна была превзойти все известные до той поры армии. Антипатр и Малих, собрав все необходимые документы, подтверждающие дарованное Римом право иудеев на освобождение от военной службы, отправились в Дамаск. Кассий, прочитав представленные ими документы, пришел в ярость. «Вы, видимо, считаете, что свобода иудеев должна оплачиваться кровью римлян и дружественных нам народов?» – вскричал он. Не посмев, однако, отменить прежние указы Рима, Кассий обязал Иудею выплатить ему компенсацию в размере пятисот талантов, которые пойдут на содержание его наемной армии, которая, в отличие от иудеев, готова сражаться не только за свою, но и за их свободу. Малих заявил, что таких денег у Иудеи нет, и что если Кассий требует от иудеев, чтобы они собственной кровью оплачивали свою свободу, он готов тут же, в его ставке, лишить себя жизни. Эта дерзость Малиха еще больше разъярила Кассия, и он увеличил размер дани, возложенной на Иудею, до семисот талантов.

Антипатр, видя состояние Кассия, не стал с ним спорить и принял его условия. Он, как наместник Иудеи, предложил Кассию следующие условия: Иудея в течение двух недель вносит в казну Кассия двести талантов звонкой монетой, а остальные пятьсот обязуется выплатить в виде продовольствия, фуража и транспортных средств, в которых будет испытывать нужду его армия. Кассий принял эти условия с той, однако, оговоркой, что сто талантов внесет в его кассу лично Малих. «Я настаиваю на том, – сказал он, с ненавистью буравя взглядом Малиха, осмелившегося перечить ему, – что сто талантов внесет в мою казну лично Малих, если вы не хотите, чтобы мои солдаты вступили на территорию Иудеи и сами взяли то, что им причитается». «У меня нет…» – начал было Малих, но Антипатр не дал ему договорить. «Требование справедливое, – сказал он, – и Малих выплатит тебе искомую сумму».

«Отчего все так ненавидят нас, евреев?» – с горечью произнес Малих, когда они вышли от Кассия. «Кто это – все?» – спросил Антипатр, взбираясь на коня. «Кассий, ты, – сказал Малих и легко вскочил в седло. – Все вы, кому евреи хуже кости поперек горла. По какому праву вы требуете, чтобы мы жили по вашим законам, а не по тем законам, которые дал нам Предвечный?» «Не болтай ерунды», – сказал Антипатр и пришпорил коня.

По дороге в Иерусалим Антипатр и Малих сделали короткую остановку в Сепфорисе, где Антипатр рассказал Ироду об итогах поездки к Кассию. Пообедав и поиграв немного с внуком, который уже пытался связать отдельные звуки в осмысленные слова, Антипатр с Малихом отправились дальше, а Ирод, сделав необходимые распоряжения, засобирался на север. Через два дня он прибыл в Дамаск и вручил Кассию первые сто талантов. «Эту сумму посылает тебе Галилея, – сказал он. – Свои сто талантов Малих пришлет тебе на следующей неделе». Кассий похвалил Ирода, а относительно долга Малиха заметил: «Пусть поторопится, у меня нет времени ждать, когда он соберет искомую сумму. – И добавил, недобро улыбаясь: – Передай Малиху, чтобы он хорошенько перетряс свою мошну, – там у него наверняка припрятано больше, чем стóит его жалкая жизнь». К исходу второй недели в Дамаск была доставлена вторая часть дани, возложенная Кассием на Малиха: эти сто талантов внес за командующего войсками Иудеи Антипатр из своих средств, чтобы не гневить заносчивого римлянина.

В это же время стало известно, что против Кассия выступил со своими легионами Антоний. Кассий срочно вызвал к себе Ирода. На этот раз Кассий был не один, а в обществе Брута, который угрюмо возлежал за столом с витыми бронзовыми ножками, отщипывал от виноградной кисти ягоды, но не ел их, а давил пальцами, раздавленную ягоду бросал на пол и принимался за следующую. Этот надменный патриций, возводящий свой род к тираноненавистнику Луцию Бруту, портрет которого висел на самом видном месте в его римском доме, меньше всего походил на римлянина. Скорее его можно было принять за правоверного иудея из-за бороды, которую он клятвенно обещал сбрить, как только республика будет восстановлена, а его враги Октавий, Антоний и Лепид уничтожены.

– Ведь ты не иудей? – спросил Кассий, приглашая Ирода к столу.