Олег Михайлов - Кутузов Страница 29

– Ах, дядюшка, – грустно улыбнулся Рибопьер, – граф Дмитриев-Мамонов более не фаворит ее величества.

Кутузов со значением поднял левую бровь.

– Значит, партия Безбородко и Завадского одержала верх?

– Нет, дядюшка. – Рибопьер приблизился к Кутузову и сказал совсем тихо: – Сам Александр Матвеевич, прямо говоря, по простоте своей сильно разгневал ее величество...

Кутузов приложил палец к губам и кликнул Глебова:

– Голубчик! Приготовь-ка из самых секретных запасов нам с господином бригадиром чего-нибудь побогаче этого варева. Чать, после долгого пути наш гость крепко проголодался. Да и я, – Михаил Илларионович хлопнул себя по заметному уже животу, – не прочь чем повкуснее заморить червячка. И винца, винца молдавского красного захвати бутылочку...

Спровадив затем Глебова, который жил в его палатке, со срочным поручением к де Рибасу, Михаил Илларионович за ужином расспрашивал впавшего в немилость вельможу о подробностях приключившейся в Петербурге истории.

– Граф Александр Матвеевич отставлен? Ума не приложу, – рассуждал он, потягивая терпкое каберне. – Красив, воспитан, неглуп. И на службе у государыни столь долго! Ничего не понимаю...

Рибопьер, на котором новехонький, с иголочки, зеленый военный мундир сидел так щеголевато, словно это был придворный камзол, живо возразил:

– Не забывайте, дядюшка, что двор – это скопище соблазнов! Вы помните княжну Щербатову?

– Фрейлину двора ее величества? Как же! Довольно постная девица.

– Так вот Александр Матвеевич вообразил, что влюблен в нее.

«Что не столь уж диковинно, если вспомнить о почтенном возрасте императрицы», – подумал Кутузов, но счел за лучшее промолчать.

– А государыню убедили, – продолжал Рибопьер, – будто сводником был ваш покорный слуга...

– Но ее величество достаточно прозорлива, чтобы не заподозрить тебя в столь бесчестной игре, – сказал Михаил Илларионович.

– Ревность, ревность! Она ослепляет! – воскликнул Рибопьер. – Да и сами обстоятельства были против меня. Ведь граф Мамонов встречался со Щербатовой в моем доме. Точнее сказать, у тещи – Анастасии Семеновны...

– Да-да, ведь Анастасия Семеновна доводится княжне двоюродной тетушкой, – вспомнил Кутузов.

– И Щербатова чуть не ежедневно посещала ее, – подхватил Рибопьер. – Там они и объяснились с графом. Но так, что никто в доме не подозревал этого. Однако может ли что-то укрыться от придворных сплетников? И противники Мамонова очень скоро донесли государыне о причинах частых поездок графа в наш дом...

– И что же ее величество? – с искренним любопытством осведомился Михаил Илларионович, обсасывая жареное крылышко цыпленка.

– Призвала к себе графа и сказала: «Я старею, друг мой. Будущность твоя крайне меня беспокоит. Хотя великий князь Павел Петрович к тебе благосклонен, я очень беспокоюсь, чтобы завистники не имели влияния на его переменчивый нрав. Отец твой богат. Я тебя также обогатила. Но что будет с тобой после меня, если я заранее не позабочусь о твоей судьбе? Ты знаешь, что покойная графиня Брюс была лучшим другом моей юности. Умирая, она поручила мне свою единственную дочь. Ей теперь шестнадцать лет. Женись на ней! И ты из нее образуешь жену по вкусу и будешь одним из первейших богачей России. За тобой останутся все занимаемые должности. Ты будешь помогать мне по-прежнему сведениями и умом, которые, как сам знаешь, я высоко ценю. Отвечай откровенно. Твое счастье – мое счастье...»

– Ловко подстроено! Узнаю матушку-царицу! – восхитился Кутузов. – И граф, конечно, клюнул на эту нехитрую наживку?

– Угадали, дядюшка. Мамонов бросился к ногам государыни и, как сам потом мне рассказывал, воскликнул: «Если, ваше величество, желаете вы моего счастья и решаетесь женить меня и удалить от себя, то дозвольте мне жениться на той, которую я люблю!» Ее величество сдержала свои чувства и промолвила только: «Итак, это правда?» Граф понял, что оказался в ловушке и окончательно упал в глазах государыни...

– Ах, простота, простота!.. – покачал тяжелой головой Михаил Илларионович.

– Да, но слова не воротишь. После этого ее величество призвала к себе княжну Щербатову и сказала: «Я вас взяла по смерти ваших родителей. Я старалась всячески заменить их. Кроме благосклонности, вы от меня ничего не видели. Теперь исполняю окончательно долг свой, Я знаю, вы любите графа Мамонова. Он сейчас признался в своем чувстве к вам. Я решила вашу свадьбу...»

