Серж Арденн - Герцог Бекингем Страница 29

Предложив, жестом, офицеру присесть в кресло, стоявшее напротив, капуцин кивнул монаху. Лейтенант, придерживая шпагу, уселся и, оглядевшись, произнес:

– Никогда не любил монастырей, под их мрачными сводами ощущаешь себя словно в гробнице.

Но взглянув в суровое лицо падре Жозефа, осекся, словно вобрав унылого величия запечатленного в камне. Капуцин не обратив внимания на разглагольствования мирянина, строго спросил:

– Где де Ла Удиньер?

– После того как мы расстались, господин лейтенант направился в Гавр, насколько мне известно.

Самодовольно произнес дворянин, чьё фатовство насторожило священнослужителя.

– И, что же заставило вас отклониться от заданного маршрута?

В этот момент в комнату вошел всё тот же монах, что сопровождал офицера, поставив перед господами два пузатых фужера и граненый графин с металлической пластиной, прикрепленной к стеклянной стенке сосуда. Прищурившись, Лабордемон, шевеля губами, беззвучно, прочел надпись, нанесенную на накладку – «Deo Optimo Maximo1»

– Что это?

Произнес лейтенант, с недоверием рассматривая сосуд, наполненный прозрачной темно-коричневой жидкостью. Отец Жозеф, смерив ироничным взглядом офицера, без тени удивления, ответил:

– Это ликер, созданный Бернардо Винцелли, монахом из монастыря Святого Бенедикта в Фекане, в Нижней Нормандии, отчего получивший название «Бенедектин», что значит «Благословенный». Угощайтесь, сей напиток, в умеренных дозах, весьма неплох.

С некоторым недоверием, лейтенант, плеснув в свой фужер ликера, поднес сосуд к носу.

– Странный запах.

Сделав небольшой глоток, он схватился за горло, едва совладав с собой, после чего поставив фужер на стол, обиженно взглянул на монаха.

– Весьма необычный аромат, но, на мой взгляд, чрезмерно крепок, к тому же, эта приторность, я бы предпочёл…

– А я бы предпочел, чтобы вы незамедлительно ответили на мой вопрос!

Повелительно прервал офицера «Серый кардинал». Лабордемон, осознавая авторитет сидящего перед ним человека, ответил легким поклоном.

– Так вот, наш отряд попал в засаду, прямо на гаврской дороге, как только миновали Лильбон. Прозвучал выстрел, один из моих людей был убит, после чего мы бросились в погоню …

– Постойте, лейтенант, вы утверждаете, что попали в засаду, и был убит лишь один человек?!

– Ну, видите ли, это была не то, что бы засада, в нас стреляли из-за кустов.

– Стреляли из-за кустов.

Повторил капуцин, размышляя над словами Ламбордемона.

– И сколько же было нападавших?

– Двое.

В некоторой растерянности вымолвил офицер.

– Двое. И вы полагаете, что два человека, если они, конечно, не лишены рассудка, могут решиться атаковать отряд, насчитывающий две дюжины вооруженных солдат?!

– Но Ваше Святейшество…

– Скажите, Ламбордемон, вы как офицер можете мне объяснить цель этого нападения?

Вопрос монаха, очевидно, поставил лейтенанта в затруднительное положение, и пока он, разведя руками, собирался с мыслями, отец Жозеф продолжил:

– Насколько мне известно, засады чинятся не только силами превосходящими противника, но и с определенным умыслом. Например, похищение важной персоны, освобождение пленников, ограбление, наконец. Какую цель, на ваш взгляд, могли преследовать люди, напавшие на ваш эскорт? Уничтожить вас? Помешать добраться до Гавра? И то и другое нелепость, учитывая их ничтожно малое число. Что же тогда?

Помпезность присущая победителям, с которой лейтенант явился в монастырское помещение, бесследно растаяла, словно утренний туман. Ламбордемон уже с изумлением глядел на капуцина, в надежде услышать ответы на поставленные монахом вопросы.

– Итак, вы бросились в погоню за господами, которые были настолько безумны, что без всякой видимой причины, вдвоем, решили атаковать вас. И что было дальше?

Рассуждения падре Жозефа окончательно сбили с толку стражника. Он всё, более теряя уверенность, пролепетал:

– Впоследствии, мы разделились на два отряда, один, как я уже сообщил, возглавил господин Ла Удиньер, который отправился в Гавр, а второй я, и через некоторое время нам удалось схватить этих наглецов.

– Кто эти люди?

– Это королевские мушкетеры, господа Атос и Арамис.

– Вы, полагаю, знакомы с этими господами?

– Более чем.

– И вы склонны думать, что эти, смею заметить, весьма достойные люди способны на подобные безумные выходки? Или вам удалось добиться от них признания?

Последний вопрос монах произнес с неприкрытым сарказмом.

– Я имею доказательства их причастности к этому делу.

– И, что же это за доказательства?

– Один из нападавших был облачен в голубой плащ, к тому же мы нашли на дороге перчатку, принадлежавшую мушкетеру.

Гордо заявил лейтенант.

