Томас Кенилли - Список Шиндлера Страница 3

Таков был привычный набор гостей, собиравшихся на вилле коменданта Гета.

Четыре приглашенные женщины в дорогих платьях, с изысканными прическами выглядели моложе любого из присутствующих мужчин. Они были шлюхами высшего класса, немками и польками из Кракова. Кое-кто из них регулярно присутствовал на таких обедах. Их количество предполагало джентльменский выбор для двух офицеров. Немецкая любовница Гета, Майола, обычно оставалась в своей городской квартире во время пирушек у Амона. Она считала обеды у Гета типичным мужским сборищем, оскорблявшим ее нежные чувства.

И шефы полиции, и комендант по-своему любили Оскара. Однако, по их мнению, в нем было что-то странное. Они с готовностью частично списывали это на его происхождение. Он был из судетских немцев – Арканзас по отношению к Манхэттену, Ливерпуль – к Кембриджу. Оскар был для них не совсем своим, хотя всегда с готовностью расплачивался, был заводилой веселых балаганов, умел пить и обладал спокойным, хотя порой и несколько грубоватым чувством юмора. Он был из тех людей, которым вы улыбаетесь и киваете через комнату, но не испытываете желания немедленно кидаться им в объятия при встрече.

Эсэсовцы догадались о появлении Шиндлера по легкому оживлению среди женщин. Те, кто знал Оскара в те годы, утверждают, что он обладал непринужденным очарованием, которое магнетически сказывалось, главным образом, именно на женщинах – он пользовался у них неизменным успехом. Шефы полиции Чурда и Шернер, скорее всего, привлекли в свою компанию Шиндлера, чтобы вызывать интерес дамского персонала, рассчитывая, что и им перепадет…

Гет пошел навстречу протянутой руке Оскара. Комендант был столь же высок ростом, как и Шиндлер. На его атлетичной фигуре некрасиво выделялись жировые отложения. На лице с правильными чертами пьяно поблескивали глаза. Комендант уже выпил немалое количество местного бренди.

Однако пока он зашел не так далеко, как герр Бош, экономический гений Плачува и СС. Бош выделялся носом пурпурной расцветки – кислород, который, по всем законам, должен был снабжать сосуды его лица, давно уже сгорел синим пламенем от обилия алкоголя. Кивнув ему, Шиндлер понял, что и этим вечером Бош, как всегда, своего не упустит.

– Милости просим нашего промышленника, – прогудел Гет и вежливо представил Оскару девушек.

Братья Рознеры продолжали наигрывать мелодии Штрауса; глаза Генри не отрывались от струн, лишь изредка он косил взглядом в пустой угол комнаты, а Лео, склонив голову к клавиатуре аккордеона, еле заметно улыбался…

Шиндлер представился женщинам. Прикладываясь поцелуем к их рукам, он испытал жалость к этим девушкам из рабочих районов Кракова, ибо знал, что позже – когда в ходе вечеринки начнутся бичевания и истязания – на их плоти останутся шрамы и рубцы от ударов хлыста…

Но пока гауптштурмфюрер Амон Гет, которого выпивка превращала в садиста, держался как образцовый венский джентльмен.

Предобеденное общение не принесло ничего из ряда вон выходящего. Шел разговор о ходе войны, и, пока шеф СД Чурда заверял высокую немку, что Крым надежно защищен, шеф СС Шернер сообщил другой собеседнице, что парень, которого он знал еще по Гамбургу – отличный парень, обершарфюрер СС! – потерял ногу, когда партизаны взорвали ресторан в Ченстохове…

Шиндлер обсуждал производственные проблемы и положение дел на предприятии с Мадритчем и его управляющим Титчем. Эти трое предпринимателей поддерживали искренние дружеские отношения. Герр Шиндлер был в курсе, что Титч нелегально доставляет закупленный на черном рынке хлеб заключенным, работающим на фабрике форменной одежды Мадритча, и что немалая часть денег, потребных для этой цели, поступает от Мадритча. Эти поступки объяснялись простой гуманностью, поскольку, по мнению Шиндлера, их доходы в Польше были достаточно высоки, чтобы удовлетворить даже самого алчного дельца и оправдать некоторые незаконные расходы на толику хлеба. Лично же для Шиндлера контракты с Rustungsinspektion — Инспекцией по делам вооруженных сил, организацией, которая рассматривала предложения и заключала договоры на производство множества необходимых предметов для германской армии, были настолько успешными, что он предвкушал удовольствие предстать в ореоле успехов пред суровые очи своего отца.

К сожалению, Мадритч, Титч и он, Оскар Шиндлер, были единственными, кто регулярно приобретал для заключенных хлеб на черном рынке…

Когда Гет уже приготовился пригласить всех к столу, герр Бош подхватил Шиндлера под руку и повлек его к дверям, рядом с которыми играли музыканты, словно надеясь, что звуки музыки заглушат их разговор.

