Дмитрий Колосов - Император вынимает меч Страница 29

— Довольно тратить время и силы на местечковые распри! Пусть пропадет пропадом проклятая Келессирия, ничтожнейшее из моих владений! Займемся-ка тем, что восстановим славу предков, истинную славу!

Антиох предложил мир, и Птолемей его принял. Победоносные египтяне славили своего повелителя, предвещая ему славу Александра, а Птолемею боле всего на свете хотелось вернуться во дворец — к бархатным покрывалам, флейтисткам и вину. Он не был Александром, он был всего лишь Птолемеем, прозванным Отцелюбом.

Так закончилась эта война, нелепая и ничего не решившая. Предоставив владыке Египта предаваться удовольствиям, Антиох стал готовить полки к походу. Сначала он намеревался пойти на запад, чтобы вернуть владения, захваченные Ахеем. Ну а потом его ждал Восток. Антиох по-прежнему жаждал славы Александра и рвался к ней, не подозревая, что Александр и его слава уже выступают навстречу…

5.6

Губы Фабия нервно подрагивали, он, как мог, старался скрыть эту дрожь — от себя самого. Солдатня вновь поносила диктатора, от палаток неслись ругательства, невидимый тенорок распевал песенку про трусливую овечку с дрожащими копытцами.[22]

Руки Фабия и впрямь затряслись мелкой дрожью. Консул накрепко пальцы, подавляя ее. Еще не хватало, чтобы ликторы стали свидетелями его переживаний. Еще не хватало! Фабий кликнул раба, велел тому расстелить меховую полсть, на которую улегся. Немолодое уже тело побаливало от долгого сидения на коне. Сегодня был трудный день. Карфагенские полки с самого утра активно маневрировали в опасной близости от лагеря, и диктатор, не доверяя проницательности подчиненных, самолично осмотрел окрестности, дабы удостовериться, что Пуниец не приготовил какую-нибудь ловушку.

Ловушки не было. Фабий слегка успокоился и вернулся в лагерь, встретивший его уже ставшими привычными ругательствами. Из находившегося неподалеку стана Минуция долетали воинственные крики. Видно, начальник конницы собрал очередную солдатскую сходку, обещая своим легионам скорую победу над пунами. Ох уж этот Минуций…

Сокрушительный разгром у Тразименского озера, разгром, куда более страшный, чем неудачи при Тицине или Треббии, вверг Рим в состояние шока. Одни квириты, прослышав о поражении, бежали на форум, другие бродили по улицам, расспрашивая каждого встречного о судьбе фламиниева войска, третьи спешили к курии, требуя ответа от должностных лиц. Никто ничего толком не знал, но в воздухе носилось ощущенье беды. Наконец прискакали гонцы от Сервилия, поведавшего о масштабах катастрофы. Пятнадцать тысяч римских граждан и союзников пали в промозглой тразименской низине, многие тысячи оказались в плену. Были утрачены оружие, слава, честь. Но более прочего пугало известие, будто Пуниец понес ничтожнейшие потери. Кто говорил о тысяче убитых и стольких же раненых, кто шептал, будто Ганнибал, подобно Александру Великому, лишился в сражении считанных воинов. Проигрывать? Да, Риму случалось проигрывать. Но проигрывать столь бесславно…

Сенаторы хулили Фламиния, этого высокомерного выскочку, не желавшего внять ни предостережениям богов, ни советам умудренных опытом старцев. Чернь скорбела, оплакивая гибель своего предводителя. Радовались лишь рабы-галлы, захваченные в недавних войнах, причем многие — все тем же Фламинием. Вот они уж злорадствовали по поводу гибели римского войска, вот они уж Ганнибала истово ждали!

Государство пребывало в опасности, и сенаторы собрались на совет. Тот был недолгим, и глашатай объявил народу решенье сената:

— Пусть консулы примут меры, чтобы государство не потерпело ущерба![23]

Но один из консулов пал в бою, а другой был при армии, преграждавшей дорогу на Рим. Потому сенат счел возможным собственной волей предложить народу кандидатуру диктатора. Так как оба Сципиона воевали в Иберии, кандидатура была одна — Фабий. Эмилиям нечего было возразить, плебс, недолюбливавший Фабия, был лишен авторитетнейшего своего вожака и потому, в условиях действительной угрозы для Города, перечить не отважился.

— Фабий! Фабий! — дружно кричали квириты.

Фабий уже готовился явить себя народу, но тут послышались новые крики.

— Минуций!

