Кристиан Камерон - Тиран Страница 3

Киний не хотел служить Антипатру. В тот день он понял, что любил не македонцев, а Александра. Он забрал свои дарики и венки и продал почти всю добычу, оставив несколько красивых ваз — в подарок друзьям и настенную вышивку — для матери. Себе оставил меч, тяжелую серую лошадь, потрепанный плащ конника и приготовился стать богатым земледельцем. Он отсутствовал шесть лет. Вернется состоятельным человеком, женится…

Афиняне отправились с ним. Клистен и Деметрий гнили в земле, а может, гуляли в рощах Элизия, но Лаэрт, Агий, Гракх и Диодор пережили битвы, болезни, несчастья и трудности. И Никий. Ничто не может убить Никия. Они вместе поехали домой, и ни один разбойник не смел к ним подступиться. Когда добрались до Амфиполиса, первого города в самой Греции, никто из молодых людей не захотел спешить. Они застряли в винных лавках. А Киний поехал домой.

И понял, что мог не торопиться.

В Аттике он узнал, что его отец умер, а сам он изгнан за службу Александру. Он бежал в Платею, на север. Здесь было много изгнанников из Афин.

На следующий же день к нему с предложением обратился один из афинян. Конечно, из тех, кто поддержали его изгнание. Но Киний с детства был знаком с афинской политикой, поэтому улыбнулся и стал торговаться, а тем же вечером отправил Диодору письмо, и еще одно письмо — другу своего отца, тоже изгнаннику, жившему на берегах Эвксина.[11]

Часть I

Щит Ахилла

Там же два града представил он ясноречивых народов:В первом, прекрасно устроенном, браки и пиршества зрелись.Там невест из чертогов, светильников ярких при блеске,Брачных песней при кликах, по стогнам градским провожают.Юноши хорами в плясках кружатся; меж них раздаютсяЛир и свирелей веселые звуки…Город другой облежали две сильные рати народов.Страшно сверкая оружием. Рати двояко грозили:Или разрушить, иль граждане с ними должны разделитьсяВсеми богатствами, сколько цветущий их град заключает.

Тот же шквал, который повернул пентеконтеру[12] против волн, промочил ее парус и пробил брешь в корпусе, потопил дальше к югу небольшое торговое судно. Груз на этом судне сместился, и корабль затонул; ветер явственно доносил крики его экипажа. Пентеконтера вышла из ветра. Обвисший парус свидетельствовал о неопытности триерарха[13], а несдвинувшийся груз говорил о мастерстве кормчего. Корабль затонул бы, ушел бы на дно Эвксина вместе со всем экипажем, если бы не кормчий. Он бросился к мачте, вытащил из ножен висящий на шее бронзовый нож и перерезал крепления паруса, удерживавшие его на мачте.

На корме под навесом лежал парализованный ужасом триерарх; он не мог опомниться от последствий своего решения не рубить мачту. Хаос на гребных банках также был плодом его решения: перед самым шквалом триерарх приказал гребцам ставить длинные весла, напрасно надеясь удержать с их помощью корабль по ветру; под давлением ветра вода вторгалась в уключины, вырывала длинные весла из рук, разбивала головы и грудные клетки. Два человека погибли, один из них — начальник гребцов.

Когда обрушился шквал, единственный пассажир корабля, гражданин Афин, тоже потерял равновесие, но не потерял голову. Он ухватился за противоположный борт накренившегося корабля, повис на нем и нашел опору для ног. И с первого взгляда понял, что груз не сместился, а гребцы в панике.

— Сюда! — крикнул он. — Гребцы! На левый борт!

Его голос легко перекрыл шум ветра. Привычка отдавать приказы и встречать повиновение была не менее сильна, чем сам этот голос. На палубе все, кто владел собой, сразу подчинились; моряки поднимались из воды, чтобы ухватиться за борт, все еще вздымающийся над водой.

Кормчий отвязал парус. Пассажир ощутил смещение центра тяжести, палуба, описывая дугу, начала выравниваться. Он ухватился за поручень и свесился на руках за борт, и несколько моряков последовали его примеру, добавляя свой вес к его. Вода начала перекатываться по палубе, правый борт показался из моря. Кормчий отбросил парус и вплавь направился на нос.

— Он плывет! — закричали моряки и гребцы, для которых корабль был живым. Каждый небольшой успех ободрял все больше людей.

— Вычерпывайте воду! — крикнул пассажир.