– Мне кажется, дела идут неплохо, – начал Бош.

Шиндлер улыбнулся собеседнику:

– Вам на самом деле так кажется, герр Бош?

– Безусловно, – подтвердил Бош. Конечно, он просматривал бюллетень Инспекции, в котором упоминались контракты, заключенные с фабрикой Шиндлера.

– Я бы хотел выяснить, – продолжил Бош, склоняя к нему голову, – на фоне сегодняшнего подъема, обусловленного, несомненно, нашими выдающимися успехами на различных фронтах… я хотел бы узнать, нет ли у вас желания сделать благородный жест. Ничего особенного. Всего лишь жест.

– Почему бы и нет, – ответил Шиндлер.

Он испытал приступ тошноты, понимая, что его откровенно пытаются использовать, и в то же время – ощущение, близкое к восторгу. Учреждение шефа полиции Шернера уже дважды использовало свое влияние, чтобы вытащить Шиндлера из тюрьмы. И теперь оно обращалось к нему за одолжением, что позволяло в будущем снова прибегнуть к его защите.

– Моя тетя в Бремене стала жертвой бомбежки, бедная старушка, – пробормотал Бош. – Она все потеряла! Вплоть до супружеской постели. И комод – со всем ее мейсенским фарфором и посудой. Вот я и интересуюсь: не могли бы вы обеспечить ее какой-нибудь кухонной утварью? И, может, супницу-другую, которые вы производите на ДЭФ…

Германская фабрика эмалированной посуды была одним из наиболее процветающих предприятий герра Шиндлера. Немцы именовали его ДЭФ[1], поляки и евреи предпочитали другое название – «Эмалия».

– Думаю, это можно будет устроить, – сказал Шиндлер. – Вы хотите, чтобы я отправил ей товар напрямую или через вас?

Бош даже не улыбнулся.

– Через меня, Оскар. Я хочу вложить небольшую записку.

– Конечно.

– Значит, договорились. Скажем, каждого предмета по полгросса – суповых тарелок, блюдец, кофейников. И полдюжины таких же супниц.

Герр Шиндлер, выпятив челюсть, мысленно расхохотался. Ему приходилось постоянно раздавать подарки. Но когда заговорил, он был воплощением любезности. Ну, ясно, Бош просто принимает глубоко к сердцу мучения родственников, пострадавших от бомбежек…

– У вашей тети сиротский приют? – проворковал Оскар.

Бош снова посмотрел ему прямо в глаза; однако его собеседник, хотя и выпил, явно ни на что не намекал.

– Она старая женщина, безо всяких средств к существованию… И она сможет обменять то, в чем у нее не будет нужды, на необходимые вещи.

– Я скажу своей секретарше, чтобы она позаботилась.

– Той польке? – спросил Бош. – Красотке?

– Красотке, – согласился Шиндлер.

Бош попытался было свистнуть, но губы не подчинились ему из-за чрезмерного количества выпитого бренди, и получилось лишь слабое шипение.

– Ваша жена, – откровенно, как мужчина мужчине, сказал он, – должна быть святой.

– Так и есть, – вежливо подтвердил герр Шиндлер.

Он охотно предоставит Бошу кухонную утварь, но из этого не следует, что он позволит ему обсуждать свою жену.

– Скажите мне, – снова обратился к нему Бош. – Как вам удается держать ее в неведении? Она должна все знать… или вы жестко ее контролируете?

Добродушное выражение сползло с лица Шиндлера, уступив место холодному высокомерию. Из его горла вырвался глухой раздраженный звук, который ничем не напоминал нормальный голос Шиндлера.

– Я никогда ни с кем не обсуждаю личных вопросов, – произнес он.

Бош спохватился:

– Прошу прощения. Я не хотел…

Он рассыпался в извинениях.

Этим веселым вечером герр Шиндлер не собирался объяснять герру Бошу, что дело тут не в контролировании кого бы то ни было, что несчастье его брака заключалось в сочетании астеничного темперамента фрау Эмили Шиндлер и бурного жизнелюбия герра Оскара Шиндлера, которые, отвергнув разумные советы, некогда соединили свои судьбы по доброй воле.

Раздражение, которое Бош вызывал у Оскара, имело более глубокие корни, он и сам это понимал. Эмили очень напоминала Оскару его покойную мать, фрау Луизу Шиндлер. Герр Шиндлер-старший бросил Луизу в 1935 году. Поэтому Оскар испытывал подсознательное ощущение, что, влезая в тайны его брака с Эмили, Бош пытается оскорбить его отца…

Бош все еще извинялся. Человек, который мог спокойно запустить руку в любую кассу Кракова, едва не вспотел от паники при мысли, что может потерять шесть дюжин дармовых наборов кухонной посуды.