Борис Васильев - Владимир Красное Солнышко Страница 3

— Славянская или византийская?

Не ответила бабка. Молча ушла в свои покои.

Впрочем, ее последние слова его не тревожили. Улеглись где-то в пока еще гибких складках души, убаюкались. Но никуда не делись. Просто он отложил их на время, потому что был очень молод и еще не растерял способности бездумно смотреть в глубину неба.

Спали гребцы с помощниками, дремали дружинники, кроме их всегда бессонного командира. Спали богатыри, друзья детства и гридни-мечники. Спали все на бесконечно медленном пути из стольного Киева в Господин Великий Новгород. Не спал, кажется, один новгородский князь.

И Добрыня. Родной брат его матери Малфриды, переименованной в Малушу, дочери Люта Свенельдыча. Он всегда зорко приглядывал за княжичем. В лукавые щелочки глаз.

А Владимир надолго потерял сон с того мгновения, когда впервые разглядел, что мир людской населен разными существами. Мужчинами и женщинами, которые во всем отличались от мужчин. Ростом, голосом, смехом, волосами, походкой и… покроем самого тела. То было открытие, не только потрясшее душу, но и сотрясшее его тело. И это сотрясение лишило его сна. Он просто утратил способность спать.

Тогда ему казалось: он понял, почему это произошло и что вдруг засветилось в нем, вспыхнув, как звездочка на бархатном небосводе.

Владимир по-мальчишески наивно считал, что в нем проснулся его отец, великий князь Святослав, могучий и неукротимый. Ему приятно было думать, что именно он, Владимир, оказался единственным сыном, зачатым по горячей любви. Что отец именно в него перелил всю свою неукротимую и еще не растраченную в сражениях бешеную энергию. И что будущим законным сыновьям этого наследства не достанется. Потому что Святослав, конечно же, не любил, да и не мог любить свою законную жену, хотя она была какой-то там европейской принцессой. А раз не любил, то с великой досадой исполнял свой мужний долг. Всего-навсего с великой досадой исполнял долг, отдав всю свою любовь Малуше. И Малуша в любви и согласии родила ему старшего сына Владимира.

Как уютно мечтается в уходящем навсегда детстве. И с какой азартной радостью разбрасываются игрушки этого светлого возраста навсегда покидающего человека…

Медленно плывет насада против течения. И так же медленно поворачиваются звезды в небе. И ведь не сталкиваются друг с другом, хотя иногда и падают на землю. Бабушка говорила, что больше всего их падает в августе. Тогда начинается звездопад. Звездный праздник.

А праздники очень нужны людям. Самым обыкновенным, черни людской. Тогда эти люди забывают о своей черноте, весело смеются, весело, наравне со всем народом пьют брагу и пиво, и в каждом просыпается человек, готовый ответить на любое оскорбление, на пустяшную шутку, на косой взгляд. Он уже ощущает себя воином, он готов идти в бой, готов умереть — вот почему все площадные пиры и заканчиваются драками. Веселие на Руси рождает воинов.

Ох, как же медленно тащится насада против течения! То и дело застревает на песчаных косах, потому что на веслах сидят не гребцы, а воины, привыкшие к рукояти меча куда больше, чем к скользкому от воды веслу. Тогда вся команда и дружинники спускаются в воду и с криками стаскивают застрявшее судно. А как-то, когда насада ткнулась носом в песок, Добрыня один бросился в воду и один стащил насаду в Днепр.

— От вас крику больше чем дела, — недовольно проворчал он.

Да, такого богатыря, как брат его матушки Малуши, еще не видала Киевская земля…

У Днепра правый берег крут и обрывист, а левый — заливной. Песок река вымывает с правого берега, и Днепр медленно-медленно, на полпальца в год, сползает к закату. Об этом рассказал ученый грек, которого великая княгиня Ольга выкупила из рабства в Византии. Он неторопливо и обстоятельно разъяснял княжичу Владимиру и Ладимиру строго продуманное устройство мироздания. А они от нетерпения без конца перебивали его детскими «почему».

— Реки бегут с русской равнины, княжич, и Русь медленно, на полпальца в год, тоже сползает к закату.

— Может, там, за закатом, лучше живется?.. — тут же перебил ученого грека Владимир. — Больше войн, больше богатых городов, больше добычи, и люди довольны.

— А Русь степняки одолевают, — проворчал тогда Ладимир.

Великий воевода Свенельд однажды рассказал Владимиру, что раньше степняков было значительно меньше. Хазарский каганат стерег Волгу и не пропускал через нее кочевые орды. Просачивались только отдельные отряды, вот с ними-то и воевал великий воевода. А князь Святослав разгромил Хазарию, и с той поры Русь захлебывается от нашествия кочевников…

Селищ стало побольше, на полях стали появляться люди, а порою и кое-какая скотина. И Будислав тотчас же отметил, что скотина в этих местах куда хуже степной киевской.