– Перчатка была найдена на месте засады?

– Нет, много позже, на дороге.

– А если бы, скажем, вы, следуя в Гавр, потеряли перчатку, и её бы впоследствии кто-либо нашел на дороге, она бы могла служить доказательством вашего разбоя? Или вы станете утверждать, что на перчатке имеются некие особые знаки, доказывающие её принадлежность именно мушкетерам?

Ламбордемон опешил, чувствуя как у него мастерски, выбивают из-под ног, доказательную базу, на которой громоздилась его «блестящая» версия.

– Но плащ!

Капуцин откинулся на спинку кресла.

– На мушкетерах были голубые плащи?

– Нет, плащ был найден в подседельной сумке, на их лошади.

– И, что это доказывает? К слову, у господина Рюальтона, который прибыл со мной из Парижа в аббатство, так же голубой плащ, но вам, надеюсь, не придет в голову обвинять его?

Разбитый наголову лейтенант потупил взор.

– Вы нашли оружие, из которого был произведен выстрел? Ведь не приходится сомневаться, что это был не пистолет?

– Нет, оружие не обнаружено. Но они могли избавиться от него!

– Избавиться от оружия и оставить при себе столь заметный голубой плащ? Вы сами верите в то, что говорите?

– Но, что же делать?

Отец Жозеф поднялся, и, перебирая четки, прошелся по комнате, остановившись у аналоя, раскрыв старенький потертый требник, явно выказывая нежелание более разговаривать с лейтенантом.

– Что бы сохранить лицо, вам следует доставить арестованных в Париж, а там сдать коменданту Бастилии. Ваши заблуждения пропитаны глупостью, но в них нет злого умысла, а за это не судят. Отправляйтесь, и стойте на своём, чего бы, это не стоило. Вам остается убедить всех, что сие безрассудство и в самом деле оказало хоть какую-то пользу нашему делу. Хотя, кто знает, быть может, так оно и есть?

1 (лат.) «Господу, Лучшему, Величайшему» – есть девиз Бенедиктинского Ордена

ГЛАВА 19 (78) «Злоключения метра Лепелетье»

ФРАНЦИЯ. ПРОВИНЦИЯ ТУРЕНЬ.

После того как секретарь графа де Ла Тура, метр Лепелетье отыскал в деревушке Шанто харчевню «Алебарда принца», и выяснил у трактирщика, метра Брюэля, разумеется за кругленькую сумму, как развивались события в день дуэли двух анжуйских дворян с господином де Флери, он тут же отправил посыльного с письмом к хозяину. И вот дождавшись ответа, секретарь с сожалением принял к сведению то, чего не желал, быть может, более всего на свете, но как человек крайне обязательный, тут же взялся выполнять.

Добравшись до Тура в почтовой карете, Лепелетье пришлось купить лошадь, так как последний отрезок пути был наиболее ответственен, а главное секретен. Выторговав за весьма умеренную сумму, у лошадиного барышника, промышлявшего у северных ворот города, спокойную, низкорослую гасконскую лошадку, которой секретарь, возможно, даже был бы весьма доволен, так как цена удовлетворяла его как сквалыгу, а мирный нрав кобылы радовал отменно скверного наездника, коим и являлся Лепелетье. Но вдруг грозовые тучи заволокли самолюбие секретаря, когда он неожиданно услышал условие, от которого сделка приняла такой оборот, что оставалось только сожалеть о встрече с торговцем Туторье, алчной и коварной канальей. Настроение бережливому клерку испортил дополнительный пункт, который пройдоха торговец оставил напоследок, провозгласив его, как будто невзначай. Лепелетье же будучи не меньшим скрягой и плутом, чем метр Туторье, как только услышал о неприемлемом требовании, тут же пришел в ярость, осознав, что перед ним не меньший мерзавец, чем он сам, а с этим и вправду весьма нелегко мириться. Вот тут-то, когда оба учуяли затхлый запах конфликта, из-под ангельского оперения, проступили роговые щетки непробиваемой чешуи хищной рептилии, уже выпустившей когти, чтобы вцепиться в горло противнику. Эти «милые» люди, случайно встретившиеся на подмостках сего тесного мира, осознавая ничтожность предмета, по поводу которого вышел спор, не смогли, прибывая в сытости, умерить свои аппетиты, показав друг другу острые клыки.

Дело в том, что эта кобыла, продавалась непременно с седлом, этим, по мнению секретаря, «не на, что негодным куском вытертой кожи», за которое перекупщик затребовал отдельную плату в сумме двух ливров. В процессе препирательств, оба господина, в весьма игривой форме узнали о себе, своих ближних и дальних родственниках много нового и интересного. При чем галантные фразы изысканных пасквилянтов, порой густо перемежались грубой плебейской бранью, что не щадит никого и не знает меры и преград. Не ограничившись родными и близкими, они постепенно перешли на прародителей несчастной кобылы. И вот когда уже силы были на исходе, и господа, на последнем издыхании, переметнулись на родню шорника, изготовившего седло, обмякший барыга решился на своеобразную рокировку: