Татьяна Корсакова - Приди в мои сны Страница 3

– Сам так сам. – Кайсы отлепился от печного бока, подошел к лежаку. – Давай помогу.

И помог, подхватил беспомощного Федора под мышки, стащил с лежака, погодил немного, дожидаясь, пока тот упрется босыми пятками в земляной пол, а потом сказал:

– Ну, вперед!

Шли медленно. Каждый шаг давался Федору с неимоверным усилием, если бы не стыд пополам с болью, он бы, пожалуй, не дошел. Но он дошел. Снаружи была ночь или поздний вечер. Низко, прямо над вершинами подступающих к дому косматых сосен, висела нарождающаяся луна, и звезды казались особенно крупными, яркими.

– Где мы? – спросил он, опираясь плечом на шершавый сосновый ствол.

– Евдокии покойного мужа охотничий домик. Он охотником был знатным. – В голосе Кайсы послышалось уважение. Отец Айви был знатным охотником, чем и гордился. – В городе тебе сейчас оставаться опасно, вот и решили спрятать тут, пока на ноги окончательно не станешь. Чего смотришь? Думаешь, если сейчас еле стоишь, то и дальше так будет? Не будет, Игнат, браслет на тебе, а сила его в тебе. Сейчас, когда Евдокия тебя из Нижнего мира выдернула, дело веселее пойдет. Опомниться не успеешь, как оклемаешься. Это я тебе обещаю.

– А что еще вы мне обещаете? – Федор оттолкнулся от дерева, сделал шаг и упал, но не застонал, сжал зубы с такой силой, что и воздух сквозь них проходил с трудом, не то что слова. – О чем вы все молчите? Что происходит?

– Расскажем. – Кайсы поднял его за шкирку, как кутенка, и, не слушая возражений, перекинул через плечо. – Нагулялся, хватит на сегодня.

Дверь, ведущую в охотничий домик, он распахнул пинком, Федора положил, почти швырнул, обратно на лежак, отошел к печи и снова достал свой нож. Воцарилось молчание, такое тягостное, что от него зазвенело в ушах. И голос Федора в этой гробовой тишине прозвучал громко, как ружейный выстрел:

– Где Айви?!

Кайсы вздрогнул, и лезвие ножа прочертило на ладони кровавую полосу. Август с Евдокией переглянулись.

– Она не хочет меня видеть таким? Страшится?

– Феденька, – прошептала Евдокия, и Кайсы ее не поправил, лишь отер окровавленную руку о штаны. – Феденька, многое случилось, пока тебя не было.

Он уже понял, что случилось многое, увидел в их глазах, во взглядах растерянно-виноватых. Теперь он хотел знать правду, хотел знать, бросила ли его Айви.

– Федя, – Евдокия присела перед ним, попыталась погладить по волосам, но он дернулся, стряхивая ее руку. – Я не знаю, как…

– Скажи ему правду, – подал голос Кайсы. – Он не такой хиляк, каким кажется.

Вот только сам Кайсы в этот момент вдруг показался Федору стариком, едва ли не старше Акима Петровича. Поблекла его лихая, дикая красота, а взгляд, который он вперил в Федора, сделался тусклым, неживым, и Федор перестал дышать, а обожженные руки враз сковало не болью, а нестерпимым холодом.

– Айви больше нет, – сказал Кайсы, и щека его дернулась.

– Как… нет? – Он не желал такое слышать и понимать отказывался.

– Нет. Из этого мира моя дочь ушла. Уже давно, больше пяти лет назад. – Его зрачки сощурились, сделались по-кошачьи узкими. И сам он в этот момент был похож на кота, дикого лесного хищника, смертельно опасного. – А ты ведь ничего не почувствовал? – Тонкие губы Кайсы скривились в горькой улыбке. – Не почувствовал ее муку за своими страданиями? Вот и я не почувствовал… И кто мы с тобой после этого? Имеем ли право называться отцом и мужем?

– Нет! – Федор замотал головой. Кайсы не понимал, говорил не то, потому что не знал, что Федор видел Айви в Нижнем мире. Пусть не человеком, а ласточкой, но видел! И перышко она ему подарила.

Перышко… стало вдруг очень важно найти его, вернуть себе, сжать в руке, почувствовать его шелковую прохладу.

– Где оно? – Федор уже не говорил, он кричал, и от крика его вздрагивал огонек стоящей на столе свечи.

– Что, Феденька? – спросила Евдокия.

– Перышко. В моих вещах… было. Кайсы, где мои вещи?

– Все здесь. – Евдокия суетливо достала из-под лежака его котомку, и Федор, не обращая внимания на боль в пальцах, принялся искать в ней то единственное, что имело для него значение. Нашел, сжал в ладони, прижал к щеке, успокаиваясь от этого ласкового прикосновения. Они просто не знают, не понимают, что его ласточка жива!

– Ты ее видел? – спросила Евдокия шепотом, и взгляд ее сделался еще более страдальческим, чем был до того. – Видел в Нижнем мире?

Он кивнул, не в силах сказать больше ни слова.

– Человеком? – А теперь в голосе Евдокии слышалась надежда, и в Федоровы руки она вцепилась, не опасаясь причинить ему боль. – Феденька, ты видел ее человеком? Разговаривал с ней?

