Уильям Нэйпир - Собирается буря Страница 29

Аэций отправился в изгнание и останавливался у франков, бургундов или визиготов, против которых всегда сражался. Те огромные, мускулистые, краснолицые воины из германских племен неизменно приветствовали стратега как брата, заставляя пить из кружек пенящийся эль и уговаривая не уходить ради их блага, напасть на Рим и покорить город ради своего. Тогда Аэций отхлебывал напитка, благодарил за радушный прием и не говорил больше ни слова. Когда туземцы смеялись над ним, стратег просто улыбался. Как только стало известно, что императорский двор прощает изгнанника за любые преступления, тот немедленно оседлал коня, попрощался с великодушными хозяевами, поехал без свиты обратно на юг и без малейшего упрека вновь принял командование западной армией.

Таким был мужчина, в которого превратился голубоглазый юноша. Насколько же четко Аттила помнил Аэция, торжественно стоящего в степной траве по пояс, когда впервые увидел его. Высокий, гордый, стройный молодой человек… Как Аттиле в Риме, так Аэцию пришлось провести детство в чужом лагере гуннов. Когда они вместе ездили по скифским степям в те долгие летние дни, вся жизнь и весь мир казались яркими и солнечными.

Каган хрипло велел шпионам убраться и поднес руку к глазам, не сосредоточиваясь ни на чем и глубоко погрузившись в воспоминания.

Однажды они выехали вместе — Аттила, Аэций и два мальчика-раба. Всего лишь вчетвером они убили ужасного вепря и тащили тушу на обратном пути в лагерь! А теперь великий гунн узнал, что и стратег тоже провел много лет в изгнании, вдали от любимого народа.

Искорка исчезла из глаз, пропала вся сардоническая радость от абсурдности этого мира. Конечно, существовал смысл и пример для подражания; и Драматург был автором трагедий.

Глубокая печаль наполнила душу Аттилы.

Стройный мальчик-римлянин, который положил руку на эфес меча, когда Руга ударил Аттилу по лицу, и стал бы биться, защищая друга. Вдвоем они лежали всю ночь в повозке на равнине, ожидая наказания, связанные и не состоянии пошевелиться, смеясь, дрожа и криком отпугивая шакалов…

О, Аэций! О, вы, боги, боги!..

Часть вторая

ОБЪЕДИНЕНИЕ ПЛЕМЕН

Глава 1

Меч Саваша и правители-данники

Новости распространялись подобно степному огню, охватившему берега от Дуная до Аральского моря: найден меч Саваша!

Саваш был богом войны у гуннов. Легенды гласили: любой, нашедший его меч, станет властелином всего мира.

Рассказ о том, как оружие обнаружили, казался странным.

Некий пастух бродил по степи, когда заметил, что одно из животных порезало ногу. Он пошел по кровавому следу в траве и увидел прекрасный меч, наполовину засыпанный землей: тонкий орнамент, извилистое, суживающееся лезвие, какого никогда прежде встречать не доводилось. В суеверном страхе пастух отдал находку Аттиле, и каган тут же воспользовался случаем. Подняв оружие над головой, гунн заявил, что обнаружен меч Саваша.

Один человек из толпы не кричал громко от радости, а наблюдал, и вскоре его лицо, обычно бесстрастное, приняло крайне озабоченное выражение. Это был грек Орест. Только он из всех ликующих людей заметил: меч, который верховный вождь держал в руках, оказался подарком юному Аттиле, сделанным римским стратегом Стилихоном.

Невероятно циничное поведение? Обман хитрым и беспринципным повелителем своего же народа? Ослепление магическим «божественным мечом», в действительности изготовленным в каком-то императорском арсенале в Италии, в самом «сердце» неприятеля?

Но нет, это было не так просто. Крайнее удивление на лице Ореста постепенно снова сменилось безмятежностью.

Аттиле часто нравилось произносить шепотом таинственный стих:

Коль суждено будет пасть от гордыни и похоти,Значит все это одно — сами заколем себя…

Сейчас Орест хорошо понимал своего кровного брата и друга.

Аттила объявил себя каганом всех гуннов, живших от реки Дунай до Китайской стены. В качестве дани привезли индийский жемчуг, восточные шелка и балтийские меха. Ночью Аттила встал и в самый разгар праздника по поводу прибытия Дания, обращаясь к своему народу, заявил: вскоре их империя покорит мир.

И люди поверили в эти слова. Построили огромный деревянный алтарь, такой же высокий, как дворец вождя. Зарезали много животных, жертвенник окропили кровью и жиром овец, крупного рогатого скота и лошадей.