Первым закричал один из Эмилиев, кажется, Марк. Чернь с радостью подхватила этот крик, желая хоть малостью досадить сенату. Фабий оскорбленно поджал губы, но спорить не стал, и начальник конницы, помощник диктатора был избран вопреки традиции волей всех граждан.[24]

Это был не лучший выбор для Фабия, но не самый худший для Рима, ибо Марк Минуций Руф был решителен и воинственен, а, учитывая всем известную осторожность и рассудительность диктатора, решительность и воинственность нужны были Риму. Фабий прямо выразил свою позицию новоиспеченному помощнику, сказав:

— Мы принадлежим к разным родам, у нас разный взгляд на то, что следует делать, но мы должны найти в себе благоразумие договориться, ибо Рим нуждается в нашем единстве.

Минуций ответил согласием, заверив диктатора в своем полном почтении.

Фабий отдал приказ готовиться к тотальной войне. Обитателям областей, через которые шел Пуниец, было велено оставить свои жилища и укрыться за стенами городов, каждый из коих должен был сформировать дополнительные, против обычного, отряды. Все то имущество, каким могли воспользоваться враги, должно было быть уничтожено: скот угнан, хлеба потравлены или сожжены. Диктатор набрал два дополнительных легиона и приказал сформировать экипажи для кораблей, которым надлежало охранять берега, чтоб исключить саму возможность высадки в Италии еще одной армии — ее по слухам, ждал Ганнибал. Совершив все положенные жертвоприношения, Фабий повел войско навстречу Пунийцу, что, подобно волку, рыскал по Кампании.

Фортуна сразу же улыбнулась римлянам. Ганнибал из-за ошибки проводника позволил завлечь себя в западню подле Казилина. Вот тут-то бы и прикончить его, но Фабий не отважился на генеральную битву. Его воины полны были желания отомстить, но это вовсе не значило, что они готовы побеждать. Солдаты же Ганнибала, вдохновленные прежними викториями, были настроены именно на победу. Сначала требовалось сбить этот настрой, внушить врагам неуверенность.

Вместо генерального сражения Фабий навязал врагам долгую битву с ложными атаками и маневрами. Ганнибал, понапрасну продержавший весь день свою армию в напряжении, был вынужден отступить, так и не пробившись к Казилину и потеряв немало бойцов. К вечеру легионеры окружили палатку диктатора и требовали решительной битвы, и Фабий был готов уступить, но ночью Ганнибал хитростью прорвал окружение — варвары погнали на римские посты, перекрывавшие дорогу, стада быков с привязанных к рогам факелами. Покуда римляне разбирались, что происходит, пуны сбили их и ушли. Тогда-то солдаты впервые принялись ругать Фабия, называя его трусом и сонной овцой, тогда-то против диктатора впервые выступил его помощник Минуций.

Будучи человеком прямым, он не стал размениваться на пересуды за спиной диктатора, а открыто заявил о своем несогласии с ним.

— Мы должны смело пойти на врагов и разбить их! — кричал Минуций собравшимся вокруг него солдатам. — Враг испугался нас! Ганнибал бежал ночью, тайком, словно вор! Это ли не свидетельство того, что он робеет при виде римских орлов, что все его прежние победы — есть результат коварства, а не истинно воинской доблести?! В равном бою ливийцу никогда не одолеть квирита, а иберу — италика! В честном бою любой наш генерал стоит больше, чем Ганнибал!

Трибуны, слышавшие дерзкие речи, донесли о них диктатору. Один прямо спросил:

— Может быть, следует арестовать крикуна?

Но Фабий не хотел раздоров в войске.

— Пусть кричит, — сказал он. — Минуций еще убедится в моей правоте.

Вскоре после этого диктатор отбыл в Рим, чтоб принести положенные жертвы. Перед тем, как покинуть лагерь, он с глазу на глаз переговорил с Минуцием, умоляя его лишь об одном — не погубить войско.

— Не следуй примеру Семпрония и Фламиния.

— Не буду! — пообещал начальник конницы, имея в виду свое.

Он не сомневался в собственных дарованиях. Семпроний был просто бездарью, Фламиний — чересчур самоуверенным. Ни один из них не был знаком, как подобает, с военной наукой. Ни один не читал об Александре и разве что слышал о блистательном Пирре. Минуций решил показать всем, как надлежит воевать.

Следует отдать должное, операцию в Ларинатиде[25] Минуций провел почти образцово. Но лишь почти. Минуций нанес карфагенянам поражение, но не настолько сильное, чтобы быть чувствительным. Он заставил Ганнибала покинуть лагерь, но с равным успехом тот мог там остаться. Но, как бы там ни было, Минуций отправил в Рим гонца с хвастливым донесением, из которого исходило, что Ганнибал наголову разбит.