Нил Стивенсон - Криптономикон Страница 29

Майор представляет полковника в выражениях, которые ничего не проясняют. Полковник по большей части молчит – он здесь, чтобы наблюдать. Майор некоторое время теребит какие-то машинописные документы.

– Здесь говорится, что вы – гун-хо.

– Сэр! Так точно, сэр!

– И что бы это значило?

– Сэр, это китайское слово! Там есть один коммунист, Мао, у него армия. Мы с ними дрались, и не раз, сэр! Гун-хо – их боевой клич, значит «все вместе» или вроде того, сэр, и когда им вмазали, сэр, мы украли их боевой клич, сэр!

– Значит ли это, что вы обазиатились, как другие китайские морские пехотинцы, Шафто?

– Сэр! Напротив, сэр, как, думаю, видно из моего личного дела, сэр!

– Вы правда так думаете? – с сомнением говорит майор. – У нас тут рапорт о телеинтервью, которое вы дали одному солдату[18], лейтенанту Рейгану.

– Сэр! Морпех извиняется за возмутительное поведение во время интервью, сэр! Морпех подвел себя и своих товарищей, сэр!

– Вы не хотите представить оправдания? Вы были ранены. Контужены. Накачаны морфием. Страдали от малярии.

– Сэр! Это не оправдание, сэр!

Майор и полковник обмениваются одобрительными кивками.

Все эти «сэр, есть, сэр», которые покажутся собачьей чушью любому мало-мальски вменяемому штатскому, исполнены для Шафто и офицеров глубокого и внятного смысла. Как у многих, у Шафто поначалу были нелады с субординацией. Конечно, он вырос в семье потомственных военных и многое впитал с детства, но в жизни это оказалось куда труднее. Теперь, пройдя все стадии воинского существования, кроме завершающих (насильственная смерть, трибунал, увольнение в запас), он понимает культуру в ее сути: как систему этикета, которая позволяет группе людей жить бок о бок многие годы, переправляться на край света и выполнять буквально черт-те какие задания, не прикончив друг друга в процессе и не рехнувшись окончательно. Крайняя формальность, с которой он обращается к офицерам, несет в себе важный подтекст: ваша забота, сэр, решить, что от меня требуется, моя забота, сэр, это исполнить. Все эти мои «гун-хо» означают, что, когда вы отдадите приказ, я не стану приставать к вам с вопросами, а вы, сэр, со своей стороны, не стойте над душой и не морочьте мне голову вонючей политикой, которой вы тут пробавляетесь. Такая готовность без колебаний выполнить приказ – тяжелейшее бремя ответственности для любого мало-мальски вменяемого офицера. Шафто не раз видел, как у зеленых лейтенантиков начинали гнуться коленки, когда видавший виды боец просто стоял перед ними и бодро отвечал: «Есть, сэр!»

– Лейтенант Рейган жаловался, что вы все время пытались рассказать ему историю про ящерицу, – говорит майор.

– Сэр! Так точно, сэр! Исполинская ящерица, сэр! Занятная история, сэр!

– Не важно, – говорит майор. – Вопрос в том, следовало ли рассказывать ее в данных обстоятельствах?

– Сэр! Мы двигались вдоль побережья, чтобы отрезать нипов от места высадки «Токийского экспресса», сэр!.. – начинает Шафто.

– Отставить!

– Сэр! Есть, сэр!

Наступает полная тишина, которую нарушает полковник:

– Мы показали ваши утверждения психиатрам, Шафто.

– Да, сэр!

– Они утверждают, что вся эта история с ящерицей – классический пример замещения.

– Сэр! Не будете ли вы так любезны объяснить, что это за штука, сэр?

Полковник краснеет, поворачивается к окну, смотрит на редкие машины.

– Ну, у них выходит, что никакой исполинской ящерицы не было. Что вы убили того япа[19] в рукопашном бою. А воспоминание о ящерице – на самом деле ваше подсознание, которое вылезает наружу.

– Подсознание, сэр!

– Что у вас в голове есть подсознание, и оно дало вам силы убить япа голыми руками. А потом ваше воображение придумало исполинскую ящерицу в качестве объяснения.

– Сэр! Вы говорите, что ящерица просто моя фантазия, сэр!

– Да.

– Сэр! В таком случае позвольте узнать, как этот нип оказался наполовину обглодан, сэр!

Полковник кривится.

– Ну, сержант, к тому времени, как вас нашел береговой наблюдатель, вы пробыли в бухте с мертвыми телами три дня. А в тропиках, где жуки и все такое, уже нельзя сказать, обглодала его исполинская ящерица или по нему прогнали газонокосилку, если вы понимаете, о чем я.

– Так точно, сэр!

Майор возвращается к рапорту.

– Этот Рейган утверждает также, что вы неоднократно отпускали оскорбительные замечания в адрес генерала Макартура.

