Зофья Коссак - Король-крестоносец Страница 29

Старик выпил вина, отер рукою бороду и первым прервал молчание:

– А как вошли мы в город, такая началась резня, страсть! Не знаю, писал ли об этом каноник д'Агилер, больно уж он мягкосердечен. Про такую бойню и вспоминать страшно… Кровища по улицам лилась потоками, кони в нее по грудь забредали… От тоски, от ужаса смертного язычники выли, точно волки, отовсюду слышался этот нечеловеческий вой… Пробовали бежать, да бежать-то некуда было… Те только и спаслись, кого рыцарь Танкред – он потом сделался князем Галилеи – пустил в Храм Гроба Господня…

– Танкред, кажется, был хорош собой? – полюбопытствовала Изабелла.

– Ничего себе, а уж силы поистине львиной. Он одно время вместе с Готфридом бился, и я его тогда частенько вблизи видел. Когда брали Вифлеем, он тоже с нами был… И на Горе Соблазна…

– Ах, вот о чем вы нам расскажите! О Горе Соблазна!

– Да что там рассказывать, – скривился старец. – Мы туда завернули по пути в Вифлеем… Рыцарь Танкред, как только эту мерзость увидел, приказал разрушить, так гора и стоит в развалинах по сю пору…

– А что именно он увидел? Что там было?

– Скверна, – коротко ответил старец, явно не желая говорить на эту тему.

Безуспешно пробовали расшевелить его принцессы, которых Гора Соблазна интересовала чуть ли не больше всего прочего. О таинственном этом месте ходило множество зловещих слухов.

По преданию, на этом взгорье, расположенном неподалеку от Иерусалима, ютилось когда-то капище, возведенное Соломоном для своих языческих жен. Брошенный и наполовину разрушенный памятник грешной слабости великого монарха заново отстроил Ирод, царь иудейский. Он окружил бывшее капище высокой стеной, за которую редко кому удавалось проникнуть, и частенько туда наезжал. Утверждали, что после явления Вифлеемской звезды он закрылся в сем непотребном месте и именно там ожидал возвращения трех волхвов. Далее предание гласило, что во время избиения младенцев именно туда сносили вырванных из материнских рук малюток и там предавали их смерти. Сведущие люди уверяли, что вход на гору днем и ночью караулят черти. Ничего удивительного, что зловещее взгорье, отягощенное самым страшным в истории человечества убийством, считалось проклятым. С давних времен его издалека обходили все – мусульмане, греки, сирийцы, и даже простодушные арабские пастухи не заглядывали туда. Латинские рыцари, прибывшие вместе с Танкредом, сравняли капище с землей: подпилили колонны, и потолок рухнул, завалив вход грудой обломков. Оставленные ими руины до сих пор загромождали взгорье, скрывая под собою тайну, в которую пока никто не проник.

А этот самый Робер де Корбье, замшелый, трясущийся старичок, был там и многое знает, вот только рассказывать ни о чем не хочет.

Старик действительно упорствовал в своем нежелании говорить о Горе Соблазна, и даже вид туго набитого кошелька не сделал его уступчивее. На все уговоры он только качал головой.

– Не помню, – уверял упрямец, и невозможно было уличить его во лжи.

– А все остальное помните? – пытался вывести его на чистую воду Ренальд.

– Все остальное помню, а это позабыл.

– Но почему так?

– Почему? – старик задумался на какой-то миг и убежденно повторил: – Потому что скверна.

Больше от него не удалось ничего добиться, и он тут же запросился домой. Лучше, мол, ему прийти в другой раз. Тогда расскажет о короле Балдуине I. А сейчас устал и покорнейше просит отпустить его.

Де Корбье отпустили, не скрывая обиды, что о самом интересном он промолчал.

– Охота же из всего делать тайны! – брюзжала Сибилла. – Придется мне самой туда поехать и хотя бы посмотреть, как выглядят руины. Ехать надо перед полуднем, когда в храмах звонят колокола, – черти от колокольного звона разбегаются.

– И я с тобой! – обрадовалась Изабелла. – А рыцарь Ренальд поедет с нами для охраны.

– О, нет! – решительно возразил рыцарь. – Лучше я съезжу туда один, а потом расскажу вам, благородные принцессы, об увиденном. Хотя я уверен, что ничего там нет, кроме груды обломков, но вам туда ездить не годится.

– Почему же? – обиделись принцессы.

– Потому что государю это не понравится. Место проклятое, позорное, и не гоже королевским дочерям любопытствовать о вещах, о которых стесняются говорить воины…

– Король об этом даже не узнает!

– Ибелин из Рамы тоже такой затеи не одобрил бы…

– Ибелин! Только его одобрения мне не хватало!

Ренальд не смог удержаться от смеха.