– Чувствительный конец! Как в комедиях Лашоссе, – ввернул Кутузов, высоко ценивший откровенность Рибопьера. – Но, ей-ей, это уже слишком. Даже для нашей обожаемой матушки Екатерины Алексеевны.

– Обождите. Придет черед и мести, – сказал Рибопьер. – Гнев и досада государыни должны же были на кого-то излиться. К ней явился камердинер Зотов. Только тогда она изволила разразиться упреками и жалобами: «Я знаю, кто предатели! Рибопьер и его жена устроили эту свадьбу! Они бессовестно надо мной подшутили». Захар Константинович заметил, что этим браком я ничего не выиграл. Более того, я рисковал навсегда потерять благоволение государыни, которое приобрел единственно через дружбу с Мамоновым. Ее величество согласилась с Зотовым, добавив: «Горе меня ослепило».

– Значит, гроза все-таки пронеслась?

– Ничуть не бывало. Вскоре я был вызван во дворец. Государыня много говорила со мной о посторонних вещах, а затем вдруг перевела речь на долги новой графини Мамоновой и приказала: «Ну, бог молчания, – так она обычно называла меня в шутку, – выкладывайте все без утайки!» Признаться, дядюшка, от неожиданности я растерялся и даже побледнел. Это, верно, только укрепило ее подозрения. И вот я здесь...

– А где же опальный граф? – осведомился Кутузов, с видимым удовольствием допивая вино.

– На другой день после свадьбы молодые уехали по повелению государыни в Москву...

– Да, Москва для ее величества нечто вроде места почетной ссылки, – проговорил Михаил Илларионович, осмысляя все услышанное. – Орлов тоже ведь был отправлен в первопрестольную. Там доживают век чуть не все опальные вельможи.

Он помолчал и сказал уже иным голосом:

– А мы тут готовимся к зиме. Среди генералов разброд. Измаил почитают неприступным. Конечно, знатно потрудился для турок месье де Лафит-Кловье. Под руководством сего опытного инженера переоборудованы все прежние укрепления и построена Новая крепость. Два неудачных приступа охладили горячие головы. Я все же по-прежнему стою за открытый штурм!..

Рибопьер изумился. Пять минут назад перед ним был сибарит, гастроном, гедонист, сластена, дегустатор, придворный, охочий до маленьких тайн двора. А теперь сидел совершенно другой человек – решительный и собранный, военный до последней косточки. Словно совсем другое тело втиснули в знакомый генеральский мундир.

Кутузов поднялся из-за стола:

– Ну что ж, Иван Степанович, отдыхай с дороги. Будешь жить у меня. В тесноте, да не в обиде. А кругом пустая холодная степь. Укрыться негде. Завтра получишь команду.

2

Императрица Екатерина Алексеевна не любила Москву.

Быть может, именно в этом сказывалась ее немецкая кровь: в предпочтении, отдаваемом спланированному по линеечке, с европейской строгостью, холодному Петербургу перед веками застраивавшейся и разраставшейся кольцами (словно в старом древесном стволе), пестрой, язычески-шумной первопрестольной. С ее бесчисленными золотыми куполами и маковками монастырей, соборов, церквей, часовенок. С огромными угодьями и садами, когда городские дворцы более походили на привольные деревенские усадьбы. С московскими торжищами, с тем изобилием, какое только и может иметь срединный центр империи.

Не любила она и своевольных московских бояр, пронесших вопреки всем державным усилиям Ивана IV и Петра Великого дух кичливого непокорства, спеси и надменности. Не терпел рациональный, холодный ум государыни и той мистики, которой начали так страстно предаваться в годы ее царствования здешние дворяне: Лопухины, Трубецкие, Панины, Репнины, Тургеневы. Все знаменитые фамилии! Недостаточным оказалось высмеять их в комедиях, написанных августейшей рукой: «Обманщик», «Обольщенный», «Шаман сибирский». Вверились, и кому? Иноземцам, хитрым и пронырливым «братьям», которые под видом просвещения и гуманности сеют свои нелепые и ложные идеи мартинизма и масонства. Да, в эту толпу русских бояр, политиков, мечтателей, мистиков, филантропов, педагогов, книголюбов пролезли иностранные агенты с явно корыстными и злонамеренными целями!..

Правда, Москва, как большая чушка, все может слопать. Не так ли случилось с клубом адамистов, учрежденным Анной Ивановной Зотовой, урожденной Голицыной? Мнилось учредить храм человеколюбия, ан вышло на азиатский образец. В десять пополудни в большом, прекрасно обставленном дворце собирались гости обоего пола, до ста лиц. Мужчины шли раздеваться в одну комнату; женщины – в другую. Там ожидали их ванны, благовонные духи и все, что кому потребно и угодно. А между этими комнатами устроена была большая зала с нишами, уставленная померанцевыми деревьями в кадках, розами в горшках, лилиями, гвоздиками. Чем не райская обитель? Свальным грехом обернулись мечтания о братстве и равенстве.