— Зима длинная, снегов много. А сена мало, да и то бурьянистое.

— Бедно живут?

— Рожь сеют, — пояснил Будислав. — Рожь, просо, льны здесь богатые.

— И место не бедное, — усмехнулся Добрыня. — Смоленск с торговых караванов добрую мзду снимает.

— А сколько раз кривичам насмерть биться приходилось? То с поляками, то с Литвой…

— Подходим к столице кривичей Смоленску! — громко оповестил Яромир.

— Славяне — упрямые язычники, — неодобрительно заметил Добрыня.

— Да, язычники, — подтвердил Яромир. — Неплохо было бы, чтобы ты, княжич Владимир, принес жертву их главному богу Перуну.

— А где ее приносить?

— На Священном холме.

Владимир вспомнил: бабушка рассказывала, что ближайший сподвижник ее отца, Вещего Олега, поднял в Смоленске мятеж, взял под стражу смоленского князя и намеревался перехватить власть над всем войском Олега. Но смоляне восстали против изменника и заставили его идти с повинной к Вещему Олегу…

Насада ошвартовалась в Смоленске, стороже Великого торгового пути из варяг в греки. Земляные валы вокруг города, почерневшие от дождей избы, крытые соломой, крутой спуск к Днепру. Возле города в Днепр впадала речка Смядынь, где смолили суда после волоков. Добрыня пояснил, что город потому так и называется:

— По трудам людским. Смоленск.

И насада осталась на Смядыни, чтобы ее просмолили перед тяжкими волоками. Владимир же не знал, да и не мог знать, что именно здесь погибнет его любимый сын Глеб…

Яромир послал гонца к смоленскому князю Преславу с уведомлением, что доставил княжича Владимира, и просьбой принять внука великой княгини Ольги, и сразу же занялся подготовкой насады к волокам. А тем временем Владимир вместе с богатырской своей охраной и Ладимиром поднялся на Священный холм смолян-кривичей, на вершине которого стояла вытесанная из ствола могучего дуба статуя Перуна-громовержца. Владимир низко поклонился грозному богу войны и дружин, лично зарезал принесенного гриднями черного барана без единой белой отметины и щедро помазал круглый живот грозного божества еще горячей бараньей кровью.

— И ты помажь, — сказал он Ладимиру.

И Ладимир помазал тоже.

— Слава Перуну! — хором крикнули все, кто был с ними рядом. — Слава! Слава! Слава!..

Владимир вонзил окровавленный жертвенный нож в основание статуи, осмотрел валы города и вернулся на свою насаду. На речку Смядынь. Ответа от смоленского князя все еще не было, насаду старательно готовили к осмолению, и оставалось только ждать. Гридни развели костер, чтобы поджарить жертвенного барашка, а Владимир вдруг впал в глубокую задумчивость.

— О чем думу держишь, княжич? — спросил Добрыня.

— Что спросил, дядька?

— Спросил, о чем думу держишь.

— А… Много у славян богов?

— А у них каждый пень — бог. У кого Сварог, у кого — Стрибог, у кого — Мокошь, у кого еще кто-то, и у всех — Перун. Почему спросил-то?

— Подумал, когда Перуну жертву приносил: собрать бы в Новгороде Великом всех славянских богов. Славяне всех племен приходили бы жертвы им приносить, к нам бы привыкли, а мы — к ним. Может, и держава бы единая сложилась. Как мыслишь, дядька мой?

— Не богами держава крепка, княжич. Всякую державу мечи крепят.

— Мечи — снаружи, от врагов. А внутри?

— И внутри — тоже мечи. Вражина в доме куда страшнее вражины в поле, княжич.

— Ну уж… — проворчал вечно несогласный Ладимир.

— Не спорь!.. — оборвал его Добрыня.

— Если объединить все славянские племена, то и вражины в доме не будет, — сказал Владимир.

— Твоя мудрая бабка, великая княгиня Ольга, пыталась. Права им дала, законы, в дружины их стали брать. А они все равно по племенам разбежались. Вокруг своих богов жмутся и друг с другом дерутся.

— Людей всех племен собирает только вера в общего бога, — сказал Владимир. — Так бабка моя говорила. А все славяне веруют в Перуна. Все. Перун — главный, а уж потом Стрибог, Сварог, Даждьбог да какая-то Мокошь.

— Может — да, а может — нет, — вздохнул Добрыня. — Жареным запахло, чуешь? Пойдем к костру, а то в усердии гридни до угольков мясо зажарят.