В последующие дни, услышав новости, распространившиеся в обширных скифских степях на востоке, пришло большое количество людей и засвидетельствовало свое почтение — мелкие князьки, правители крошечных, разбросанных повсюду отрядов белых гуннов с берегов Каспия, кривоногие главари гефалитских гуннов, обитавших около Аральского мира. Даже из более отдаленных восточных областей явились те, кто едва ли были похож на гуннов. Эти одевались скорее как разбойники, чем правители. Они спустились на крепких маленьких лошадях с сочных зеленых лугов под сенью гор Тянь-Шань, поклонились кагану Аттиле, а затем встали и обняли своего повелителя, словно давно потерянного друга. Подобным теплым образом приветствовали Аттилу и гунны-отшельники с юга священного Алтая и из ужасной пустыни Такла-Макан.

Души наполнялись радостью, когда люди видели, как любили и узнавали их правителя все эти кочующие племена гуннов. Оставалось гадать, где тот побывал во время изгнания, сколько страданий перенес и сколько подвигов совершил, чтобы завоевать уважение у такой огромной толпы, словно герой народных мифов. Он стал подобен самому Таркану, выполнившему семь заданий, чтобы завоевать руку прекрасной дочери шаньюя Байкала. Ее красота превращала любого иного в каменный столб.

Аттила любезно принимал всех и показывал магический меч, который гости, становясь на колени, молча, объятые благоговейным страхом, целовали клинок. Человек, держащий оружие, приковывал к себе особое внимание. Безжалостные вожди племен, живших на равнинах, в горах и в пустынях, отлично знали: любой мошенник мог бы взмахнуть драгоценной находкой и заявить, что это меч Саваша. Но этот мужчина вовсе не был обманщиком. Он излучал такую силу, которая заставляла всех, стоящих рядом, трепетать до костей, словно пораженным какой-то стремительно распространяющейся лихорадкой. Перед гуннами стоял почти ставший легендой сын Мундзука, много лет назад отправленный далеко на восток в изгнание. Вожаки слышали его историю. А теперь Аттила, назначивший сам себя каганом, был здесь. Вокруг царила доброжелательная атмосфера, и даже мелкие князьки гордо подняли голову, испытывая страх и сильную привязанность одновременно.

Так увеличивался лагерь великого полководца.

Белые гунны и желтые гунны, одержимые междоусобицами и древней враждой, собрались у палаток людей Аттилы и, внемля настойчивым и осторожным призывам кагана, а иногда его пламенным речам, стали считать себя одним могущественным народом, объединенным узами крови, с общим языком и культом предков — прославленных сыновей Астура.

Скопление разрозненных племен превратилось в настоящий праздник, который продолжался несколько дней, а потом и недель. С рассвета до самых сумерек проводились игры и торжества, все вечера в палатках гуннов ели и пили. Жаркими летними ночами в тени предавались страсти сыновья Аттилы и дочери князьков (и наоборот). А утром щеки многих дев (хотя уже вовсе и не дев) покрывались румянцем, а глаза были опущены вниз из-за стыда и воспоминаний об удовольствиях. И многие молодые люди то и дело отрывались от игры и искали взглядом девушку, кротко сидящую где-то сбоку. И много мячей пролетело мимо цели, вызывая язвительные насмешки и обидные шутки прочих присутствующих.

Аттила сам выбрал пару молодых неопытных жен из тех, кто пришел с данью, но они сказали, что происходят от разных его детей. Полагали, что потомство кагана перевалило за две сотни, но никто не был полностью уверен в том. Аттила возвышался над всем, непоколебимо спокойный и решительный. Некоторым из ближайших последователей, Чанату и Кандаку, казалось, будто весь лагерь гуннов погружается в хаос.

А тем временем лето подходило к концу. Вскоре предстояло отправиться на зимние пастбища, но людей, лошадей и стад было так много, что и любых лугов вряд ли хватило бы. В становище Руги насчитывалось всего три или четыре тысячи человек, столько же имелось коней и овец. Теперь гуннов стало в десять раз больше, и трава в окрестных степях уже почти полностью исчезла. Советники верховного вождя твердили о плохих предзнаменованиях во время ссор, возникающих на пастбищах, о спорах, превращавшихся в кровавую месть и ведущих к настоящей междоусобной войне. Маленькая Птичка, верный себе, пел жестокие небольшие песни и читал стихи, играя на ломаной лире.