– Нет. – Холод, сковавший тело, прошел, переплавился в уверенность, что случилось что-то непоправимое, что-то такое, с чем ему никогда не справиться. – Я не видел ее человеком и не разговаривал. Но я ее чувствовал! – Он снова сорвался на крик. – Она касалась меня крылом. Она подарила мне вот это! – Он разжал пальцы, чтобы все увидели лежащее на окровавленных бинтах ласточкино перо. – Смотрите! Видите? А вы говорите мне, что ее нет…

– В этом мире нет. – Кайсы сунул нож за голенище сапога. Лицо его сделалось привычно невозмутимым. – И в Нижнем, стало быть, тоже нет.

– Как такое может быть? Где она тогда? – Разговор этот был дикий, неправильный, и Федору начало казаться, что он сошел с ума. Пусть бы так, пусть он лишился остатков разума, только бы Айви оказалась жива.

– Она потерялась, – сказал Кайсы. – Потерялась между мирами…

– Хватит! – Федор сжал виски руками. – Вы все говорите какой-то бред! Позовите Акима Петровича, только ему одному я поверю.

– Федя… – Молчавший все это время Август сглотнул, кадык его дернулся на исхудавшей, покрытой сизой щетиной шее. – Федя, и Акима Петровича больше с нами нет. Ты только не кричи, не мечись. Ты послушай нас, Федя. Исповедь мою послушай. Это ведь из-за меня все…

Он снова замолчал, сник, уронив уже полностью покрытое испариной лицо в ладони.

– Август, не надо, – попросила Евдокия, но как-то несмело, неуверенно. – Не сейчас.

– Сейчас. – Он отнял руки от лица, перевел воспаленный взгляд с Евдокии на Федора. – Сколько лет я с этим живу, Дуня? Сколько ждал, чтобы покаяться? Я расскажу! Хуже, чем есть, ему уже не станет, что может быть страшнее, Дуня?..

Они разговаривали, эти двое, а Федор снова ничего не понимал. Происходящее казалось ему ирреальным, словно Нижний мир выплеснул свои темные воды и отравил, заразил безумием всех присутствующих.

– Федя, ты слышишь меня? – Август стал перед его лежаком на колени. Теперь его лицо было совсем близко. Федор мог видеть каждую морщинку, каждое пятнышко на нездоровой, ноздреватой коже архитектора. – Федя, послушай.

– Я слушаю, – сказал он и отвернулся, чтобы не видеть ничего вокруг, не поддаваться всеобщему сумасшествию.

– Это я во всем виноват, – снова повторил Август и, коснувшись Федорова плеча, тут же испуганно отдернул руку.

– В том, что Айви больше нет? – Все-таки он посмотрел. Открыл глаза, вперил немигающий взгляд в побледневшего Берга. – В этом вы виноваты?

– И в этом, наверное, тоже. – Август беспомощно посмотрел на Евдокию, и та кивнула головой, то ли подбадривая, то ли осуждая. – В том, что тебя арестовали, моя вина. Это мой язык проклятущий…

– Погодите! – Федор прижал ласточкино перо к щеке. – Вы одно мне скажите, ее тело… могилка есть?

– Нет, – вместо Августа заговорила Евдокия. – Нету могилки, Федя.

– Значит, она жива! – Уверенность, поселившаяся вдруг в Федоровой душе, придала ему сил. Ну и что, что уверенность эта была сродни безумию!

Август с Евдокией переглянулись, и женщина украдкой смахнула слезу.

– Ты должен нас выслушать, – сказала она наконец. – Узнать все перед тем, как что-то решать.

– Перед тем, как возненавидишь, – пробормотал Август.

Федор их уже ненавидел. За то, что они терзали его недомолвками, за то, что обманывали и пытались убедить, что Айви мертва. Ненавидел и любил одновременно.

– На тебя донес Злотников, – сказал Август и выдохнул.

Злотников… У Федора было время подумать, порассуждать над тем, кто же порушил их с Айви будущее, кому чужое счастье было не в радость. По всему выходило, что Сергею Злотникову, но как? Откуда тому было знать, кем являлся Федор на самом деле?

– А Злотникову рассказала Анфиса. Ты помнишь Анфису, Федя?

Пышное тело, румянец на всю щеку, ямочки… Анфиса любила Августа, а Август любил Евдокию… Вот такой у них получался треугольник. Можно ли ради любви пойти на подлость? Можно. Отомстить сразу и бывшему любовнику, и сопернице. Ведь у Евдокии непременно должны были возникнуть проблемы за укрывательство беглого каторжника. Очень большие проблемы. Но как? Откуда Анфисе было знать то, о чем не знал даже Август?

Наверное, Федор спросил это вслух, потому что Август сказал:

– Я знал. С той самой нашей зимней поездки на Стражевой Камень. Помнишь, когда метель, когда закружило нас с тобой? Я тогда хворый на печи лежал, а вы с Акимом Петровичем разговаривали. Вы думали, я в беспамятстве, а я многое слышал. Не все понял, но запомнил. Память у меня всегда хорошей была.