Елена Раскина - Жена Петра Великого. Наша первая Императрица Страница 3

А Марта еще долго сидела в церкви и размышляла над увиденным. Много удивительного застала она в доме господина Глюка, но таких чудес не видала никогда. Пастор Глюк был человеком совершенно особой породы — он знал древнееврейский и древнегреческий, прихожане благоговели перед ним. Жена и дети заходили в его рабочий кабинет на цыпочках. Марта, убиравшая кабинет пастора, несмотря на всю свою прыткость, тоже всегда забиралась туда тихонько, как мышь. Почтительно стряхивала пыль с тяжелой рукописи Библии, ласково разглаживала бумаги. Когда пастор завершил перевод на латышский Ветхого Завета, он посадил около своей усадьбы дуб, потом еще один — когда справился с переводом Евангелий. Марте нравилось в свободные минуты сидеть в тени этих дубов — ничего не делать, просто смотреть, как проплывают в небе над светлым озером Алуксне пышные, белые и легкие, словно кружево, облака. В такие минуты она улетала в мыслях очень далеко от Мариенбурга, в иные города и страны, которые ей обязательно, обязательно посчастливится увидеть!

Эрнст Глюк знал необычайно много и любил рассказывать домочадцам о далеких странах и удивительных людях. Вот в этот вечер он читал про царицу Эсфирь и ее сурового мужа: «И было во дни Артаксеркса, — этот Артаксеркс властвовал над ста двадцатью семью областями — от Индии до Эфиопии…» Все расселись за длинным обеденным столом в годами установленном в доме порядке. Во главе восседал пастор со своей старинной Библией, страницы которой, словно ноты на пюпитре, почтительно переворачивал единственный сын священника — именем тоже Эрнст, сидевший по правую руку от отца.

По левую руку Глюка располагалась его супруга Христина — сейчас, сообразно случаю, строгая и набожная. Но все в доме знали, что госпожа Христина ненадолго надела «постную маску» — как только ее муж захлопнет Священное Писание, в пасторше снова проснется светская дама, причем еще молодая и полная вельможной женственности и сдержанного кокетства. Когда местное дворянство устраивало балы, немало находилось тех, кто с сожалением вспоминал, что фрау Христина прекрасно танцует и поет, вот только петь ей нынче приходится одни псалмы, а о танцах и вовсе надобно забыть! А ведь как она, бывало, чудесно танцевала в доме у своих родственников, богатых и гостеприимных фон Паткулей! До тех пор, пока не встретила господина Глюка и не влюбилась в него! Неудивительно: он был так красив и так полон собственного достоинства, что смело мог соперничать с лучшими женихами округи, а еще — так умен, так красноречив, истинный златоуст!

Впрочем, в последние годы родство пасторши с Иоганном Рейнгольдом фон Паткулем ей так же часто ставили в вину, как и в достоинство. Опасными становились под сенью шведского подданства связи с этим неуемным защитником прав прибалтийского дворянства и дерзновенным мечтателем о вольностях Ливонии, сумевшим вызвать ненависть и покойного шведского короля Карла XI, и нынешнего — Карла XII. Приверженцы шведской короны в Мариенбурге не без оснований полагали, что пасторша Глюк, а особенно ее супруг поддерживают отношения со своим мятежным родственником, который был приговорен усопшим королем Карлом XI к отсечению правой руки и конфискации имущества, но счастливо сумел скрыться. Нынешний шведский король не только не отменил этот жестокий приговор, но и по-прежнему охотился за Паткулем. Дерзкий же мятежник, вдоволь настранствовавшись по Европе, поступил на службу сначала к саксонскому курфюрсту и королю Польши Августу Сильному, а потом — вовсе к царю московитов Петру. Верные люди доносили, что в далекой и варварской Москве он содействовал заключению Преображенского союзного договора между Саксонией, Польшей и Россией, обращенного против Швеции. Злые языки в Мариенбурге поговаривали, что чета Глюков поддерживает через этого «изменника» связи с московитами, а сам пастор — такой же мятежник, как и беглец Паткуль, только куда более осторожный и хитрый.

Марту в тайные дела господина Глюка, разумеется, никто не посвящал. Девочка знала о пасторе немногое — лишь то, что лежало на поверхности. Ей ни разу не приходило в голову присмотреться к бумагам на его столе или прислушаться к разговорам, которые вели между собой пастор и его гости в кабинете, при запертых дверях. Ей попросту были неинтересны их скучные и мудреные тайны. К тому же пастору в доме привыкли лишь почтительно внимать: его действия не обсуждались. Так уж было заведено.