– Сэр! Так точно, сэр! Этот сукин сын ненавидит Корпус, сэр! Он хочет, чтобы нас всех перебили, сэр!

Майор и полковник переглядываются. Очевидно, они только что пришли к какому-то общему решению.

– Поскольку вы хотите продлить контракт, в нормальных обстоятельствах вас бы отправили разъезжать по стране, поднимать боевой дух и агитировать молодых людей вступать в Корпус. Однако история с ящерицей ставит на этом крест.

– Не понимаю, сэр!

– Отдел комплектования получил ваше личное дело. Они видели рапорт Рейгана. Они боятся, что на параде в День Поминовения в Малом Жопасрауне, Арканзас, вы внезапно начнете рассказывать про исполинскую ящерицу, перепугаете всех до потери пульса и подорвете военные усилия.

– Сэр! Разрешите…

– Не разрешаю, – говорит майор. – Я даже не буду касаться вашей одержимости генералом Макартуром.

– Сэр! Генерал гробит…

– Отставить!

– Сэр! Есть, сэр!

– У нас другое дело для вас, морпех.

– Есть, сэр!

– Вы поступаете в весьма исключительное подразделение.

– Сэр! Рейдеры морской пехоты и без того весьма исключительное подразделение весьма исключительного Корпуса, сэр!

– Я о том, что назначение будет… необычным. – Майор смотрит на полковника. Полковник сует руку в карман, бренчит монетами, трогает щеку, проверяя, чисто ли она выбрита.

– Назначение не совсем в Корпус морской пехоты, – говорит он. – Вы войдете в особое международное подразделение: взвод американских морских пехотинцев и рота британских ВДВ под общим командованием. Бывалые черти, каждый показал, что способен выполнить любое задание в любой обстановке. Это ведь верно вас описывает, морпех?

– Так точно, сэр!

– Это крайне необычная штуковина, – задумчиво говорит полковник, – такая, какая военному никогда бы в голову не пришла. Вы понимаете, о чем я, Шафто?

– Никак нет, сэр! Но я различаю сильный душок политики в кабинете, сэр!

Полковник легонько подмигивает, поворачивается к окну и смотрит на купол Капитолия.

– Эти политики бывают здорово привередливы. Все должно быть в точности так, как они сказали. Они не любят оправданий. Вам ясно, Шафто?

– Так точно, сэр!

– Корпусу пришлось побороться, чтобы нас в это включили. Все собирались отдать армии. Нам пришлось действовать через высокопоставленных людей, бывших флотских. Теперь назначение наше. Если мы его провалим, то на свою голову.

– Сэр! Мы его не провалим, сэр!

– Сукин сын Макартур гробит морских пехотинцев почем зря, потому что мы не всегда правильно разыгрываем политические игры. Если вы и ваше подразделение не отработаете без сучка без задоринки, ситуация станет еще хуже.

– Сэр! Морпех не подведет, сэр!

– Командовать будет лейтенант Этридж, выпускник Аннаполиса. Боевого опыта немного, но умеет вращаться в нужных кругах. Он будет осуществлять взаимодействие на политическом уровне. Ответственность за то, чтобы выполнить задание на местности, возлагается на вас, сержант Шафто.

– Есть, сэр!

– Вы будете работать в тесном сотрудничестве с британскими десантниками. Отличные парни. Но я хочу, чтобы вы и ваши ребята утерли им нос.

– Сэр! Непременно утрем, сэр!

– Ладно, тогда идите собираться, – говорит майор. – Вы отправляетесь в Северную Африку, сержант Шафто.

Лондиниум

Массивные британские монеты брякают в кармане, как оловянная посуда. Лоуренс Притчард Уотерхауз идет по улице. Он в форме кавторанга ВМФ США. Из этого не следует, что он капитан второго ранга или даже служит на флоте, хотя так оно и есть. А вот насчет США сомнений быть не может, потому что всякий раз, сходя с тротуара, он либо выпрыгивает из-под колес, либо замирает, со скрежетом переводя стрелки своих мыслей на другой путь и тратя уйму умственной энергии на попытку увидеть окружающее в большом зеркале. Здесь левостороннее движение.

Он знал об этом раньше. Видел фотографии. И Алан в Принстоне жаловался, что чудом до сих пор не попал под машину.

Тротуары соединяются под прямым углом, а не плавно изгибаются, как в Америке. Переход от тротуара к улице строго вертикальный. Если бы на голову Уотерхаузу поместили зеленую лампочку и наблюдали за ним сбоку во время затемнения, его траектория выглядела бы как прямоугольные импульсы на экране осциллографа – вверх, вниз, вверх, вниз. Происходи это в Америке, импульсы располагались бы равномерно, примерно по двенадцать на милю, потому что в его родном городе улицы образуют правильную решетку.