Два опытных гребца уже установили насос из ствола оливы, и вода, как артериальная кровь, устремилась за борт. Другие пользовались шлемами, горшками — всем, что попадалось под руку. К тому времени как пассажир снова поднялся на борт, скамьи гребцов уже показались из воды. Кормчий следил за морем.

— Еще один шквал, и мы погибли. Нужно повернуть нос по ветру, — сказал он, бросив убийственный взгляд на триерарха. И начал отдавать приказы морякам и гребцам. Те принялись рубить мачту. В левом борту открылся один из швов, вода с каждой волной прибывала, а перекрестная волна, подгоняемая ветром, добавляла воды, и вскоре скамьи снова ушли под поверхность. Сказывалось отсутствие начальника гребцов: гребцы мешкали, вторая волна уничтожила их надежду.

Пассажир бросился на середину палубы, достал из своей сумки шлем и принялся вычерпывать воду.

— Вычерпывайте! — приказал он. И начал подтаскивать людей к скамьям. Он не знал их имен, не знал, где чье место, но сила его воли заставляла их браться за дело. Много минут ушло на то, чтобы вытащить уцелевшие весла из левого борта, перетащить на правый борт и вставить в уключины. Первый гребок по команде пассажира — и корабль переместился на часть своего корпуса.

— Гребите! — снова взревел он, рассчитывая гребки с помощью сидящего у его ног ветерана-гребца с искривленной рукой. На правом борту было всего шесть весел, корабль сильно подтоплен, его днище заросло водорослями, поэтому он едва шелохнулся. Пассажир опустился на другую скамью, столкнул с нее на палубу испуганного человека и сам взял весло в руки. На другом краю скамьи сидел мертвец. Пассажир поднял тело, невероятно тяжелое, и еще одна пара рук помогла ему перебросить груз через борт. Тогда он снова крикнул:

— Гребите!

Рукоять весла, освободившись от тяжести мертвеца, двинулась, как живое существо, нанесла скользящий удар в плечо, и пассажир упал на палубу, но тот, кто помогал ему избавиться от тела, подхватил его, вытащил из воды и занял его место — все это одним непрерывным движением. Весло пошло обратно, пассажир схватился за него, добавил свою силу и, когда весло дошло до высшей точки подъема, крикнул:

— Гребите!

Весло двинулось вниз, коснулось воды и ожило у него под руками. Подняв голову, пассажир увидел, что кормчий стоит на корме у рулевого весла; перехватив взгляд пассажира, кормчий взял на себя управление греблей, предоставив пассажиру только грести.

— Гребок! — крикнул кормчий. На четвертом или пятом гребке человек у руля крикнул:

— Руль слушается! — и кормчий отдал ему приказ.

Для пассажира наступил адский час физического труда, вне непосредственной опасности, но с ломотой в плечах, с руками, стертыми в кровь веслом. А вода на палубе все поднималась, сначала до колен, потом до бедер. На них обрушился новый шквал, потом еще один. Корабль почти не двигался, позади с правого борта на воде все виднелся оставленный парус, качавшийся на волнах. Весла могли только удерживать набравший воды корабль по ветру, чтобы ветер его не перевернул.

Они делали все, что в человеческих силах, молились богам, и, когда гребцы уже выбились из сил, когда второе весло с левого борта слишком глубоко ушло в воду, подвергнув корабль большой опасности, ветер вдруг стих и, прежде чем пассажир успел взглянуть на свои изуродованные ладони, из туч показалось солнце, облака начали редеть, и вот уже корабль мягко закачался на волнах озаренного солнца Эвксина, невредимый.

Только когда ветер стих, пассажир услышал за правым бортом крики: там кто-то боролся с морем.

— Прекратить греблю! — крикнул кормчий голосом таким же измученным, как руки пассажира: он не привык так долго командовать гребцами. Весла быстро извлекли и уложили на палубу ручками под противоположную банку, задрав лопасти высоко над водой. Сосед пассажира по скамье ничком повалился на весло, прижался к нему щекой. Он тяжело дышал.

Пассажир снова услышал крик за правым бортом. Он выбрался из-под скрещенных весел. Руки от соленой воды горели, как в огне.

Сосед по скамье взглянул на него и улыбнулся:

— Хорошо потрудились, приятель.

— Человек за бортом, — ответил пассажир, поднимаясь на пустую скамью у правого борта. Трюм у них под ногами был открыт, и почти весь груз залило водой. Корабль по-прежнему едва держался на плаву.

Но об этом уже позаботился кормчий. Он приказал морякам, палубной команде, бросать за борт тела и все, что считал бесполезным. С каждой минутой корабль делался легче, уключины все больше поднимались над водой.