В тот вечер Марта с дочками пастора — Анной, Катариной и Лизхен — сидела напротив господина Глюка и, пользуясь случаем, перешептывалась со своей лучшей подругой — пухленькой и белокурой, как облачко, Катариной. Та была явно побойчее, чем другие девочки семейства Глюк и, кроме того, нередко смотрела на мир глазами более волевой и смелой Марты. А тем временем пастор читал о могущественном восточном царе… Единственным восточным царем, о котором Марта слышала до тех пор, был владыка московитов Петр. Но читал пастор не о нем, а о каком-то Артаксерксе…

Первой женой Артаксеркса была гордая Астинь. Приказал ей царь через евнухов прийти перед лицо свое, дабы друзья его и весь народ могли лицезреть ее красоту, а она отказалась. Мол, не должна царица выставлять свою красоту напоказ. Разгневался царь и прогнал непокорную жену прочь, а потом велел собрать по всей земле своей прекрасных девушек, чтобы выбрать из них новую царицу. А в это время жила в Иерусалиме одна прекрасная девица по имени Эсфирь. Была она приемной дочерью иудеянина Мардохея, сына Иаира, сиротой, рано лишившейся отца и матери. «Совсем, как я…» — подумала Марта и мысленно перенеслась в далекие и невероятные времена, о которых вещал пастор Глюк. Голос его звучал так убедительно, что Марта не могла сомневаться в существовании Артаксеркса, Астини и Эсфири…

Когда же объявили повеление царя, Эсфирь вместе с другими девицами взяли в царский дом. И понравилась эта девица глазам царя, и приобрела у него благоволение, «и он поспешил выдать ей притиранья, и все, назначенное на часть ее, и приставить к ней семь девиц, достойных быть при ней, из дома царского; и переместил ее и девиц в лучшее отделение женского дома».

— Хотелось бы знать, какие ей выдали притиранья… — шепнула Марта Катарине.

— Они, должно быть, пахли так же сладко, как духи жены нашего бургомистра, — предположила дочка пастора.

— Так сладко, что у царя закружилась голова, и он женился на Эсфири! — голос Марты прозвучал неожиданно громко, и пастор на минуту прервал чтение и пригрозил непоседе пальцем. Но Марта не унималась, она продолжала шептать на ухо Катарине: — Счастливая эта Эсфирь! Я бы тоже не отказалась выйти замуж за царя! А что? Я — хороша собой, так все говорят, и — сирота. Должно же быть сироте счастье!

— А если этот царь будет стар и уродлив, что ты тогда станешь делать? — фыркнула Катарина.

— Тогда я изменю ему с солдатом, молодым и красивым! Нет, лучше с офицером, с самым храбрым и благородным его офицером! С пышными усами и со сверкающей саблей, как у моего отца! А потом сделаю своего офицера первым советником царя и буду вместе с ним управлять царством, чтобы непременно принести счастье всем подданным! — уверенно заявила Марта.

— А мне жалко царицу Астинь, — вздохнула Катарина. — А тебе разве нет?

— Эту ледяную гордячку? Нисколько! — фыркнула Марта. — Мужчины не очень-то любят ледышек!

— Откуда тебе знать, кого любят мужчины? — Белобрысая Катарина с удивлением уставилась на чернокудрую Марту.

— Мой отец очень любил маму, а она была добрая и милая, и теплая, как солнышко, и нисколечко не надменная. И я тоже буду такой! — Марта задорно рассмеялась.

— Да замолчите же вы, несносные болтушки! Со смирением внимайте Священной Книге! — пасторша наконец заметила их перешептывания и погрозила девушкам своим изнеженным пальцем. Катарина притихла, а Марта вновь улетела мыслями далеко отсюда и заулыбалась своим мечтам.

— Слышал, отец, твоей Марте офицера подавай! — хмыкнул Эрнст, от внимательных ушей которого не ускользнуло содержание тихой беседы сестричек. — Губа не дура!

— Не обижай Марту, братец! — хором сказали Анна и Лизхен.

— Он дразнит ее, потому что влюбился! — хихикнула Катарина.

— Девочки, извольте сидеть смирно! — снова вмешалась пасторша.

А Марта сидела, сложив руки на коленях, и представляла себя женой могущественного царя, одетой в пышное шелковое или бархатное платье, еще красивее, чем у жены бургомистра, с бантиками, рюшечками, а еще с золотым шитьем и настоящими жемчугами. А потом воображала, что служанки натирают ее обнаженное тело благовониями, терпкими и пьянящими, такими, от которых сладко кружится голова, но вместо старого безобразного царя к ней вбегает молодой влюбленный офицер со шпагой на боку и лихо закрученными усами! Но внезапно в эти приятные видения и образы ворвалось другое, тяжелое и грустное: Марта отчетливо увидела перед собой скорбный женский лик — огромные, похожие на озера боли, глаза, строго сжатые губы, темный, трагический силуэт… Кто это? Монахиня? Вдова? Женщина смотрела на нее с гневом и ненавистью, и Марта ойкнула от страха, вцепившись в мягкое плечо Катарины. Потом уткнулась лицом в это теплое, спасительное плечо и зашептала: «Это была она, она!» «Кто она?» — испуганно переспросила Катарина. «Царица Астинь!» — охнула Марта, чем, наконец, рассердила самого пастора.