– Вот слова, достойные послушной супруги. Нет, с вами, благородные принцессы, я не поеду, а вот один могу произвести разведку.

– Обойдемся и без вас. Я хочу увидеть. Непременно! И как это мне раньше в голову не пришло…

– Возьмем с собой Онуфрия де Торона, – предложила Изабелла. – Он будет делать все, что мы велим, и никому не скажет.

– Онуфрий подойдет! Бедняжка! Ну и натерпится же он страха!

Ренальд задумчиво гладил свою бороду.

– Вижу, придется и мне ехать с вами, – кисло объявил он. – Знаю по опыту, что женского каприза не переломить, а де Торона для охраны недостаточно. Чертей, да еще среди бела дня, можно не бояться, а вот разбойникам в развалинах самое место.

Довольные принцессы захлопали в ладоши.

– Значит, поедем вчетвером! Прелестно! А когда?

– Лучше пораньше, пока рыцари не вернулись из похода.

– Но я же кормлю ребенка! – расстроенно воскликнула Сибилла. – Совсем об этом позабыла! Мать меня не пустит. Что делать?

– Ничего, – ответил Ренальд с облегчением, – отложим затею до той поры, пока вы станете посвободнее. Гора Соблазна никуда не убежит.

– Гора-то, конечно, не убежит, но что-нибудь непременно помешает… Когда все вернутся в город, уже не вырвешься… Достанется же такая судьба!… Всегда так!… Всегда все наперекор… Несчастнее меня нет никого на свете!…

Глава 10

ПРОСТИ, БРАТ!

Моав – царство пустыни. С запада простирается Мертвое море, окруженное венцом гор. На выступающей скале, нависшей над недвижимо застывшими волнами, высится фигура окаменелой Лотовой жены, праматери моавитян, наказанной за любопытство.

В этих краях яснее, чем где-либо еще, ощутимо, что Бог не любит противления своим делам. Пейзаж грозен, суров и неприступен для крикливой тщеты людских дел. Все, что здесь случалось когда-то, оставило свой след на века: обитавшее в древности племя великанов эмим пробороздило дикие ущелья и вырезало стремнины гор, а пришедший с ассирийцами Ваал, называемый также Вельзевулом, угрюмый бог, алчущий человеческой крови, затянул горы красновато-ржавым налетом, похожим на застывшую сукровицу. Давно уже исчезли великаны и забылось имя кровожадного божества, но горы, над которыми они трудились, насупленно нависают над дорогой, и ветер сметает с них на караваны бурую пыль. Даже парящие в высоте башни пограничного замка франков, хоть и возведенные в новые времена, кажутся вросшими в эту древнюю землю издавна и навсегда.

Проходя такими краями, можно мыслить только о Боге: в пустыне присутствие Его ощущается с особой силой. Здесь владычествует только Он. О Нем думает эмир аль-Бара, совершающий обратный путь из Мекки.

Хотя слуги ведут за ним богато навьюченных верблюдов, старый эмир идет пешком, как и все остальные паломники. Погруженный в раздумья, он не чувствует усталости. Тело пошатывается, в глазах жжение от несносного солнечного жара, но душа легка, словно приготовилась к отлету…

Что нужно страннику в этом мире? И есть ли в нем что-то, достойное познания? К концу подходят сроки мои…

Напрасно, словно в напоминание о радостях сего мира, манят его взор миражи – прельстительные картины, порождаемые дрожащим от солнца воздухом. Тенистые рощи, фонтаны, башни, заколдованный град Ирем, некогда вознесенный духами в воздух. Старый эмир глядит на все приманки равнодушно. Ему это не нужно, нет! Единственное обретение долгих лет состоит в познании, что все, кроме Бога, из тлена вышло, окружено тленом и уходит в тлен. Мудрость в том, чтобы угасить чувства и прикрыть глаза, не впуская в себя ничего из видимого мира.

Эмир шагает в длинной, бесконечной веренице паломников. У каждого под белым тюрбаном – собственные мысли. Кто думает о Боге, как аль-Бара, кто о доме, об урожае, о стадах, надолго оставленных без хозяйского присмотра. Глаза суровы, в пальцах коротенькие четки из янтаря. Идут налегке, ничем себя не обременяя. Узлы с одеждой и пропитанием тащат для тех, кто побогаче, верблюды, для тех, кто победнее, – жены. Внушительная толпа этих приравненных к вьючным животным существ тащится вслед за паломниками, сгибаясь под тяжестью плетенных из лыка коробов, жбанов с водой, иногда детей. Все в порыжелых от солнца черных одеяниях, у всех закрыты лица. Их сердец хадж [12] не возвысил, ибо женщины к святыне не допускаются. Довольно с них и того, что им из внутреннего двора разрешено увидеть кровлю святой мечети, хранящей камень Каабы [13].